Кто любит — тот любим, кто светел — тот и свят
Что будет, если мы возьмем рандомного анона, и разрежем его психику как жабку на уроках биологии? Вот отдел с семейной жизнью, вот отдел с карлицами и плетками и т.д. В центре всякая хуйня от которой он не может избавиться — его родители и его же внешность, организм. Это запутанный отдел, на котором навешано больше говна, чем на новогодней елке. Как и на любом другом, собственно.

Если бы анон родился один, у него не было бы никакого мнения о себе, точней оно не было бы для него важным. Анон не был бы счастливым или грустным, карланом или нищебродом — рядом с ним не было бы ни языка, ни экономики, ни интернетика. Но в один из странных дней анону сбрасывают три контейнера.
В первом сидит тян, во втором целый кабинет научных работников, в третьем еще два Анона. К каждому контейнеру по мануалу. Магическим образом, подхватив язык, как венерическую болезнь анон задрачивает мануалы. Открывает он, естественно, тот, в котором сидит тян. Она почти такая же, как он, они вообще не различимы, кроме физиологии. анон хотел ее выебать с первого взгляда, но теперь чтобы вернуться к этому чувству, ему нужен язык. И он не пиздолиз, просто теперь что она, что он не могут славно поебаться без убеждения себя в сексуальности другого.

Теперь он должен жонглировать культурными нормами данного контейнера, что бы ему перепало. Ей на на него глубоко плевать, ему на нее тоже. Они оба сидят в мясных контейнерах и ждут, уже догадываясь, что друг друга от туда не вытянут. И вот анон изо дня в день ходит из одного контейнера в другой. Меняется его языка, меняется и сам анон. С друзьями он — один, с подругой — другой, с научными работникам — третий.

Сомнения в своей жизни, интерес к тому как к нему все это попало и кто он, заставляют Анона делать теории, мониторить себя и окружающий мир. Насколько он может, настолько он продвинулся в этих поисках, не без помощи научных работников. Но в один прекрасный момент он понимает, что это тоже «способ говорить» с контейнером. Его теории оторваны от него самого, скорей всего он сам не сможет даже вообразить рамок этого процесса.

Анон в унынии. Анон пишет об этом песню, потом еще одну и еще одну. Он улавливает механизм своей работы и опять впадает в уныние. Его творчество на 10% проявление чувств анона, на остальные — техника. Анон приходит к своей тян и пытаеться получить от нее какое-то утешение, но тян занята подбором обоев и расстановкой мебели в контейнере.

Ей не до анона, хотя сама она отлично его понимает и понимает, что ничего не сможет с этим сделать. Анон впадает в самую глубь дебрей уныния. В один из таких дней рядом с ним приземляется новый контейнер. Анон заходи внутрь и видит макет себя, своего сознания. Он проводит годы за изучением языка, на котором он написан по мануалам и смекалке.

Анон теперь видит все каким оно было задумано, он не бредит схемами, которые требуют других схем для подтверждения собственного существования. Сознания анона становиться равнозначным его языку, его мышление становиться абсолютно чистым. Не примитивным, а чистым. Оно по сути тоже лишь механизм, который теперь не дает збоев. Смерть для анона уже не существенна, с ней уйдет все, чем он был, а значит ему откроется невероятное множество вещей, которых он упускал. Но анон не собирается умирать. Теперь ему подконтрольны все собственные механизмы, он знает их работу не как «теорию и практику» а как процесс , в которым он сам является.

Схема из последнего контейнера и ее изучение изменило его и привела его к такому состоянию, она не была самим знанием. Прочитай он его без непосредственного переживания и практики оно бы осталось только в рамках языка, еще один вид пафосных речей перед тян, еще одна тема для научной работы. Это знание анон получил от миллиардов таких же, как он умирающих в разгаре своих поисков, передающих их из поколения в поколение анонов. Все изменения в культуре и науке не меняли их учения, они меняли лишь вид деятельности в контейнерах, анон оставался таким же уже очень долго.

Многие пытались нажиться на этих поисках анонов, подтасовуя факты, манипулируя аноном, подбирая наработки превращая их в капиталистический вид мыла для души. Но практика и годы развития отсеяли всех. Анон имел с рождения заложенную предрасположенность к вере, как бы он не пытался от нее убежать, и чем бы он ни пытался ее заменить. В голове анона нет красочных и бредовых ангелов, чистилищ, демонов — все, что он может представить, возможно, поэтому он держится консервативным.

Ни одна идея не овладевает обществом, живущим своей жизнью, а не набором из чужих культурных гайдов. Как только это духовный элемент пытаются извлечь из самой культуры, общество идет по пизде. Развитие, которое беспричинно идет вперед становиться объектом экономических отношений, люди без идеала, который они сами развили в своей голове, воплощают чужие идеалы. Постмодернизм заканчивается. Мы не возвращаемся к былым идеалам, мы впервые можем трезво оценить самих себя. Мы не можем умирать и передавать это развитие, мы должны его воплощать каждый день. Оно так же развевается, открывая нам самих себя. Нет никакого движения вперед и эволюции. То, что мы считаем достижением и прорывом переворачивается с ног на голову в историческом процессе. Схватившись за эту неизменяемую и непоглащаемую часть, мы сможем жить как люди, а не объекты культурных, экономических процессов.