В Чечне постоянно было ощущение: «Что я здесь делаю? Зачем все это надо?», но другой работы в 90-е годы не было. Мне супруга первая после первой же командировки сказала: «Или я, или война». А куда я пойду? Мы из командировок старались не вылезать, там хотя бы зарплату вовремя платили — 314 тысяч. Льготы были, «боевые» платили — это копейки были, точно не помню сколько. И бутылку водки давали, без нее тошновато было, в таких ситуациях от нее не пьянеешь, но со стрессом помогала справляться. Воевал я за зарплату. Дома семья, надо же было ее чем-то кормить. Никакой предыстории конфликта я не знал, ничего не читал.

Срочников молоденьких приходилось спиртом потихонечку отпаивать. Они только после учебки, для них проще умереть, чем воевать. Глаза разбегаются, головы вытаскивают, ничего не соображают. Кровь увидят, убитых увидят — спать не могут.

Убийство противоестественно для человека, хотя он привыкает ко всему. Когда голова не соображает, организм на автопилоте все делает. С чеченцами воевать было не так страшно, как с арабами-наемниками. Они намного опаснее, очень хорошо умеют воевать.

К штурму Грозного нас готовили около недели. Мы — 80 омоновцев — должны были штурмовать поселок Катаяма. Позже узнали, что там было 240 боевиков. В наши задачи входила разведка боем, а потом внутренние войска должны были нас подменить. Но ничего не получилось. Наши же по нам еще и ударили. Связи никакой не было. У нас своя милицейская рация, у танкистов своя волна, у вертолетчиков — своя. Мы рубеж проходим, артиллерия бьет, авиация бьет. Чеченцы испугались, подумали, что дураки какие-то. По слухам, штурмовать Катаяму изначально должен был новосибирский ОМОН, но их командир отказался. Поэтому нас с резерва кинули на штурм.

Среди чеченцев у меня были друзья в оппозиционных районах. В Шали, например, в Урус-Мартане.

После боевых действий кто-то спился, кто-то в дурдом попал — некоторых прямо из Чечни увозили в психушку. Никакой адаптации не было. Жена сразу ушла. Хорошего вспомнить не могу. Иногда кажется, что лучше все это вычеркнуть из памяти, чтобы жить дальше и идти вперед. А иногда хочется высказаться.

Льготы вроде есть, но все только на бумаге. Рычагов, как их получить, нет. Это я еще в городе живу, мне проще, а сельским жителям вообще невозможно. Руки-ноги есть — и то хорошо. Главная неприятность — это что ты рассчитываешь на государство, которое тебе все обещает, а потом оказывается, что ты никому не нужен. Я чувствовал себя героем, получил орден Мужества. Это была моя гордость. Сейчас уже по-другому на все смотрю.

Если бы сейчас предложили поехать повоевать — поехал бы, наверное. Там проще. Есть враг и есть друг, черное и белое — перестаешь видеть оттенки. А в мирной жизни надо крутиться и изгибаться. Это утомительно. Когда Украина началась, хотел поехать, но жена нынешняя отговорила.

Когда я попал в Чечню, мне было 20 лет. Это был осознанный выбор, я обратился в военкомат и в мае 1996 года уехал контрактником. До этого два года я учился в военном училище, в школе занимался пулевой стрельбой.

В Моздоке нас загрузили в вертолет Ми-26. Было ощущение, что видишь кадры из американского кино. Когда прилетели в Ханкалу, бойцы, которые уже прослужили некоторое время, предложили мне попить. Мне дали стакан воды. Я сделал глоток, и первая мысль была: «Куда бы это выплеснуть?». Вкус «военной воды» с хлоркой и пантоцидом — своеобразная точка невозврата и понимания, что пути назад нет.

Я себя героем не чувствовал и не чувствую. Чтобы стать героем на войне, надо либо погибнуть, либо совершить поступок, ставший достоянием общественности, либо находиться близко к командиру. А командиры, как правило, далеко.

Моей целью на войне были минимальные потери. Я воевал не за красных или белых, я воевал за своих ребят. На войне происходит переоценка ценностей, ты по-другому начинаешь смотреть на жизнь.

Чувство страха начинает пропадать где-то через месяц, и это очень плохо, появляется безразличие ко всему. Каждый из него выходил по-своему. Кто-то курил, кто-то пил. Я писал письма. Описывал горы, погоду, местных жителей и их обычаи. Потом эти письма рвал. Отправлять все равно не было возможности.

Психологически было тяжело, потому что зачастую не понятно, друг перед тобой или враг. Вроде днем человек спокойно ездит на работу, а ночью выходит с автоматом и обстреливает блокпосты. Днем ты с ним в нормальных отношениях, а вечером он в тебя стреляет.

Мы для себя делили чеченцев на равнинных и горных. Равнинные более интеллигентные люди, больше интегрированные в наше общество. А у живущих в горах совсем другой менталитет, женщина для них никто. Попросишь у дамы документы для проверки — и это может быть воспринято как личное оскорбление ее мужа. Нам попадались женщины из горных сел, у которых даже паспортов не было.

Однажды на блокпосту на пересечении с Сержень-Юртом мы остановили автомобиль. Из него вышел человек, у которого было желтое удостоверение на английском и арабском языках. Это оказался муфтий Ахмат Кадыров. Поговорили достаточно мирно на бытовые темы. Он спросил, можно ли чем-то помочь. У нас тогда была сложность с питанием, хлеба не было. Потом он привез нам на блокпост два лотка батонов. Хотели ему деньги дать, но он не взял.

Я думаю, что мы могли бы закончить войну так, чтобы не было второй чеченской. Нужно было идти до конца, а не заключать мирное соглашение на позорных условиях. Многие солдаты и офицеры тогда чувствовали, что государство их предало.

Когда я вернулся домой, с головой ушел в учебу. Учился в одном институте, параллельно в другом, еще и работал, чтобы мозг занять. Потом кандидатскую диссертацию защитил.

Когда я был студентом, меня отправили на курс оказания психосоциальной помощи для лиц, прошедших через горячие точки, организованный голландским университетом. Я тогда подумал, что Голландия же ни с кем не воевала в последнее время. Но мне ответили, что Голландия участвовала в войне Индонезии в конце 40-х годов — целых две тысячи человек. Я предложил им показать в качестве учебного материала видеокассету из Чечни. Но их психологи оказались морально не готовы и просили не показывать запись аудитории.

Что я буду офицером, я знал класса с третьего-четвертого. Папа у меня милиционер, сейчас уже на пенсии, дед офицер, брат родной тоже офицер, прадед погиб в Финской войне. На генетическом уровне это дало свои плоды. В школе я занимался спортом, потом была армия, группа специального назначения. У меня всегда было желание отдать долг родине, и когда мне предложили пойти в специальный отряд быстрого реагирования, я согласился. Сомнений, ехать или нет, не было, я давал присягу. Во время срочной службы я был в Ингушетии, мне было понятно, какой менталитет меня ждет. Я понимал, куда я еду.

Когда идешь в СОБР, глупо не думать, что можешь потерять жизнь. Но мой выбор был осознанный. Я готов отдать жизнь за родину и за друзей. Какие тут сомнения? Политикой должны заниматься политики, а боевые структуры должны выполнять приказы. Я считаю, что ввод войск в Чечню и при Ельцине, и при Путине был верным, чтобы радикальная тема не распространилась дальше на территории России.

Для меня чеченцы никогда не были врагами. У меня первый товарищ в техникуме был чеченец, его Хамзат звали. В Чечне мы отдавали им рис и гречку, у нас хорошее питание было, а они нуждались.

Мы работали по лидерам бандформирований. Одного из них мы с боем захватили в четыре часа утра и уничтожили. За это я получил медаль «За отвагу».

На спецзаданиях мы действовали слаженно, как единая команда. Задачи ставились разные, порой трудновыполнимые. И это не только боевые задачи. Нужно было выживать в горах, мерзнуть, спать по очереди возле буржуйки и согревать друг друга объятьями, когда нет дров. Все пацаны для меня герои. Коллектив помогал преодолевать страх, когда боевики были в 50 метрах и кричали «Сдавайтесь!». Когда я вспоминаю Чечню, я больше представляю лица друзей, как мы шутили, нашу сплоченность. Юмор был специфический, на грани сарказма. Мне кажется, раньше я это недооценивал.

Нам было проще адаптироваться, поскольку мы работали в одном подразделении и в командировки вместе ездили. Проходило время, и мы сами изъявляли желание снова поехать на Северный Кавказ. Физический фактор срабатывал. Чувство страха, которое дает адреналин, сильно влияло. Я расценивал боевые задачи и как долг, и как отдых.

Интересно было бы посмотреть на современный Грозный. Когда я его видел, он был похож на Сталинград. Сейчас война периодически снится, бывают тревожные сны.

В Чечню я попал в 1996 году. У нас не было ни одного срочника, только офицеры и контрактники. Я поехал, потому что Родину защищать должны взрослые люди, а не малолетние щенки. У нас в батальоне командировочных не было, только боевые, мы получали 100 долларов в месяц. Ехал не за деньги, а воевать за свою страну. «Если родина в опасности, значит, всем идти на фронт», — еще Высоцкий пел.

Война в Чечне появилась не на ровном месте, это вина Ельцина. Он сам Дудаева и вооружил — когда выводили оттуда наши части, все склады Северо-Кавказского военного округа оставили ему. Я разговаривал с простыми чеченцами, в гробу они видали эту войну. Они жили нормально, всех устраивала жизнь. Не чеченцы начали войну и не Дудаев, а Ельцин. Одна сплошная подстава.

Чеченцы воевали кто за деньги, кто за родину. У них была своя правда. У меня не было ощущения, что они абсолютное зло. Но на войне не бывает правды.

На войне ты обязан выполнять приказы, тут уж никуда не денешься, даже преступные приказы. После ты имеешь право их обжаловать, но сначала должен выполнить. И мы выполняли преступные приказы. Вот когда, например, ввели Майкопскую бригаду в Грозный под Новый год. Разведчики знали, что этого нельзя было делать, но приказ был сверху. Сколько пацанов погнали на смерть. Это было предательство в чистом виде.

Взять хотя бы инкассаторский «КамАЗ» с деньгами, который стоял возле штаба 205 бригады, когда подписали Хасавюртовские соглашения. Бородатые дядьки приезжали и загружали мешками деньги. Фээсбэшники боевикам деньги выдавали якобы на восстановление Чечни. А у нас зарплату не платили, зато нам Ельцин зажигалки Zippo подарил.

Для меня настоящие герои — Буданов и Шаманов. Мой начальник штаба — герой. Будучи в Чечне он умудрялся писать научную работу о разрыве артиллерийского ствола. Это человек, за счет которого мощь русского оружия станет сильнее. У чеченцев тоже был героизм. Им были свойственны и бесстрашие, и самопожертвование. Они защищали свою землю, им объяснили, что на них напали.

Я считаю, что появление посттравматического синдрома сильно зависит от отношения общества. Если тебе в глаза все время говорят «Да ты убийца!», кого-то это может травмировать. В Великую Отечественную никаких синдромов не было, потому что встречала родина героев.

О войне надо рассказывать под определенным углом, чтобы люди дурью не занимались. Все равно будет мир, только часть народа будет убита. И не самая худшая часть. Толку от этого никакого.

В Чечне я работал начальником вычислительного центра. Выехали мы 25 июля 1995 года. Ехали вчетвером: я как начальник вычислительного центра и три моих сотрудника. Прилетели в Моздок, вышли из самолета. Первое впечатление — дикая жара. Вертушкой нас доставили в Ханкалу. По традиции во всех горячих точках первый день нерабочий. Я привез с собой две литровых бутылки водки «Белый орел», два батона финской колбасы. Мужики выставили кизлярский коньяк и осетрину.

Лагерь внутренних войск в Ханкале представлял собой четырехугольник, обнесенный колючей проволокой. При въезде висел рельс на случай артиллерийских налетов, чтобы поднимать тревогу. Мы вчетвером жили в вагончике. Довольно удобно было, даже холодильник у нас был. Морозилка была набита бутылками с водой, поскольку жара была невыносимая.

Наш вычислительный центр занимался сбором и обработкой всей информации, в первую очередь оперативной. Раньше вся информация передавалась по ЗАС (засекречивающей аппаратуре связи). А за полгода до Чечни у нас появился прибор, который назывался РАМС, — не знаю, как это расшифровывается. Этот прибор позволял соединять компьютер с ЗАС, и мы могли передавать секретную информацию в Москву. Помимо внутренней работы типа всяких справок, два раза в сутки — в 6 утра и 12 ночи — мы передавали оперативную сводку в Москву. Несмотря на то что объем файлов был небольшой, связь была иногда плохая, и процесс затягивался надолго.

У нас была видеокамера, и мы снимали все. Самая главная съемка — это переговоры Романова (заместитель министра внутренних дел России, командующий внутренними войсками Анатолий Романов — прим. «Ленты.ру») с Масхадовым (один из лидеров сепаратистов Аслан Масхадов — прим. «Ленты.ру»). На переговорах были два оператора: с их стороны и с нашей. Секретчики забрали у нас кассету, и ее дальнейшую судьбу я не знаю. Или, например, появилась новая гаубица. Романов сказал нам: «Езжайте и снимите, как она работает». Наш оператор также снял сюжет, как нашли головы трех иностранных журналистов. Мы передали пленку в Москву, ее там обработали и показали сюжет по телевидению.

Война была очень неподготовленная. Пьяные Грачев и Егоров отправили под Новый год танкистов в Грозный, и их там всех пожгли. Танки отправлять в город — это не совсем правильное решение. И состав личный был не подготовлен. Дошло до того, что морпехов сняли с Дальнего Востока и туда кинули. Люди должны быть обкатаны, а тут пацанов чуть не из учебки сразу в бой бросали. Потерь можно было бы избежать, во вторую кампанию их было на порядок меньше. Перемирие дало небольшую передышку.

Я уверен, что первой чеченской можно было избежать. Я считаю, что основные виновники этой войны — Ельцин, Грачев и Егоров, они ее развязали. Если бы Ельцин назначил Дудаева замминистра МВД, поручил ему Северный Кавказ, он бы там навел порядок. Мирное население страдало от боевиков. Но когда мы бомбили их села, они против нас поднимались. Разведка в первую чеченскую работала очень плохо. Агентуры не было, потеряли всю агентуру. Были ли боевики в разрушенных селах, не были, точно нельзя сказать.

Мой друг боевой офицер, вся грудь в орденах, снял погоны и отказался ехать в Чечню. Сказал, что это неправильная война. Он даже пенсию отказался оформлять. Гордый.

У меня в Чечне обострились болячки. До такого дошло, что я не мог работать на компьютере. Еще такой режим работы был, что спал всего четыре часа плюс стакан коньяка на ночь, чтобы заснуть.

В Чечню в декабре 1995 года я приехал из Пермской области, где у меня была учебка в батальоне оперативного назначения. Поучились мы полгода и поехали в Грозный на поезде. Мы все писали прошения, чтобы нас направили в район боевых действий, насильно не принуждали. Если один ребенок в семье, то вообще спокойно мог отказаться.

С офицерским составом нам повезло. Это были молодые ребята, старше нас всего на два-три года. Они всегда бежали впереди нас, чувствовали ответственность. Из всего батальона у нас с боевым опытом был только один офицер, прошедший Афганистан. В зачистках непосредственно участвовали только омоновцы, мы, как правило, держали периметр.

В Грозном полгода мы жили в помещении школы. Часть ее занимало подразделение ОМОН, около двух этажей — мы. Вокруг стояли автомобили, окна были заделаны кирпичами. В классе, где мы жили, стояли буржуйки, топили дровами. Мылись раз в месяц, жили со вшами. За периметр выходить было нежелательно. Меня оттуда вывезли раньше остальных на две недели за дисциплинарные нарушения.

Торчать в школе было скучно, хотя кормили нормально. Со временем от скуки мы начали пить. Магазинов не было, водку мы покупали у чеченцев. Нужно было выйти за периметр, пройтись около километра по городу, прийти в обычный частный дом и сказать, что нужен алкоголь. Была большая вероятность, что не вернешься. Я ходил без оружия. За один только автомат могли убить.

Местный бандитизм – странная штука. Вроде днем человек нормальный, а вечером выкопал автомат и пошел стрелять. Под утро закопал оружие — и снова нормальный.

Первое соприкосновение со смертью было, когда убили нашего снайпера. Он отстрелялся, ему захотелось забрать у убитого оружие, он наступил на растяжку и подорвался. По-моему, это полное отсутствие мозгов. У меня не было ощущения ценности собственной жизни. Смерти я не боялся, боялся глупости. Идиотов рядом было много.

Когда вернулся, пошел устраиваться в милицию, но у меня не было среднего образования. Сдал экстерном экзамены и пришел снова, но меня снова прокатили, потому что в Чечне я заработал туберкулез. Еще потому что много пил. Не могу сказать, что в моем алкоголизме виновата армия. Алкоголь в моей жизни и до нее присутствовал. Когда началась вторая чеченская, хотел поехать. Пришел в военкомат, мне дали кучу документов, это немного отбило желание. Потом еще появилась судимость за какую-то фигню, и накрылась моя служба в армии. Хотелось куража и кайфа, но не сложилось.

В Чечню я попал по призыву. Когда пришло время идти в армию, я попросил своего тренера устроить меня в хорошие войска — была у нас в Петрозаводске рота специального назначения. Но на сборном пункте моя фамилия прозвучала с теми, кто идет в Сертолово в гранатометчики. Оказалось, что за день до этого мой тренер уехал в Чечню в составе сборного отряда СОБРа. Я вместе со всем «стадом» встал, пошел на поезд, месяца три был в учебной части. Рядом была часть десантников в Песочном, писал туда неоднократно заявления, чтоб приняли, приходил. Потом понял, что все бесполезно, сдал экзамены на радиста командно-штабной машины 142-й. Ночью наш капитан и офицеры нас подняли. Один ходил со слезами, говорил, как всех нас уважает и любит, второй пытался предостеречь. Они сказали, что завтра мы все улетаем. На следующую ночь так интересно было на этого офицера смотреть, я так и не понял, для чего он слезы лил перед нами, ему лет было меньше, чем мне сейчас. Плакал: «Парни, я так за вас буду переживать!» Кто-то ему из ребят сказал: «Так собирайся и езжай с нами».

Мы прилетели во Владикавказ через Моздок. Месяца три у нас было активных занятий, мне дали 159-ю радиостанцию за спину. Потом меня отправили в Чечню. Там я пробыл девять месяцев, я был единственный связист в нашей роте, который более-менее что-то в связи понимал. Через шесть месяцев мне удалось выбить помощника — парня со Ставрополя, который ничего не понимал, но много курил, и для него Чечня была раем вообще.

Задачи мы там выполняли разные. Из простых — у них нефть там можно лопатой раскопать и они ставили такие аппараты: бочка, под ней газовый или на солярке подогреватели, они прогоняют нефть до состояния, когда в конце получается бензин. Бензин продают. Гнали огромные колонны с грузовиками. То же самое в Сирии делает запрещенный в России ИГИЛ. Какой-нибудь не договорится, его свои же сдают — и его бочки горят, а какой-то спокойно делает, что нужно. Постоянная работа тоже была — мы охраняли все руководство штаба СКВО, Шаманова охраняли. Ну и разведывательные задания.

У нас было задание захватить боевика, какого-нибудь языка. Уходили в ночь искать на окраине села увидели, что туда подходят машины, сливают бензин. Заметили там одного товарища, он постоянно ходил, менял подогрев под бочками, у него автомат, ну раз автомат — значит боевик. У него стояла бутылка, подойдет, отхлебнет и спрячет, ну мы лежим, смотрим с товарищем, он говорит: «Водка у него, они ж мусульмане, пить нельзя, вот он сюда ходит, выпьет и спрячет». Задача захватить языка ушла на второй план, надо сначала захватить водку. Проползли, нашли бутылку, а там вода! Нас это разозлило, взяли в плен его. Этого парня-боевика, худого такого, после допроса в разведотделе обратно к нам отправили. Он рассказывал, что раньше греко-римской борьбой занимался и со сломанным ребром сделал стойку на руках, я его зауважал сильно за это. Он оказался двоюродным братом полевого командира, потому его обменяли на двух наших солдат. Надо было видеть этих солдат: 18-летние парни, не знаю, психика явно поломана. Мы этому парню на зеленом платке написали: «Ничего личного, мы войны не хотим».

Он спрашивает: «Почему вы меня не убили?» Мы объяснили, что нам стало интересно, что он пьет. А он рассказал, что у них в деревне осталась одна русская, ее не трогали, потому что она колдунья, к ней все ходили. Два месяца назад она ему дала бутылку воды и сказала: «Тебя могут убить, пей эту воду и останешься жить».

Постоянно мы размещались в Ханкале, а работали повсюду. Последний у нас был дембельский аккорд, освобождали Бамут. Видели фильм Невзорова «Бешеная Рота»? Вот мы вместе с ними шли, мы с одной стороны по перевалу, они по другой. У них был один срочник в роте и именно его убило, а все контрактники живы. Как-то смотрю в бинокль, а там какие-то люди бородатые бегают. Ротный говорит: «Давай дадим по ним пару огурцов». По радиостанции запросили, мне говорят координаты, смотрю — они забегали, руками машут. Потом показывают белуху — то, что под камуфляж надевали. И мы поняли, что это наши. Оказалось, у них аккумуляторы не работали на передачу и он передать не мог, а меня слышал, вот они и начали махать.

В бою ничего не запоминаешь. Кто-то рассказывает: «Когда я увидел глаза этого человека...» А я не помню такого. Бой прошел, я вижу, что все хорошо, все живы. Была ситуация, когда мы попали в кольцо и вызвали огонь на себя, получается, что если я ложусь, связи нет, а мне надо корректировать, чтоб в нас не попали. Я встал. Ребята кричат: «Хорош! Ложись». А я понимаю, что если связи не будет, свои и накроют.

Кто придумал в 18 лет давать детям оружие, давать право на убийство? Коли дали, так сделайте, чтоб люди, когда вернулись, героями были, а сейчас мосты Кадырова. Я понимаю, что хотят помирить две нации, все сотрется через несколько поколений, но этим-то поколениям как жить?

Когда я вернулся, на дворе были лихие девяностые, и почти все мои друзья были заняты чем-нибудь противозаконным. Я попал под следствие, судимость… В какой-то момент, когда голова от военного тумана стала отходить, я этой романтике помахал рукой. С ребятами ветеранами открыли общественную организацию по поддержке ветеранов боевых действий. Работаем, себе помогаем, другим. Еще я иконы пишу.

>>135221984
>Американцы же справились во вьетнаме

Половина треда - пиздабольство, хз почему.
Двоюродный брат воевал во второй компании срочником.
Закончил как раз как отменили военное положение там.
На боевые купил себе однокомнатную квартиру и машину (ауди сигару, ушатанную в хлам и с перебитыми номерами, лол).

>>135222825

бамп Героем.

Примерно пол месяца назад был похожий тред с Вьетнамом,спасибо

бамп защитниками Отечества

Мы же не фашисты, мы освободители-контрактники!

>>135232033
>2016
>верить словам одной стороны конфликта про то какая плохая вторая второна

>>135232057

>>135232397
>>135232510
а вот и пятнадцатирублёвые питухи подтянулись

>>135232779
сюда подошёл!

>>135232828
Кстати, видос с твоего пика - постановка. Видишь, значок украинского канала?

>>135235540
Угнетатель онлайн

>>135225393
> запретить ислам
ну попробуй. кто его блять тебе запретит ислам?
лаберахи сразу скажут, что это ущемление прав верующих. даже в рашке это будет расцениваться как оскорбление чувств верующих. немусульмане запретят ислам? против них сразу ополчится весь исламский мир. а может кто-то из числа мусульман запретит ислам? его сразу забросают камнями. остается только ждать, пока эта рудиментарная религия дорастет хотя бы до нынешнего уровня христианства. но ждать, я думаю, придется очень долго. такого, возможно, никогда не случится, потому что бабахи и прочая хуета обладают сознанием средневекового хуеплета

>>135237209
Жаль.

>>135237209
/b на острие политической аналитики

>>135234051

>>135236767