Многое значили белые рубашки для русской старухи 1934 года рождения; значили — всё! Отец ее умирал спокойным: смог прокормить, и дети в школу первого сентября шли в белых рубашках!

Всё поняла: кроме племен черных, город затопили охотники за деньгами стариков, охотники за жизнями стариков, так много, что теперь казалось — почти все вокруг; им всё помогало: погода, почтальоны, запорные устройства на подъездах, новости в телевизоре, телесная немощь, бесплатные газеты, слабый ум стариков, их прошлое, расположение клавиш доступа на душах, — казалось: это не только люди, это что-то большее, это вся жизнь так устроилась, вся жизнь теперь только для того, чтобы старики отдали последнее дважды: сперва своими руками — деньги, а уж потом — передохли.

Озверевшая жизнь знала про нее — сколько пенсия, сколько тратит, сколько оставил муж. И остальное могли узнать, но интересовали только деньги. Стены квартиры и стены дома оказались стеклянными, она жила на виду. Чуть успокаивалась только в темноте. Хотя понимала: они не спят, планируют, «как будем завтра», сидят в белых рубашках за длинным столом или кричат хором, чтобы настроиться на победу, — она жалела не деньги. Больнее — оказалось: не верь никому. Протянутая рука или доброе слово любого, кто помоложе, человека из будущего (от будущего, от науки

она привыкла ждать только хорошее — вот и отвыкай!) — обман. Она училась распознавать, но когда получалось — ни азарта, ни радости, «увернулась», а только горечь и страх нового дня — когда-то ведь обязательно наступит ее тот самый день.

Поднималось невидимое солнце, и начиналось: она, не читая, стирала эсэмэски «Мам, кинь денег на этот номер, потом объясню...», «Помогите, умирает ребенок», «Поздравляем, вы выиграли!», «Срочно звони на номер...», «На ваш счет зачислены...», «ВАЖНОЕ СООБЩЕНИЕ», «Пришли свой ответ и выиграй 1 000 000», «Положил по ошибке 300 р. на ваш телефон, верните, пожалуйста», «Спешите принять участие», «Вы стали обладателем» и...

Вытряхивала из газет, как наползших за ночь насекомых, грозные конверты с государственными гербами, шершавые конверты с клеймом «Время чудес», листовки «Пенсионерам — бесплатно», купоны на скидку 90%, приглашения «консультация бесплатно», «диагностика бесплатно», «подбор бесплатно» — зубы, глаза, волосы, кибернетическая диагностика, заговор, КПРФ, шлаки, заставьте свои деньги работать, уход за наследование квартиры, «Единая Россия», вывод токсинов, чудо-фильтры, бриллианты в подарок и...

Заранее опустив глаза, склеив губы, набрав нужную скорость хода (мало не отвечать, главное — не останавливаться и закричать, если схватят за руку, двигаться, так и врач ей говорил — движение, хотя и врач был, как теперь она понимала, из этих), выходила она за едой и подышать, мимо:

— Доброго вам дня! Извините, что вас задерживаю. Не могли бы вы помочь в нашем затруднении?

Смотрела только под ноги.

— Мы вон там стоим на повороте, кончился бензин. Не могли бы вы добавить нам на заправку?

Мимо, мимо; раньше она переживала из-за своей палки, теперь радовалась — оружие!

— Нам в Бобрик-Донской ехать.

Последний гвоздик они всегда заколачивали в сердце:

— Такой мороз, а в машине двое детей.

Парень с подбитым глазом не давал зайти на базар:

— Четверо напали. Деньги отняли. Телефон отняли. В милиции был. У начальника вокзала был. Мне бы только билет купить до детдома в Новосибирске! — И добавил с угрозой: — Христа ради! — И прошипел в спину: — О себе только думаешь?! — но не ударил; а на рынке — уже не только ей, как бы всем, но получалось — особенно ей — предлагал, хмурый и растерянный:

— Я проездом, в аварию попал. Деньги нужны. Ничего нет, вот — только золотые сережки матери. Может, кто возьмет за полцены?

Такие сережки она уже покупала, для дочери — ювелир посмотрел на них, капнул чем-то и молча выбросил в урну.

Не останавливалась, дальше; пристроилась женщина, со стороны глянешь — две подруги гуляют, женщина шептала:

— Сама я — бывшая проводница, железнодорожник, как ваш супруг. Царствие ему небесное! Напали на моего мужа грабители. Вот — заявление в милицию. Били молотком по голове. Вот — медицинская справка. А один анализ стоит — восемьсот рублей! Вот — чек...

Гуляла, врач же сказал: без движения вы погибнете, сколько могла вытерпеть, и ползла, израненная, назад, принося домой новую грязь.

Нет, она не сомневалась: всё — злой обман, но все равно стыдилась. Обман выглядел как правда. И эта «как правда» хоть и не била, но все же царапала ее, пачкала и уменьшала. У нее не было ненависти к жизни, а только растерянность. Не готова. Не думала, что когда-нибудь будет так.

Она возвращалась в самое страшное время, когда сильные расходились по работам, развезя по садам и школам детей, и в прозрачных домах оставались одни старики.

Сразу в подъезд не пошла, постояла на углу, повторяя: «Я не здесь живу. Просто жду знакомую», пока не отвязался представительный мужчина с невероятно белыми зубами, предлагавший бесплатно проверить качество воды из крана, а уже потом, оглядевшись, быстро вошла в дом и, прежде чем открыть квартиру, послушала над лестницей — не поднимается кто следом?

Зазвонил городской, она громко ответила: «Спасибо, не надо!» — на: «Поздравляю, ваш телефонный номер выиграл...» Отнесла сумки на кухню, позвонили опять, уже

по имени-отчеству:

— Это служба проверки выдачи подарков, — а голос тот же самый, — я должна проверить: вы — действительно? — сказали нашему оператору, что отказываетесь от приза на сумму в две тысячи евро и бесплатного отдыха в Испании, для чего нужно всего лишь подъехать в наш офис и предъявить паспорт?! Или наш оператор обманывает руководство? Две тысячи евро! У нас первый случай отказа! Чтобы оформить отказ, вам придется подъехать в наш офис с паспортом сегодня до двадцати часов!

Они позвонили еще, но оказалось — не они:

— Из Москвы вас побеспокоили. Швейцарский медицинский центр. Немецкие врачи, в общем, провели по телефонной линии диагностику вашего организма, — говорили откуда-то сблизи, как из соседней квартиры, там заплакал ребенок, и говорившая женщина отвлеклась его подкачать.

Она даже рассмеялась:

— Как это — по телефону?

Там перевернули страницу:

— Сахар — больше девяти. Имеется? Имеется.

Ноги отекают. При ходьбе без опоры ведет вправо, головокружение ежедневно в течение двух-трех часов. Соответствует?

Она кивнула, растирая висок, они же видели ее: да.

Ее медицинская карта!

— Изжога. Но главный момент, конечно, стенокардия. Шишка на шее — не страшно, а вот стенокардия... Неприятный, конечно, прогноз — ухудшение через две недели, вплоть до... Ну, вы понимаете. Желание жить имеется? Громче говорите! Есть, короче, английский препарат, который гарантированно излечит. И намного дешевле, чем в аптеках, потому что поставочка у нас прямая. Но он последний, из последней партии. Следующая будет через год. Я откладываю для вас? Откладываю. Курьер доставит завтра в обед. Полный курс, на весь курс, так... Сколько это... Идите делайте перевод, запишите — Гриценко Тамаре... Двенадцать тысяч четыреста. Но — строго сегодня.

— У меня столько нет, — почему-то она заплакала, горбясь на диване.

Там помолчали и:

— Как это? Вы вчера с карточки сняли двенадцать тысяч, — и раздраженно: — Они же не могли за день разойтись?

— Я не знаю, как перевод. Приедет дочь...

— Так дочь приедет только в субботу, препарат уйдет, — там прикрыли трубку и крикнули: «Убавь газ!!!», — берешь двенадцать четыреста, идешь в Сбербанк, к тебе ближайший: Березовая, 8, — там девочки помогут с переводом — строго до восемнадцати! Не откладывай: подымайся и иди!

Вскочила и пошла. Потому что звонили в дверь. Для ускорения пришли за деньгами сами. Но телефонную трубку взяла с собой. Вдруг, даже увидев, они продолжат говорить с ней по телефону. У них на каждый шаг — свое правило. Из тех, что она поняла, — нельзя душить руками за шею. Нужна добровольность.

Но за дверью (она отворила, как всегда, — на недоброжелательную, опасливую щель — на один глаз).

Но там. На лестничной клетке, которую она мыла в свою очередь, молча стояла женщина с девочкой лет четырех.

Это ничего. Девочка, казалось ей потом, сама по себе не сыграла. Все произошло потому, что женщина выглядела богатой. Белая куртка, сапоги. Шапочка такая в руке. И девочку женщина нарядила богато — мех на капюшоне.

— Звоню соседям, — женщина говорила как все, как русские, только чуть потягивала слова, — они хоть дома бывают?

— Не знаю, дед умер, бабку забрали дети в Курск, новые хозяева после ремонта пока не объявились.

Опять зазвонил городской.

— Договаривались квартиру посмотреть — и никого. Трубку не берут.

— Не знаю, — она не открывала двери шире.

Но женщина и не пыталась заглядывать. А только вздохнула о потерянном времени и засунула ладонь девочке под шапку — жарко, конечно:

— Вся мокрая. А вы не знаете, в вашем доме кто-нибудь сдает?

— Я не знаю.

Девочка зевала, маялась, приваливаясь к матери то боком, то спиной, то обхватывала за ногу.

— Ну, извините, — но успела, пока дверь не закрылась совсем: — Вы не могли бы — ребенку попить?

Это раньше могло сыграть, не теперь.

— Подождите здесь, — прикрыла дверь, пошла на кухню, откладывая на потом мысль: удивительно даже, состоятельные и молодые из-под крана теперь и не пьют, все какие-то фильтры и бутылки.

Достала белую чашку, из тех, что дарили на шестьдесят лет, — ни разу еще не пользовалась — и оторопела: женщина с ребенком уже стояли на кухне, прямо за ее спиной.

Она словно упала и разбилась на куски. Неожиданно.

Как же получилось? Понятно, как получилось: девочка побежала следом, ей не объяснишь, и матери пришлось — за ней... Но — как быстро они. И — вот, что ее разбило: девочка и мать успели разуться.

— Одна живете? — женщина ничего не объясняла, все шло как шло. — А дедушка ваш где? Скоро придет? Сейчас, сейчас даст тебе бабушка водички. Слейте побольше, чтобы не ржавая.

В голове ее зашумела еще одна, тяжелая вода.

— Можно еще? И самой пить захотелось, — женщина говорила громко, медленно, глядя ей в глаза и, наверное, чтобы развлечь девочку, размеренно постукивала ладонью о ладонь — и она до смерти будет вспоминать, что не могла почему-то шевельнуться, слова сказать не могла и подумать — так шумело в голове. — Я на рынке стою. Мне бы удобно в вашем доме снимать. Приходите на рынок. Я вам сделаю подешевле. Я сама из Болгарии. Болгарка.

Ей бы спросить: в каком ряду вы стоите? Чем торгуете? Что сделаете подешевле? Ничего не могла, женщина говорила и прихлопывала: так, так, так, а потом ударила особенно — конец!

— Пошли.

Вечером уже померила давление, выпила таблетки, погасила свет и легла, но — словно кто-то ее, сонную, повел — поднялась и, почти не открывая глаз, на ощупь, пошла в зал.

В телефонной книге — денег нет.

В обувной коробке под рецептами и хитро смятыми бумажками — денег нет.

Она не удивилась их умению мгновенно находить, всю жизнь этим занимаются, и сама она видна им насквозь, каждая мысль.

Удивлялась только себе: знала же, что придет ее день.

И жалко, конечно, что из коробки и из телефонной книги. Лучше бы, конечно, что-то одно.

За ночь еще дважды приходила в зал: точно не перекладывала? Не вывалились куда? Утром, на свету — проверить еще раз.

Искала утешения — могли и убить, если бы догадалась и вырвалась с кухни. Тот, второй (ребенок не в счет, инструменты не в счет), наверное, мужчина — мог бы и пристукнуть; слабый гнев — ишь ты, вырядилась, сапожки еще такие, да еще с ребеночком — совести нет! — мучительная обида и слезы: деньги оставил муж, деньги были его, были им, его руки — я с тобой, ощутимая забота любимого человека, думал: как ты без меня, вот, бери — продержаться хотя бы первое время, не отдавай дочери — только тебе, на твои черные дни, пусть их будет поменьше; а теперь муж окончательно умер, и она одна — окончательно; не жалко денег, повторяла она (придет же милиционер, или как там — полицейский), не жалко денег, но — с радостью вдруг поняла: найдут! И деньги вернут! Если не все, то большую часть, из обувной коробки.

Женщина ходила по подъездам, звонила в квартиры — ее видели, с ней разговаривали, ее запомнили, видели и второго, кто ходил за ней!

Если их ждала машина — машину запомнили алкоголики — они весь день сидят во дворе на ящиках на месте, где стоял когда-то доминошный стол. Все очень легко!

И ребенок. Это очень приметно — ребенок! Просто проверить, у кого из этих есть ребенок!

И полицейский приехал именно такой, какого ждала, понимающий, Олег, без формы, но с папкой, и на поясе пистолет. Она покормила его обедом и сказала: вы прямо напоминаете мне моего сына, я же мать офицера-подводника.

Олег очень благодарил за обед, внимательно ее слушал, и записал каждое слово, и повторял «ага» с такой легкостью и удовлетворением, что становилось ясно: дело простое само по себе, а для него — в особенности; у Олега, оказалось, уже двое деток и супруга не работает, она передала детям баночку малинового варенья, предлагала соления, но он объяснил: я без машины, в следующий раз, когда буду на машине, — пошел работать, она следила в окно — по квартирам пойдет или к алкоголикам; не видно — куда-то за угол.

На завтра — в неблагоприятный для страдающих кардиологическими заболеваниями день — повалил снег.

Она шла через площадь из дальней аптеки, где подешевле. И вроде не холодно, но такой пронизывающий ветер! Ползла осторожно, помня, сколько ее знакомых из телевизора слегли и погибли, сломав в преклонном возрасте шейку бедра, и — надо же! — ей навстречу из метели вышла та самая женщина! Но без ребенка. Женщина и не узнала ее — сколько таких, не запомнишь. И взялась что-то новое балаболить, но она закрыла лицо рукой, нагнулась и в сторонку, в сторонку, оберегая карман с кошельком, и сразу домой — Олегу звонить! Но — вот везение: Олег ждал ее прямо под дверью, значит, дело пошло!

Вот теперь он на машине, может взять банки, и от картошки не отказался. Но быстро, много работы, но она даже прикрикнула: без обеда не отпущу!

— Такая у тебя работа сложная, сынок. Разве можно их всех переловить?

— Хорошо, что вы это понимаете.

Олег дал ей лист бумаги, ручку, попросил принести очки и — пока обедал — продиктовал ей, как написать: денежные средства в размере, якобы похищенные у меня такого-то, были обнаружены мною такого-то, в другом месте, куда я сама поместила на сохранение и забыла.

Он куда-то позвонил узнать: так годится? — и попросил ее переписать: денежные средства, о похищении которых заявляла, как выяснилось, взяла без моего ведома моя дочь и приобрела на них продукты и предметы одежды и обуви, — вот как надо, чай пить не стал — все, побежал.

Когда на выходные приехала дочь и начала смеяться:

— Как же ты — взяла так и написала?

Она объяснила то, что поняла:

— Он меня загипнотизировал.

За душу взяло....
Спасибо, давно такого не было.
Бамп

Ммда. После подобных паст начинаешь немного больше понимать страхи стариков