Когда был форс "#тихий дом" и "#синий кит" вбыдлятне, я ещё не сидел на дваче. Расскажите ньюфагу, это дело рук легиона?
Тихий Дон это книга такая, и никто ее не форсил, дура.И кит был не смогу их а белый, Моби Дик ептабля, мотай на ус прошмандень.
>>195547073 (OP)ой блять, по пику на ОП посте видно, что школьник-нюфаня, ещё небось фанбой какого-нибудь дегенеративного сериала про хацкеров и на ютубе смотришь крипипасты про нижний интернет
Весело, наверно было двачерам-кураторам. Жаль я всё пропустил. Но мне кажется, что это дело рук анонов. Слишком специфичный стиль. Кто ещё на такое способен, как не двачер?
>>195547983Любой человек с грамулькой креативности и оригинальности. Вам, зумерам, не понять. Вы не можете элементарных форсов даже провести, не говоря уже о создании чего-либо.
>>195547959Пикрандом. Понимаю, что картинка сделана ради лулзов и выдумана двачерами. 20 лвл, кстати.
>>195548029Не отрицаю. Я всего год здесь. Да, нынешний легион не так велик, далеко не так, как раньше. Но это всё Абу проебал, нагнав рак из вбыдлятне. И олды не передали свои знания молодому поколению. Где преемственность?
В одном из сёл в частном доме живёт мама - Ира с дочкой Олесей. Маме 43 года, а дочке 20 лет. У них большие ступни, длинные пальцы и крупные отращённые здоровущие ногти без лака. Лица красивые притягательные. А сами они высокие и статные. Наступил летний вечер. Мама предложила дочке спеть ласковую песню грубыми и ласковыми голосами. - Давай, - согласилась дочь, - кто будет петь грубым голосом? - Давай я. Мама сняла длинное платье. Стянула трусы оголовив волосатый лобок, далее последовал лифчик. Груди отвисли до пупка. А дочка сняла короткую синюю юбку и синий топик. Трусы открыли вид на кудрявый чёрный лобок с нависшими над ним молочными железами. Мама с дочкой сели на диван рядом друг с дружкой. Пальцы скрутились в ножные матёрые кулачищи. Ногти вонзились в деревянный пошарпанный пол. Раздалось потрескивание и попискивание дерева. Дочка повернула голову к маме и спросила: - А какую именно поём? - Про колоски. - Ага. Ясно. Давай! И по дому полетели голоса. Один низкий грубый сохатый, второй тонкий претонкий. Сочетание этих двух голосов придало песни необычности. Лицо у мамы грозное, а дочки бровки приподняты, лоб напряжён, весь пошёл линиями. Шла середина песни. Мама заулыбалась не с того не с сего. Живот пошёл волнами. Руки поднялись и закрутились. Мама затанцевала арабский танец и закричала: - Меня заяишелооооо! Дочка заработала бровями, то приближала их к носу, то распрямляла. Рука грозила пальцем невидимому человеку. Рот зашевелился и от туда вылетели крики: - Меня зарогатило! После чего у дочки начали один за другим разгибаться пальцы на ступнях, а ногти выщёлкивать. Дочка заголосила: - Срываюсь!!! Мама прокричала: - Держись!!! Ногти все выщелкнули. Дочка забегала по комнате. Рот её раскрывался. Звуки ора оглушали дом. Она затанцевала, как спортивная гимнастка на ковре. Тело то кувыркалось, то пускалось в пляс. Топот, грохот и визг наполнили дом. Мама продолжала в это время петь грубым низким сиплым басом слова с уменьшительно - ласкательными окончаниями. Следом и у неё тоже один за другим завыщёлкивали пальцы на ступнях. Она смотрела на ступни и рявкала: "Первый сорвался к херам! Второй сорвался к ёбаной матери!" При этом между срывами она ругалась и пела одновременно. А когда остался мизинец она так крыла матом на весь дом и двор, что уши у дочки закладывало. Когда же мизинец на левой ноге разогнулся, то мама, с криком, забегала, а затем затанцевала бок о бок с голой дочкой. Крутились попы, дрыгались груди, поднимались руки. Раздавался Ор и визг. Ягодицы мама и дочки встречались и тёрлись о друг дружку. И тут правая нога мамы закрутилась о левую ногу дочки. Раздался грохот и крики. Тела, мелькая спинами, закатались от дивана к кровати и обратно. Ор, вой, рычание, мат, визг и слёзы наполнили дом. Затем они встали, взяли по пилке. Попы сели на диван рядом друг с дружкой. Пилочки заработали над ногтями. Мама предложила: - Попробуем ещё раз? - Давай! - кивнула дочка. Ногти опять погрузились в доски. Полились слова той же песни. Мама запела грубым голосом, а дочка тонким, почти срывающимся. Но не успели они допеть до следующего припева, как ногти на этот раз завыщёлкивали у мамы. Её глаза уставились на свои ступни. Раздался голос: - Ну ты посмотри, что твориться. Опять, опять срывы! Она, вместе с дочкой наблюдала со страхом, как пальцы резко и в хаотичном порядке распрямляются. Каждое такое распрямление она сопровождала неописуемым визгом и ужасом. Когда же сорвался мизинец, она рявкнула и вскочила. Ноги заходили в раскоряку. Она заорала: - Меня корячит, корячит! Дочка же продолжила петь тонким голосом и наблюдать за родительницей. Вскоре и у неё началось. Срыв затеялся с мизинцев. Дочка орала матом. Голос сипел. Она уже не пела, а шептала. Мама же продолжала ходить в раскоряку и твердить, что её корячит. А в это время разогнутых пальцев на ступнях дочери становилось больше с каждой минутой. Когда же у неё произошёл срыв последнего согнутого пальца, она встала и скрестила ноги. Бёдра прижались к друг дружки, пятки заприподнимались от пола. Тонкий надрывный голос затвердил: - Меня колосит! Меня колосит! Меня колосит! И тут же вплёлся грубый мамин голос: - Меня корячит! Меня корячит! Меня корячит! Мама с дочкой сели на диван. Мама сказала: - Хорошо хоть в этот раз прокрутило без спутываний и катаний колбасой. А теперь попытка номер три. Они снова согнули пальцы в ножные калачи и вонзились в пол отращёнными ногтищами. Прошёл куплет, затем припев. Мама с дочкой уже заулыбались. Но рано. Дочка задолбила пяткой и закричала: - Эй, что такое?! Ноготь заклинило! Никак не перецеплюсь! Мама между пением посоветовала: - Пяткой посильнее долбани, его и вышибет. Раздались два громких сильных удара: - Мама, чего то не как! Мама перестала петь и замолотила пятками. Ногти завыщёлкивали на ступнях один за другим. Пальцы разогнулись. Мама присела перед ступнями дочки: - Ну ка, чего тут у тебя? Она внимательно оглядела левую ступню дочери. Все пальцы со второго по мизинец разогнуты, а большой оставался согнутым, а его ноготь торчал в полу отращённой частью. - А ещё раз пяткой постучи. Раздались три удара. - Да действительно заколодило серьёзно! Дай ка я попробую тебя вышибить, родная моя! Мама встала слева от дочки. Ноготь большого пальцы правой ступни мамы вжался в кожу пятки дочери. Четыре отращённых ногтя родительницы вонзились в половые доски. Мама задоблила правой пяткой. Буханья наполнило дом. Дочка сказала: - Только сама смотри не вклинься. - Не бойся, не вклинюсь! Стучанья сменялось молотьбой. Пятка работала то медленно, то быстро. Раздавалось глухое баханье вперемешку с матом. Наконец мама произнесла: - Серьёзно тебя вколодило. Она вышибла четырьмя ударами пятки свои ногти и ушла в сени. Дочка начала опять молотить пяткой, в надежде, что ноготь большого пальцы левой ступни всё же не выдержит напора и вышибиться сам. У стены стоял шифоньер, солнце светило сквозь задёрнутые плотные шторы зелёного цвета. Мама вернулась из сеней с киянкой и стамеской. Она приставила лезвие к полу возле ногтя и застучала по ручке. Щепочки начали выскакивать, а роговая розовая матёрая пахучая пластина стала виднеться всё больше и больше. Дочка затянула гласную: - "Ааааааааа!" раздался громкий и оглушительный щелчок. Большой палец разогнулся. Дочка вскочила и бешено заорала. Руки и ноги задвигались. Рот зараскрывался. Зазвучал страшный Ор. Глаза вот - вот из орбит выскочат. Мама, глядя на дочку, завопила и кинулась в ванную за верёвкой. Началась беготня по дому. Дрожали кружки. выгибались доски. Стоял сырный запах. Мама несколько раз ловила дочку, но та вырывалась. Мама орала: - Вот стерва изворотливая! Мама загнала дочку в ванную. Загремели вёдра, залялякали тазы, посыпались флакончики. Затем наступила тишина. Дочка лежала связанная на полу. Тело выгибалось. А с уст слетали крики и ругань. Мама гладила дочку и приговаривала: - Успокойся, успокойся! Журчала вода в унитазе. Пахло мылом и шампунями. Капала изредка вода из крана. Когда же попа обвязанная верёвками перестала приподниматься от пола, а связки - клокотать, мама развязала дочку, и они сели на диван. Они обложили себя кучей педикюрных инструментов и пузырьков с лаком разных цветов. А затем целых два часа пилили, шлифовали, лачили. Комната превратилась в педикюрный салон. Мама покрыла ногти красный лаком, а дочка синим. Ногти приобрели прямоугольный вид и стали чуть короче. После чего мама предложила спеть ту же самую песню. Дочка ответила согласием. Всё прошло замечательно без срывов и заклиниваний. - Ну, вот,- сказала мама, - теперь можно и в клубе перед всеми выступить. И улыбнулась дочке. А на другой день вечером в деревянном двухэтажном здании раздались аплодисменты. Затем все подростки и мужчины у себя дома дёргали шкурки, вспоминая, как мама с дочкой пели, вонзившись в деревянную сцену отращёнными налаченными ногтями ступней. Некоторые после этого стали фут фетишистами, а мама с дочкой приступили к разучиванию очередной песни и снова дом наполнился визгами, криками и беготнёй. - Опять срывы пошли. Что же это такое? Мама, держись, мама держись. Ааааааааа! И семь мужиков под их забором задёргали сосиски. А вокруг красота. Зеленеют травы, птички чирикают. Стрекочут кузнечики и дует лёгкий тёплый бриз.
В одном из сёл в частном доме живёт мама - Ира с дочкой Олесей. Маме 43 года, а дочке 20 лет. У них большие ступни, длинные пальцы и крупные отращённые здоровущие ногти без лака. Лица красивые притягательные. А сами они высокие и статные. Наступил летний вечер. Мама предложила дочке спеть ласковую песню грубыми и ласковыми голосами. - Давай, - согласилась дочь, - кто будет петь грубым голосом? - Давай я. Мама сняла длинное платье. Стянула трусы оголовив волосатый лобок, далее последовал лифчик. Груди отвисли до пупка. А дочка сняла короткую синюю юбку и синий топик. Трусы открыли вид на кудрявый чёрный лобок с нависшими над ним молочными железами. Мама с дочкой сели на диван рядом друг с дружкой. Пальцы скрутились в ножные матёрые кулачищи. Ногти вонзились в деревянный пошарпанный пол. Раздалось потрескивание и попискивание дерева. Дочка повернула голову к маме и спросила: - А какую именно поём? - Про колоски. - Ага. Ясно. Давай! И по дому полетели голоса. Один низкий грубый сохатый, второй тонкий претонкий. Сочетание этих двух голосов придало песни необычности. Лицо у мамы грозное, а дочки бровки приподняты, лоб напряжён, весь пошёл линиями. Шла середина песни. Мама заулыбалась не с того не с сего. Живот пошёл волнами. Руки поднялись и закрутились. Мама затанцевала арабский танец и закричала: - Меня заяишелооооо! Дочка заработала бровями, то приближала их к носу, то распрямляла. Рука грозила пальцем невидимому человеку. Рот зашевелился и от туда вылетели крики: - Меня зарогатило! После чего у дочки начали один за другим разгибаться пальцы на ступнях, а ногти выщёлкивать. Дочка заголосила: - Срываюсь!!! Мама прокричала: - Держись!!! Ногти все выщелкнули. Дочка забегала по комнате. Рот её раскрывался. Звуки ора оглушали дом. Она затанцевала, как спортивная гимнастка на ковре. Тело то кувыркалось, то пускалось в пляс. Топот, грохот и визг наполнили дом. Мама продолжала в это время петь грубым низким сиплым басом слова с уменьшительно - ласкательными окончаниями. Следом и у неё тоже один за другим завыщёлкивали пальцы на ступнях. Она смотрела на ступни и рявкала: "Первый сорвался к херам! Второй сорвался к ёбаной матери!" При этом между срывами она ругалась и пела одновременно. А когда остался мизинец она так крыла матом на весь дом и двор, что уши у дочки закладывало. Когда же мизинец на левой ноге разогнулся, то мама, с криком, забегала, а затем затанцевала бок о бок с голой дочкой. Крутились попы, дрыгались груди, поднимались руки. Раздавался Ор и визг. Ягодицы мама и дочки встречались и тёрлись о друг дружку. И тут правая нога мамы закрутилась о левую ногу дочки. Раздался грохот и крики. Тела, мелькая спинами, закатались от дивана к кровати и обратно. Ор, вой, рычание, мат, визг и слёзы наполнили дом. Затем они встали, взяли по пилке. Попы сели на диван рядом друг с дружкой. Пилочки заработали над ногтями. Мама предложила: - Попробуем ещё раз? - Давай! - кивнула дочка. Ногти опять погрузились в доски. Полились слова той же песни. Мама запела грубым голосом, а дочка тонким, почти срывающимся. Но не успели они допеть до следующего припева, как ногти на этот раз завыщёлкивали у мамы. Её глаза уставились на свои ступни. Раздался голос: - Ну ты посмотри, что твориться. Опять, опять срывы! Она, вместе с дочкой наблюдала со страхом, как пальцы резко и в хаотичном порядке распрямляются. Каждое такое распрямление она сопровождала неописуемым визгом и ужасом. Когда же сорвался мизинец, она рявкнула и вскочила. Ноги заходили в раскоряку. Она заорала: - Меня корячит, корячит! Дочка же продолжила петь тонким голосом и наблюдать за родительницей. Вскоре и у неё началось. Срыв затеялся с мизинцев. Дочка орала матом. Голос сипел. Она уже не пела, а шептала. Мама же продолжала ходить в раскоряку и твердить, что её корячит. А в это время разогнутых пальцев на ступнях дочери становилось больше с каждой минутой. Когда же у неё произошёл срыв последнего согнутого пальца, она встала и скрестила ноги. Бёдра прижались к друг дружки, пятки заприподнимались от пола. Тонкий надрывный голос затвердил: - Меня колосит! Меня колосит! Меня колосит! И тут же вплёлся грубый мамин голос: - Меня корячит! Меня корячит! Меня корячит! Мама с дочкой сели на диван. Мама сказала: - Хорошо хоть в этот раз прокрутило без спутываний и катаний колбасой. А теперь попытка номер три. Они снова согнули пальцы в ножные калачи и вонзились в пол отращёнными ногтищами. Прошёл куплет, затем припев. Мама с дочкой уже заулыбались. Но рано. Дочка задолбила пяткой и закричала: - Эй, что такое?! Ноготь заклинило! Никак не перецеплюсь! Мама между пением посоветовала: - Пяткой посильнее долбани, его и вышибет. Раздались два громких сильных удара: - Мама, чего то не как! Мама перестала петь и замолотила пятками. Ногти завыщёлкивали на ступнях один за другим. Пальцы разогнулись. Мама присела перед ступнями дочки: - Ну ка, чего тут у тебя? Она внимательно оглядела левую ступню дочери. Все пальцы со второго по мизинец разогнуты, а большой оставался согнутым, а его ноготь торчал в полу отращённой частью. - А ещё раз пяткой постучи. Раздались три удара. - Да действительно заколодило серьёзно! Дай ка я попробую тебя вышибить, родная моя! Мама встала слева от дочки. Ноготь большого пальцы правой ступни мамы вжался в кожу пятки дочери. Четыре отращённых ногтя родительницы вонзились в половые доски. Мама задоблила правой пяткой. Буханья наполнило дом. Дочка сказала: - Только сама смотри не вклинься. - Не бойся, не вклинюсь! Стучанья сменялось молотьбой. Пятка работала то медленно, то быстро. Раздавалось глухое баханье вперемешку с матом. Наконец мама произнесла: - Серьёзно тебя вколодило. Она вышибла четырьмя ударами пятки свои ногти и ушла в сени. Дочка начала опять молотить пяткой, в надежде, что ноготь большого пальцы левой ступни всё же не выдержит напора и вышибиться сам. У стены стоял шифоньер, солнце светило сквозь задёрнутые плотные шторы зелёного цвета. Мама вернулась из сеней с киянкой и стамеской. Она приставила лезвие к полу возле ногтя и застучала по ручке. Щепочки начали выскакивать, а роговая розовая матёрая пахучая пластина стала виднеться всё больше и больше. Дочка затянула гласную: - "Ааааааааа!" раздался громкий и оглушительный щелчок. Большой палец разогнулся. Дочка вскочила и бешено заорала. Руки и ноги задвигались. Рот зараскрывался. Зазвучал страшный Ор. Глаза вот - вот из орбит выскочат. Мама, глядя на дочку, завопила и кинулась в ванную за верёвкой. Началась беготня по дому. Дрожали кружки. выгибались доски. Стоял сырный запах. Мама несколько раз ловила дочку, но та вырывалась. Мама орала: - Вот стерва изворотливая! Мама загнала дочку в ванную. Загремели вёдра, залялякали тазы, посыпались флакончики. Затем наступила тишина. Дочка лежала связанная на полу. Тело выгибалось. А с уст слетали крики и ругань. Мама гладила дочку и приговаривала: - Успокойся, успокойся! Журчала вода в унитазе. Пахло мылом и шампунями. Капала изредка вода из крана. Когда же попа обвязанная верёвками перестала приподниматься от пола, а связки - клокотать, мама развязала дочку, и они сели на диван. Они обложили себя кучей педикюрных инструментов и пузырьков с лаком разных цветов. А затем целых два часа пилили, шлифовали, лачили. Комната превратилась в педикюрный салон. Мама покрыла ногти красный лаком, а дочка синим. Ногти приобрели прямоугольный вид и стали чуть короче. После чего мама предложила спеть ту же самую песню. Дочка ответила согласием. Всё прошло замечательно без срывов и заклиниваний. - Ну, вот,- сказала мама, - теперь можно и в клубе перед всеми выступить. И улыбнулась дочке. А на другой день вечером в деревянном двухэтажном здании раздались аплодисменты. Затем все подростки и мужчины у себя дома дёргали шкурки, вспоминая, как мама с дочкой пели, вонзившись в деревянную сцену отращёнными налаченными ногтями ступней. Некоторые после этого стали фут фетишистами, а мама с дочкой приступили к разучиванию очередной песни и снова дом наполнился визгами, криками и беготнёй. - Опять срывы пошли. Что же это такое? Мама, держись, мама держись. Ааааааааа! И семь мужиков под их забором задёргали сосиски. А вокруг красота. Зеленеют травы, птички чирикают. Стрекочут кузнечики и дует лёгкий тёплый бриз.
В одном из сёл в частном доме живёт мама - Ира с дочкой Олесей. Маме 43 года, а дочке 20 лет. У них большие ступни, длинные пальцы и крупные отращённые здоровущие ногти без лака. Лица красивые притягательные. А сами они высокие и статные. Наступил летний вечер. Мама предложила дочке спеть ласковую песню грубыми и ласковыми голосами. - Давай, - согласилась дочь, - кто будет петь грубым голосом? - Давай я. Мама сняла длинное платье. Стянула трусы оголовив волосатый лобок, далее последовал лифчик. Груди отвисли до пупка. А дочка сняла короткую синюю юбку и синий топик. Трусы открыли вид на кудрявый чёрный лобок с нависшими над ним молочными железами. Мама с дочкой сели на диван рядом друг с дружкой. Пальцы скрутились в ножные матёрые кулачищи. Ногти вонзились в деревянный пошарпанный пол. Раздалось потрескивание и попискивание дерева. Дочка повернула голову к маме и спросила: - А какую именно поём? - Про колоски. - Ага. Ясно. Давай! И по дому полетели голоса. Один низкий грубый сохатый, второй тонкий претонкий. Сочетание этих двух голосов придало песни необычности. Лицо у мамы грозное, а дочки бровки приподняты, лоб напряжён, весь пошёл линиями. Шла середина песни. Мама заулыбалась не с того не с сего. Живот пошёл волнами. Руки поднялись и закрутились. Мама затанцевала арабский танец и закричала: - Меня заяишелооооо! Дочка заработала бровями, то приближала их к носу, то распрямляла. Рука грозила пальцем невидимому человеку. Рот зашевелился и от туда вылетели крики: - Меня зарогатило! После чего у дочки начали один за другим разгибаться пальцы на ступнях, а ногти выщёлкивать. Дочка заголосила: - Срываюсь!!! Мама прокричала: - Держись!!! Ногти все выщелкнули. Дочка забегала по комнате. Рот её раскрывался. Звуки ора оглушали дом. Она затанцевала, как спортивная гимнастка на ковре. Тело то кувыркалось, то пускалось в пляс. Топот, грохот и визг наполнили дом. Мама продолжала в это время петь грубым низким сиплым басом слова с уменьшительно - ласкательными окончаниями. Следом и у неё тоже один за другим завыщёлкивали пальцы на ступнях. Она смотрела на ступни и рявкала: "Первый сорвался к херам! Второй сорвался к ёбаной матери!" При этом между срывами она ругалась и пела одновременно. А когда остался мизинец она так крыла матом на весь дом и двор, что уши у дочки закладывало. Когда же мизинец на левой ноге разогнулся, то мама, с криком, забегала, а затем затанцевала бок о бок с голой дочкой. Крутились попы, дрыгались груди, поднимались руки. Раздавался Ор и визг. Ягодицы мама и дочки встречались и тёрлись о друг дружку. И тут правая нога мамы закрутилась о левую ногу дочки. Раздался грохот и крики. Тела, мелькая спинами, закатались от дивана к кровати и обратно. Ор, вой, рычание, мат, визг и слёзы наполнили дом. Затем они встали, взяли по пилке. Попы сели на диван рядом друг с дружкой. Пилочки заработали над ногтями. Мама предложила: - Попробуем ещё раз? - Давай! - кивнула дочка. Ногти опять погрузились в доски. Полились слова той же песни. Мама запела грубым голосом, а дочка тонким, почти срывающимся. Но не успели они допеть до следующего припева, как ногти на этот раз завыщёлкивали у мамы. Её глаза уставились на свои ступни. Раздался голос: - Ну ты посмотри, что твориться. Опять, опять срывы! Она, вместе с дочкой наблюдала со страхом, как пальцы резко и в хаотичном порядке распрямляются. Каждое такое распрямление она сопровождала неописуемым визгом и ужасом. Когда же сорвался мизинец, она рявкнула и вскочила. Ноги заходили в раскоряку. Она заорала: - Меня корячит, корячит! Дочка же продолжила петь тонким голосом и наблюдать за родительницей. Вскоре и у неё началось. Срыв затеялся с мизинцев. Дочка орала матом. Голос сипел. Она уже не пела, а шептала. Мама же продолжала ходить в раскоряку и твердить, что её корячит. А в это время разогнутых пальцев на ступнях дочери становилось больше с каждой минутой. Когда же у неё произошёл срыв последнего согнутого пальца, она встала и скрестила ноги. Бёдра прижались к друг дружки, пятки заприподнимались от пола. Тонкий надрывный голос затвердил: - Меня колосит! Меня колосит! Меня колосит! И тут же вплёлся грубый мамин голос: - Меня корячит! Меня корячит! Меня корячит! Мама с дочкой сели на диван. Мама сказала: - Хорошо хоть в этот раз прокрутило без спутываний и катаний колбасой. А теперь попытка номер три. Они снова согнули пальцы в ножные калачи и вонзились в пол отращёнными ногтищами. Прошёл куплет, затем припев. Мама с дочкой уже заулыбались. Но рано. Дочка задолбила пяткой и закричала: - Эй, что такое?! Ноготь заклинило! Никак не перецеплюсь! Мама между пением посоветовала: - Пяткой посильнее долбани, его и вышибет. Раздались два громких сильных удара: - Мама, чего то не как! Мама перестала петь и замолотила пятками. Ногти завыщёлкивали на ступнях один за другим. Пальцы разогнулись. Мама присела перед ступнями дочки: - Ну ка, чего тут у тебя? Она внимательно оглядела левую ступню дочери. Все пальцы со второго по мизинец разогнуты, а большой оставался согнутым, а его ноготь торчал в полу отращённой частью. - А ещё раз пяткой постучи. Раздались три удара. - Да действительно заколодило серьёзно! Дай ка я попробую тебя вышибить, родная моя! Мама встала слева от дочки. Ноготь большого пальцы правой ступни мамы вжался в кожу пятки дочери. Четыре отращённых ногтя родительницы вонзились в половые доски. Мама задоблила правой пяткой. Буханья наполнило дом. Дочка сказала: - Только сама смотри не вклинься. - Не бойся, не вклинюсь! Стучанья сменялось молотьбой. Пятка работала то медленно, то быстро. Раздавалось глухое баханье вперемешку с матом. Наконец мама произнесла: - Серьёзно тебя вколодило. Она вышибла четырьмя ударами пятки свои ногти и ушла в сени. Дочка начала опять молотить пяткой, в надежде, что ноготь большого пальцы левой ступни всё же не выдержит напора и вышибиться сам. У стены стоял шифоньер, солнце светило сквозь задёрнутые плотные шторы зелёного цвета. Мама вернулась из сеней с киянкой и стамеской. Она приставила лезвие к полу возле ногтя и застучала по ручке. Щепочки начали выскакивать, а роговая розовая матёрая пахучая пластина стала виднеться всё больше и больше. Дочка затянула гласную: - "Ааааааааа!" раздался громкий и оглушительный щелчок. Большой палец разогнулся. Дочка вскочила и бешено заорала. Руки и ноги задвигались. Рот зараскрывался. Зазвучал страшный Ор. Глаза вот - вот из орбит выскочат. Мама, глядя на дочку, завопила и кинулась в ванную за верёвкой. Началась беготня по дому. Дрожали кружки. выгибались доски. Стоял сырный запах. Мама несколько раз ловила дочку, но та вырывалась. Мама орала: - Вот стерва изворотливая! Мама загнала дочку в ванную. Загремели вёдра, залялякали тазы, посыпались флакончики. Затем наступила тишина. Дочка лежала связанная на полу. Тело выгибалось. А с уст слетали крики и ругань. Мама гладила дочку и приговаривала: - Успокойся, успокойся! Журчала вода в унитазе. Пахло мылом и шампунями. Капала изредка вода из крана. Когда же попа обвязанная верёвками перестала приподниматься от пола, а связки - клокотать, мама развязала дочку, и они сели на диван. Они обложили себя кучей педикюрных инструментов и пузырьков с лаком разных цветов. А затем целых два часа пилили, шлифовали, лачили. Комната превратилась в педикюрный салон. Мама покрыла ногти красный лаком, а дочка синим. Ногти приобрели прямоугольный вид и стали чуть короче. После чего мама предложила спеть ту же самую песню. Дочка ответила согласием. Всё прошло замечательно без срывов и заклиниваний. - Ну, вот,- сказала мама, - теперь можно и в клубе перед всеми выступить. И улыбнулась дочке. А на другой день вечером в деревянном двухэтажном здании раздались аплодисменты. Затем все подростки и мужчины у себя дома дёргали шкурки, вспоминая, как мама с дочкой пели, вонзившись в деревянную сцену отращёнными налаченными ногтями ступней. Некоторые после этого стали фут фетишистами, а мама с дочкой приступили к разучиванию очередной песни и снова дом наполнился визгами, криками и беготнёй. - Опять срывы пошли. Что же это такое? Мама, держись, мама держись. Ааааааааа! И семь мужиков под их забором задёргали сосиски. А вокруг красота. Зеленеют травы, птички чирикают. Стрекочут кузнечики и дует лёгкий тёплый бриз.
В одном из сёл в частном доме живёт мама - Ира с дочкой Олесей. Маме 43 года, а дочке 20 лет. У них большие ступни, длинные пальцы и крупные отращённые здоровущие ногти без лака. Лица красивые притягательные. А сами они высокие и статные. Наступил летний вечер. Мама предложила дочке спеть ласковую песню грубыми и ласковыми голосами. - Давай, - согласилась дочь, - кто будет петь грубым голосом? - Давай я. Мама сняла длинное платье. Стянула трусы оголовив волосатый лобок, далее последовал лифчик. Груди отвисли до пупка. А дочка сняла короткую синюю юбку и синий топик. Трусы открыли вид на кудрявый чёрный лобок с нависшими над ним молочными железами. Мама с дочкой сели на диван рядом друг с дружкой. Пальцы скрутились в ножные матёрые кулачищи. Ногти вонзились в деревянный пошарпанный пол. Раздалось потрескивание и попискивание дерева. Дочка повернула голову к маме и спросила: - А какую именно поём? - Про колоски. - Ага. Ясно. Давай! И по дому полетели голоса. Один низкий грубый сохатый, второй тонкий претонкий. Сочетание этих двух голосов придало песни необычности. Лицо у мамы грозное, а дочки бровки приподняты, лоб напряжён, весь пошёл линиями. Шла середина песни. Мама заулыбалась не с того не с сего. Живот пошёл волнами. Руки поднялись и закрутились. Мама затанцевала арабский танец и закричала: - Меня заяишелооооо! Дочка заработала бровями, то приближала их к носу, то распрямляла. Рука грозила пальцем невидимому человеку. Рот зашевелился и от туда вылетели крики: - Меня зарогатило! После чего у дочки начали один за другим разгибаться пальцы на ступнях, а ногти выщёлкивать. Дочка заголосила: - Срываюсь!!! Мама прокричала: - Держись!!! Ногти все выщелкнули. Дочка забегала по комнате. Рот её раскрывался. Звуки ора оглушали дом. Она затанцевала, как спортивная гимнастка на ковре. Тело то кувыркалось, то пускалось в пляс. Топот, грохот и визг наполнили дом. Мама продолжала в это время петь грубым низким сиплым басом слова с уменьшительно - ласкательными окончаниями. Следом и у неё тоже один за другим завыщёлкивали пальцы на ступнях. Она смотрела на ступни и рявкала: "Первый сорвался к херам! Второй сорвался к ёбаной матери!" При этом между срывами она ругалась и пела одновременно. А когда остался мизинец она так крыла матом на весь дом и двор, что уши у дочки закладывало. Когда же мизинец на левой ноге разогнулся, то мама, с криком, забегала, а затем затанцевала бок о бок с голой дочкой. Крутились попы, дрыгались груди, поднимались руки. Раздавался Ор и визг. Ягодицы мама и дочки встречались и тёрлись о друг дружку. И тут правая нога мамы закрутилась о левую ногу дочки. Раздался грохот и крики. Тела, мелькая спинами, закатались от дивана к кровати и обратно. Ор, вой, рычание, мат, визг и слёзы наполнили дом. Затем они встали, взяли по пилке. Попы сели на диван рядом друг с дружкой. Пилочки заработали над ногтями. Мама предложила: - Попробуем ещё раз? - Давай! - кивнула дочка. Ногти опять погрузились в доски. Полились слова той же песни. Мама запела грубым голосом, а дочка тонким, почти срывающимся. Но не успели они допеть до следующего припева, как ногти на этот раз завыщёлкивали у мамы. Её глаза уставились на свои ступни. Раздался голос: - Ну ты посмотри, что твориться. Опять, опять срывы! Она, вместе с дочкой наблюдала со страхом, как пальцы резко и в хаотичном порядке распрямляются. Каждое такое распрямление она сопровождала неописуемым визгом и ужасом. Когда же сорвался мизинец, она рявкнула и вскочила. Ноги заходили в раскоряку. Она заорала: - Меня корячит, корячит! Дочка же продолжила петь тонким голосом и наблюдать за родительницей. Вскоре и у неё началось. Срыв затеялся с мизинцев. Дочка орала матом. Голос сипел. Она уже не пела, а шептала. Мама же продолжала ходить в раскоряку и твердить, что её корячит. А в это время разогнутых пальцев на ступнях дочери становилось больше с каждой минутой. Когда же у неё произошёл срыв последнего согнутого пальца, она встала и скрестила ноги. Бёдра прижались к друг дружки, пятки заприподнимались от пола. Тонкий надрывный голос затвердил: - Меня колосит! Меня колосит! Меня колосит! И тут же вплёлся грубый мамин голос: - Меня корячит! Меня корячит! Меня корячит! Мама с дочкой сели на диван. Мама сказала: - Хорошо хоть в этот раз прокрутило без спутываний и катаний колбасой. А теперь попытка номер три. Они снова согнули пальцы в ножные калачи и вонзились в пол отращёнными ногтищами. Прошёл куплет, затем припев. Мама с дочкой уже заулыбались. Но рано. Дочка задолбила пяткой и закричала: - Эй, что такое?! Ноготь заклинило! Никак не перецеплюсь! Мама между пением посоветовала: - Пяткой посильнее долбани, его и вышибет. Раздались два громких сильных удара: - Мама, чего то не как! Мама перестала петь и замолотила пятками. Ногти завыщёлкивали на ступнях один за другим. Пальцы разогнулись. Мама присела перед ступнями дочки: - Ну ка, чего тут у тебя? Она внимательно оглядела левую ступню дочери. Все пальцы со второго по мизинец разогнуты, а большой оставался согнутым, а его ноготь торчал в полу отращённой частью. - А ещё раз пяткой постучи. Раздались три удара. - Да действительно заколодило серьёзно! Дай ка я попробую тебя вышибить, родная моя! Мама встала слева от дочки. Ноготь большого пальцы правой ступни мамы вжался в кожу пятки дочери. Четыре отращённых ногтя родительницы вонзились в половые доски. Мама задоблила правой пяткой. Буханья наполнило дом. Дочка сказала: - Только сама смотри не вклинься. - Не бойся, не вклинюсь! Стучанья сменялось молотьбой. Пятка работала то медленно, то быстро. Раздавалось глухое баханье вперемешку с матом. Наконец мама произнесла: - Серьёзно тебя вколодило. Она вышибла четырьмя ударами пятки свои ногти и ушла в сени. Дочка начала опять молотить пяткой, в надежде, что ноготь большого пальцы левой ступни всё же не выдержит напора и вышибиться сам. У стены стоял шифоньер, солнце светило сквозь задёрнутые плотные шторы зелёного цвета. Мама вернулась из сеней с киянкой и стамеской. Она приставила лезвие к полу возле ногтя и застучала по ручке. Щепочки начали выскакивать, а роговая розовая матёрая пахучая пластина стала виднеться всё больше и больше. Дочка затянула гласную: - "Ааааааааа!" раздался громкий и оглушительный щелчок. Большой палец разогнулся. Дочка вскочила и бешено заорала. Руки и ноги задвигались. Рот зараскрывался. Зазвучал страшный Ор. Глаза вот - вот из орбит выскочат. Мама, глядя на дочку, завопила и кинулась в ванную за верёвкой. Началась беготня по дому. Дрожали кружки. выгибались доски. Стоял сырный запах. Мама несколько раз ловила дочку, но та вырывалась. Мама орала: - Вот стерва изворотливая! Мама загнала дочку в ванную. Загремели вёдра, залялякали тазы, посыпались флакончики. Затем наступила тишина. Дочка лежала связанная на полу. Тело выгибалось. А с уст слетали крики и ругань. Мама гладила дочку и приговаривала: - Успокойся, успокойся! Журчала вода в унитазе. Пахло мылом и шампунями. Капала изредка вода из крана. Когда же попа обвязанная верёвками перестала приподниматься от пола, а связки - клокотать, мама развязала дочку, и они сели на диван. Они обложили себя кучей педикюрных инструментов и пузырьков с лаком разных цветов. А затем целых два часа пилили, шлифовали, лачили. Комната превратилась в педикюрный салон. Мама покрыла ногти красный лаком, а дочка синим. Ногти приобрели прямоугольный вид и стали чуть короче. После чего мама предложила спеть ту же самую песню. Дочка ответила согласием. Всё прошло замечательно без срывов и заклиниваний. - Ну, вот,- сказала мама, - теперь можно и в клубе перед всеми выступить. И улыбнулась дочке. А на другой день вечером в деревянном двухэтажном здании раздались аплодисменты. Затем все подростки и мужчины у себя дома дёргали шкурки, вспоминая, как мама с дочкой пели, вонзившись в деревянную сцену отращёнными налаченными ногтями ступней. Некоторые после этого стали фут фетишистами, а мама с дочкой приступили к разучиванию очередной песни и снова дом наполнился визгами, криками и беготнёй. - Опять срывы пошли. Что же это такое? Мама, держись, мама держись. Ааааааааа! И семь мужиков под их забором задёргали сосиски. А вокруг красота. Зеленеют травы, птички чирикают. Стрекочут кузнечики и дует лёгкий тёплый бриз.
В одном из сёл в частном доме живёт мама - Ира с дочкой Олесей. Маме 43 года, а дочке 20 лет. У них большие ступни, длинные пальцы и крупные отращённые здоровущие ногти без лака. Лица красивые притягательные. А сами они высокие и статные. Наступил летний вечер. Мама предложила дочке спеть ласковую песню грубыми и ласковыми голосами. - Давай, - согласилась дочь, - кто будет петь грубым голосом? - Давай я. Мама сняла длинное платье. Стянула трусы оголовив волосатый лобок, далее последовал лифчик. Груди отвисли до пупка. А дочка сняла короткую синюю юбку и синий топик. Трусы открыли вид на кудрявый чёрный лобок с нависшими над ним молочными железами. Мама с дочкой сели на диван рядом друг с дружкой. Пальцы скрутились в ножные матёрые кулачищи. Ногти вонзились в деревянный пошарпанный пол. Раздалось потрескивание и попискивание дерева. Дочка повернула голову к маме и спросила: - А какую именно поём? - Про колоски. - Ага. Ясно. Давай! И по дому полетели голоса. Один низкий грубый сохатый, второй тонкий претонкий. Сочетание этих двух голосов придало песни необычности. Лицо у мамы грозное, а дочки бровки приподняты, лоб напряжён, весь пошёл линиями. Шла середина песни. Мама заулыбалась не с того не с сего. Живот пошёл волнами. Руки поднялись и закрутились. Мама затанцевала арабский танец и закричала: - Меня заяишелооооо! Дочка заработала бровями, то приближала их к носу, то распрямляла. Рука грозила пальцем невидимому человеку. Рот зашевелился и от туда вылетели крики: - Меня зарогатило! После чего у дочки начали один за другим разгибаться пальцы на ступнях, а ногти выщёлкивать. Дочка заголосила: - Срываюсь!!! Мама прокричала: - Держись!!! Ногти все выщелкнули. Дочка забегала по комнате. Рот её раскрывался. Звуки ора оглушали дом. Она затанцевала, как спортивная гимнастка на ковре. Тело то кувыркалось, то пускалось в пляс. Топот, грохот и визг наполнили дом. Мама продолжала в это время петь грубым низким сиплым басом слова с уменьшительно - ласкательными окончаниями. Следом и у неё тоже один за другим завыщёлкивали пальцы на ступнях. Она смотрела на ступни и рявкала: "Первый сорвался к херам! Второй сорвался к ёбаной матери!" При этом между срывами она ругалась и пела одновременно. А когда остался мизинец она так крыла матом на весь дом и двор, что уши у дочки закладывало. Когда же мизинец на левой ноге разогнулся, то мама, с криком, забегала, а затем затанцевала бок о бок с голой дочкой. Крутились попы, дрыгались груди, поднимались руки. Раздавался Ор и визг. Ягодицы мама и дочки встречались и тёрлись о друг дружку. И тут правая нога мамы закрутилась о левую ногу дочки. Раздался грохот и крики. Тела, мелькая спинами, закатались от дивана к кровати и обратно. Ор, вой, рычание, мат, визг и слёзы наполнили дом. Затем они встали, взяли по пилке. Попы сели на диван рядом друг с дружкой. Пилочки заработали над ногтями. Мама предложила: - Попробуем ещё раз? - Давай! - кивнула дочка. Ногти опять погрузились в доски. Полились слова той же песни. Мама запела грубым голосом, а дочка тонким, почти срывающимся. Но не успели они допеть до следующего припева, как ногти на этот раз завыщёлкивали у мамы. Её глаза уставились на свои ступни. Раздался голос: - Ну ты посмотри, что твориться. Опять, опять срывы! Она, вместе с дочкой наблюдала со страхом, как пальцы резко и в хаотичном порядке распрямляются. Каждое такое распрямление она сопровождала неописуемым визгом и ужасом. Когда же сорвался мизинец, она рявкнула и вскочила. Ноги заходили в раскоряку. Она заорала: - Меня корячит, корячит! Дочка же продолжила петь тонким голосом и наблюдать за родительницей. Вскоре и у неё началось. Срыв затеялся с мизинцев. Дочка орала матом. Голос сипел. Она уже не пела, а шептала. Мама же продолжала ходить в раскоряку и твердить, что её корячит. А в это время разогнутых пальцев на ступнях дочери становилось больше с каждой минутой. Когда же у неё произошёл срыв последнего согнутого пальца, она встала и скрестила ноги. Бёдра прижались к друг дружки, пятки заприподнимались от пола. Тонкий надрывный голос затвердил: - Меня колосит! Меня колосит! Меня колосит! И тут же вплёлся грубый мамин голос: - Меня корячит! Меня корячит! Меня корячит! Мама с дочкой сели на диван. Мама сказала: - Хорошо хоть в этот раз прокрутило без спутываний и катаний колбасой. А теперь попытка номер три. Они снова согнули пальцы в ножные калачи и вонзились в пол отращёнными ногтищами. Прошёл куплет, затем припев. Мама с дочкой уже заулыбались. Но рано. Дочка задолбила пяткой и закричала: - Эй, что такое?! Ноготь заклинило! Никак не перецеплюсь! Мама между пением посоветовала: - Пяткой посильнее долбани, его и вышибет. Раздались два громких сильных удара: - Мама, чего то не как! Мама перестала петь и замолотила пятками. Ногти завыщёлкивали на ступнях один за другим. Пальцы разогнулись. Мама присела перед ступнями дочки: - Ну ка, чего тут у тебя? Она внимательно оглядела левую ступню дочери. Все пальцы со второго по мизинец разогнуты, а большой оставался согнутым, а его ноготь торчал в полу отращённой частью. - А ещё раз пяткой постучи. Раздались три удара. - Да действительно заколодило серьёзно! Дай ка я попробую тебя вышибить, родная моя! Мама встала слева от дочки. Ноготь большого пальцы правой ступни мамы вжался в кожу пятки дочери. Четыре отращённых ногтя родительницы вонзились в половые доски. Мама задоблила правой пяткой. Буханья наполнило дом. Дочка сказала: - Только сама смотри не вклинься. - Не бойся, не вклинюсь! Стучанья сменялось молотьбой. Пятка работала то медленно, то быстро. Раздавалось глухое баханье вперемешку с матом. Наконец мама произнесла: - Серьёзно тебя вколодило. Она вышибла четырьмя ударами пятки свои ногти и ушла в сени. Дочка начала опять молотить пяткой, в надежде, что ноготь большого пальцы левой ступни всё же не выдержит напора и вышибиться сам. У стены стоял шифоньер, солнце светило сквозь задёрнутые плотные шторы зелёного цвета. Мама вернулась из сеней с киянкой и стамеской. Она приставила лезвие к полу возле ногтя и застучала по ручке. Щепочки начали выскакивать, а роговая розовая матёрая пахучая пластина стала виднеться всё больше и больше. Дочка затянула гласную: - "Ааааааааа!" раздался громкий и оглушительный щелчок. Большой палец разогнулся. Дочка вскочила и бешено заорала. Руки и ноги задвигались. Рот зараскрывался. Зазвучал страшный Ор. Глаза вот - вот из орбит выскочат. Мама, глядя на дочку, завопила и кинулась в ванную за верёвкой. Началась беготня по дому. Дрожали кружки. выгибались доски. Стоял сырный запах. Мама несколько раз ловила дочку, но та вырывалась. Мама орала: - Вот стерва изворотливая! Мама загнала дочку в ванную. Загремели вёдра, залялякали тазы, посыпались флакончики. Затем наступила тишина. Дочка лежала связанная на полу. Тело выгибалось. А с уст слетали крики и ругань. Мама гладила дочку и приговаривала: - Успокойся, успокойся! Журчала вода в унитазе. Пахло мылом и шампунями. Капала изредка вода из крана. Когда же попа обвязанная верёвками перестала приподниматься от пола, а связки - клокотать, мама развязала дочку, и они сели на диван. Они обложили себя кучей педикюрных инструментов и пузырьков с лаком разных цветов. А затем целых два часа пилили, шлифовали, лачили. Комната превратилась в педикюрный салон. Мама покрыла ногти красный лаком, а дочка синим. Ногти приобрели прямоугольный вид и стали чуть короче. После чего мама предложила спеть ту же самую песню. Дочка ответила согласием. Всё прошло замечательно без срывов и заклиниваний. - Ну, вот,- сказала мама, - теперь можно и в клубе перед всеми выступить. И улыбнулась дочке. А на другой день вечером в деревянном двухэтажном здании раздались аплодисменты. Затем все подростки и мужчины у себя дома дёргали шкурки, вспоминая, как мама с дочкой пели, вонзившись в деревянную сцену отращёнными налаченными ногтями ступней. Некоторые после этого стали фут фетишистами, а мама с дочкой приступили к разучиванию очередной песни и снова дом наполнился визгами, криками и беготнёй. - Опять срывы пошли. Что же это такое? Мама, держись, мама держись. Ааааааааа! И семь мужиков под их забором задёргали сосиски. А вокруг красота. Зеленеют травы, птички чирикают. Стрекочут кузнечики и дует лёгкий тёплый бриз.
В одном из сёл в частном доме живёт мама - Ира с дочкой Олесей. Маме 43 года, а дочке 20 лет. У них большие ступни, длинные пальцы и крупные отращённые здоровущие ногти без лака. Лица красивые притягательные. А сами они высокие и статные. Наступил летний вечер. Мама предложила дочке спеть ласковую песню грубыми и ласковыми голосами. - Давай, - согласилась дочь, - кто будет петь грубым голосом? - Давай я. Мама сняла длинное платье. Стянула трусы оголовив волосатый лобок, далее последовал лифчик. Груди отвисли до пупка. А дочка сняла короткую синюю юбку и синий топик. Трусы открыли вид на кудрявый чёрный лобок с нависшими над ним молочными железами. Мама с дочкой сели на диван рядом друг с дружкой. Пальцы скрутились в ножные матёрые кулачищи. Ногти вонзились в деревянный пошарпанный пол. Раздалось потрескивание и попискивание дерева. Дочка повернула голову к маме и спросила: - А какую именно поём? - Про колоски. - Ага. Ясно. Давай! И по дому полетели голоса. Один низкий грубый сохатый, второй тонкий претонкий. Сочетание этих двух голосов придало песни необычности. Лицо у мамы грозное, а дочки бровки приподняты, лоб напряжён, весь пошёл линиями. Шла середина песни. Мама заулыбалась не с того не с сего. Живот пошёл волнами. Руки поднялись и закрутились. Мама затанцевала арабский танец и закричала: - Меня заяишелооооо! Дочка заработала бровями, то приближала их к носу, то распрямляла. Рука грозила пальцем невидимому человеку. Рот зашевелился и от туда вылетели крики: - Меня зарогатило! После чего у дочки начали один за другим разгибаться пальцы на ступнях, а ногти выщёлкивать. Дочка заголосила: - Срываюсь!!! Мама прокричала: - Держись!!! Ногти все выщелкнули. Дочка забегала по комнате. Рот её раскрывался. Звуки ора оглушали дом. Она затанцевала, как спортивная гимнастка на ковре. Тело то кувыркалось, то пускалось в пляс. Топот, грохот и визг наполнили дом. Мама продолжала в это время петь грубым низким сиплым басом слова с уменьшительно - ласкательными окончаниями. Следом и у неё тоже один за другим завыщёлкивали пальцы на ступнях. Она смотрела на ступни и рявкала: "Первый сорвался к херам! Второй сорвался к ёбаной матери!" При этом между срывами она ругалась и пела одновременно. А когда остался мизинец она так крыла матом на весь дом и двор, что уши у дочки закладывало. Когда же мизинец на левой ноге разогнулся, то мама, с криком, забегала, а затем затанцевала бок о бок с голой дочкой. Крутились попы, дрыгались груди, поднимались руки. Раздавался Ор и визг. Ягодицы мама и дочки встречались и тёрлись о друг дружку. И тут правая нога мамы закрутилась о левую ногу дочки. Раздался грохот и крики. Тела, мелькая спинами, закатались от дивана к кровати и обратно. Ор, вой, рычание, мат, визг и слёзы наполнили дом. Затем они встали, взяли по пилке. Попы сели на диван рядом друг с дружкой. Пилочки заработали над ногтями. Мама предложила: - Попробуем ещё раз? - Давай! - кивнула дочка. Ногти опять погрузились в доски. Полились слова той же песни. Мама запела грубым голосом, а дочка тонким, почти срывающимся. Но не успели они допеть до следующего припева, как ногти на этот раз завыщёлкивали у мамы. Её глаза уставились на свои ступни. Раздался голос: - Ну ты посмотри, что твориться. Опять, опять срывы! Она, вместе с дочкой наблюдала со страхом, как пальцы резко и в хаотичном порядке распрямляются. Каждое такое распрямление она сопровождала неописуемым визгом и ужасом. Когда же сорвался мизинец, она рявкнула и вскочила. Ноги заходили в раскоряку. Она заорала: - Меня корячит, корячит! Дочка же продолжила петь тонким голосом и наблюдать за родительницей. Вскоре и у неё началось. Срыв затеялся с мизинцев. Дочка орала матом. Голос сипел. Она уже не пела, а шептала. Мама же продолжала ходить в раскоряку и твердить, что её корячит. А в это время разогнутых пальцев на ступнях дочери становилось больше с каждой минутой. Когда же у неё произошёл срыв последнего согнутого пальца, она встала и скрестила ноги. Бёдра прижались к друг дружки, пятки заприподнимались от пола. Тонкий надрывный голос затвердил: - Меня колосит! Меня колосит! Меня колосит! И тут же вплёлся грубый мамин голос: - Меня корячит! Меня корячит! Меня корячит! Мама с дочкой сели на диван. Мама сказала: - Хорошо хоть в этот раз прокрутило без спутываний и катаний колбасой. А теперь попытка номер три. Они снова согнули пальцы в ножные калачи и вонзились в пол отращёнными ногтищами. Прошёл куплет, затем припев. Мама с дочкой уже заулыбались. Но рано. Дочка задолбила пяткой и закричала: - Эй, что такое?! Ноготь заклинило! Никак не перецеплюсь! Мама между пением посоветовала: - Пяткой посильнее долбани, его и вышибет. Раздались два громких сильных удара: - Мама, чего то не как! Мама перестала петь и замолотила пятками. Ногти завыщёлкивали на ступнях один за другим. Пальцы разогнулись. Мама присела перед ступнями дочки: - Ну ка, чего тут у тебя? Она внимательно оглядела левую ступню дочери. Все пальцы со второго по мизинец разогнуты, а большой оставался согнутым, а его ноготь торчал в полу отращённой частью. - А ещё раз пяткой постучи. Раздались три удара. - Да действительно заколодило серьёзно! Дай ка я попробую тебя вышибить, родная моя! Мама встала слева от дочки. Ноготь большого пальцы правой ступни мамы вжался в кожу пятки дочери. Четыре отращённых ногтя родительницы вонзились в половые доски. Мама задоблила правой пяткой. Буханья наполнило дом. Дочка сказала: - Только сама смотри не вклинься. - Не бойся, не вклинюсь! Стучанья сменялось молотьбой. Пятка работала то медленно, то быстро. Раздавалось глухое баханье вперемешку с матом. Наконец мама произнесла: - Серьёзно тебя вколодило. Она вышибла четырьмя ударами пятки свои ногти и ушла в сени. Дочка начала опять молотить пяткой, в надежде, что ноготь большого пальцы левой ступни всё же не выдержит напора и вышибиться сам. У стены стоял шифоньер, солнце светило сквозь задёрнутые плотные шторы зелёного цвета. Мама вернулась из сеней с киянкой и стамеской. Она приставила лезвие к полу возле ногтя и застучала по ручке. Щепочки начали выскакивать, а роговая розовая матёрая пахучая пластина стала виднеться всё больше и больше. Дочка затянула гласную: - "Ааааааааа!" раздался громкий и оглушительный щелчок. Большой палец разогнулся. Дочка вскочила и бешено заорала. Руки и ноги задвигались. Рот зараскрывался. Зазвучал страшный Ор. Глаза вот - вот из орбит выскочат. Мама, глядя на дочку, завопила и кинулась в ванную за верёвкой. Началась беготня по дому. Дрожали кружки. выгибались доски. Стоял сырный запах. Мама несколько раз ловила дочку, но та вырывалась. Мама орала: - Вот стерва изворотливая! Мама загнала дочку в ванную. Загремели вёдра, залялякали тазы, посыпались флакончики. Затем наступила тишина. Дочка лежала связанная на полу. Тело выгибалось. А с уст слетали крики и ругань. Мама гладила дочку и приговаривала: - Успокойся, успокойся! Журчала вода в унитазе. Пахло мылом и шампунями. Капала изредка вода из крана. Когда же попа обвязанная верёвками перестала приподниматься от пола, а связки - клокотать, мама развязала дочку, и они сели на диван. Они обложили себя кучей педикюрных инструментов и пузырьков с лаком разных цветов. А затем целых два часа пилили, шлифовали, лачили. Комната превратилась в педикюрный салон. Мама покрыла ногти красный лаком, а дочка синим. Ногти приобрели прямоугольный вид и стали чуть короче. После чего мама предложила спеть ту же самую песню. Дочка ответила согласием. Всё прошло замечательно без срывов и заклиниваний. - Ну, вот,- сказала мама, - теперь можно и в клубе перед всеми выступить. И улыбнулась дочке. А на другой день вечером в деревянном двухэтажном здании раздались аплодисменты. Затем все подростки и мужчины у себя дома дёргали шкурки, вспоминая, как мама с дочкой пели, вонзившись в деревянную сцену отращёнными налаченными ногтями ступней. Некоторые после этого стали фут фетишистами, а мама с дочкой приступили к разучиванию очередной песни и снова дом наполнился визгами, криками и беготнёй. - Опять срывы пошли. Что же это такое? Мама, держись, мама держись. Ааааааааа! И семь мужиков под их забором задёргали сосиски. А вокруг красота. Зеленеют травы, птички чирикают. Стрекочут кузнечики и дует лёгкий тёплый бриз.
>>195548422>>195548426 В одном из сёл в частном доме живёт мама - Ира с дочкой Олесей. Маме 43 года, а дочке 20 лет. У них большие ступни, длинные пальцы и крупные отращённые здоровущие ногти без лака. Лица красивые притягательные. А сами они высокие и статные. Наступил летний вечер. Мама предложила дочке спеть ласковую песню грубыми и ласковыми голосами. - Давай, - согласилась дочь, - кто будет петь грубым голосом? - Давай я. Мама сняла длинное платье. Стянула трусы оголовив волосатый лобок, далее последовал лифчик. Груди отвисли до пупка. А дочка сняла короткую синюю юбку и синий топик. Трусы открыли вид на кудрявый чёрный лобок с нависшими над ним молочными железами. Мама с дочкой сели на диван рядом друг с дружкой. Пальцы скрутились в ножные матёрые кулачищи. Ногти вонзились в деревянный пошарпанный пол. Раздалось потрескивание и попискивание дерева. Дочка повернула голову к маме и спросила: - А какую именно поём? - Про колоски. - Ага. Ясно. Давай! И по дому полетели голоса. Один низкий грубый сохатый, второй тонкий претонкий. Сочетание этих двух голосов придало песни необычности. Лицо у мамы грозное, а дочки бровки приподняты, лоб напряжён, весь пошёл линиями. Шла середина песни. Мама заулыбалась не с того не с сего. Живот пошёл волнами. Руки поднялись и закрутились. Мама затанцевала арабский танец и закричала: - Меня заяишелооооо! Дочка заработала бровями, то приближала их к носу, то распрямляла. Рука грозила пальцем невидимому человеку. Рот зашевелился и от туда вылетели крики: - Меня зарогатило! После чего у дочки начали один за другим разгибаться пальцы на ступнях, а ногти выщёлкивать. Дочка заголосила: - Срываюсь!!! Мама прокричала: - Держись!!! Ногти все выщелкнули. Дочка забегала по комнате. Рот её раскрывался. Звуки ора оглушали дом. Она затанцевала, как спортивная гимнастка на ковре. Тело то кувыркалось, то пускалось в пляс. Топот, грохот и визг наполнили дом. Мама продолжала в это время петь грубым низким сиплым басом слова с уменьшительно - ласкательными окончаниями. Следом и у неё тоже один за другим завыщёлкивали пальцы на ступнях. Она смотрела на ступни и рявкала: "Первый сорвался к херам! Второй сорвался к ёбаной матери!" При этом между срывами она ругалась и пела одновременно. А когда остался мизинец она так крыла матом на весь дом и двор, что уши у дочки закладывало. Когда же мизинец на левой ноге разогнулся, то мама, с криком, забегала, а затем затанцевала бок о бок с голой дочкой. Крутились попы, дрыгались груди, поднимались руки. Раздавался Ор и визг. Ягодицы мама и дочки встречались и тёрлись о друг дружку. И тут правая нога мамы закрутилась о левую ногу дочки. Раздался грохот и крики. Тела, мелькая спинами, закатались от дивана к кровати и обратно. Ор, вой, рычание, мат, визг и слёзы наполнили дом. Затем они встали, взяли по пилке. Попы сели на диван рядом друг с дружкой. Пилочки заработали над ногтями. Мама предложила: - Попробуем ещё раз? - Давай! - кивнула дочка. Ногти опять погрузились в доски. Полились слова той же песни. Мама запела грубым голосом, а дочка тонким, почти срывающимся. Но не успели они допеть до следующего припева, как ногти на этот раз завыщёлкивали у мамы. Её глаза уставились на свои ступни. Раздался голос: - Ну ты посмотри, что твориться. Опять, опять срывы! Она, вместе с дочкой наблюдала со страхом, как пальцы резко и в хаотичном порядке распрямляются. Каждое такое распрямление она сопровождала неописуемым визгом и ужасом. Когда же сорвался мизинец, она рявкнула и вскочила. Ноги заходили в раскоряку. Она заорала: - Меня корячит, корячит! Дочка же продолжила петь тонким голосом и наблюдать за родительницей. Вскоре и у неё началось. Срыв затеялся с мизинцев. Дочка орала матом. Голос сипел. Она уже не пела, а шептала. Мама же продолжала ходить в раскоряку и твердить, что её корячит. А в это время разогнутых пальцев на ступнях дочери становилось больше с каждой минутой. Когда же у неё произошёл срыв последнего согнутого пальца, она встала и скрестила ноги. Бёдра прижались к друг дружки, пятки заприподнимались от пола. Тонкий надрывный голос затвердил: - Меня колосит! Меня колосит! Меня колосит! И тут же вплёлся грубый мамин голос: - Меня корячит! Меня корячит! Меня корячит! Мама с дочкой сели на диван. Мама сказала: - Хорошо хоть в этот раз прокрутило без спутываний и катаний колбасой. А теперь попытка номер три. Они снова согнули пальцы в ножные калачи и вонзились в пол отращёнными ногтищами. Прошёл куплет, затем припев. Мама с дочкой уже заулыбались. Но рано. Дочка задолбила пяткой и закричала: - Эй, что такое?! Ноготь заклинило! Никак не перецеплюсь! Мама между пением посоветовала: - Пяткой посильнее долбани, его и вышибет. Раздались два громких сильных удара: - Мама, чего то не как! Мама перестала петь и замолотила пятками. Ногти завыщёлкивали на ступнях один за другим. Пальцы разогнулись. Мама присела перед ступнями дочки: - Ну ка, чего тут у тебя? Она внимательно оглядела левую ступню дочери. Все пальцы со второго по мизинец разогнуты, а большой оставался согнутым, а его ноготь торчал в полу отращённой частью. - А ещё раз пяткой постучи. Раздались три удара. - Да действительно заколодило серьёзно! Дай ка я попробую тебя вышибить, родная моя! Мама встала слева от дочки. Ноготь большого пальцы правой ступни мамы вжался в кожу пятки дочери. Четыре отращённых ногтя родительницы вонзились в половые доски. Мама задоблила правой пяткой. Буханья наполнило дом. Дочка сказала: - Только сама смотри не вклинься. - Не бойся, не вклинюсь! Стучанья сменялось молотьбой. Пятка работала то медленно, то быстро. Раздавалось глухое баханье вперемешку с матом. Наконец мама произнесла: - Серьёзно тебя вколодило. Она вышибла четырьмя ударами пятки свои ногти и ушла в сени. Дочка начала опять молотить пяткой, в надежде, что ноготь большого пальцы левой ступни всё же не выдержит напора и вышибиться сам. У стены стоял шифоньер, солнце светило сквозь задёрнутые плотные шторы зелёного цвета. Мама вернулась из сеней с киянкой и стамеской. Она приставила лезвие к полу возле ногтя и застучала по ручке. Щепочки начали выскакивать, а роговая розовая матёрая пахучая пластина стала виднеться всё больше и больше. Дочка затянула гласную: - "Ааааааааа!" раздался громкий и оглушительный щелчок. Большой палец разогнулся. Дочка вскочила и бешено заорала. Руки и ноги задвигались. Рот зараскрывался. Зазвучал страшный Ор. Глаза вот - вот из орбит выскочат. Мама, глядя на дочку, завопила и кинулась в ванную за верёвкой. Началась беготня по дому. Дрожали кружки. выгибались доски. Стоял сырный запах. Мама несколько раз ловила дочку, но та вырывалась. Мама орала: - Вот стерва изворотливая! Мама загнала дочку в ванную. Загремели вёдра, залялякали тазы, посыпались флакончики. Затем наступила тишина. Дочка лежала связанная на полу. Тело выгибалось. А с уст слетали крики и ругань. Мама гладила дочку и приговаривала: - Успокойся, успокойся! Журчала вода в унитазе. Пахло мылом и шампунями. Капала изредка вода из крана. Когда же попа обвязанная верёвками перестала приподниматься от пола, а связки - клокотать, мама развязала дочку, и они сели на диван. Они обложили себя кучей педикюрных инструментов и пузырьков с лаком разных цветов. А затем целых два часа пилили, шлифовали, лачили. Комната превратилась в педикюрный салон. Мама покрыла ногти красный лаком, а дочка синим. Ногти приобрели прямоугольный вид и стали чуть короче. После чего мама предложила спеть ту же самую песню. Дочка ответила согласием. Всё прошло замечательно без срывов и заклиниваний. - Ну, вот,- сказала мама, - теперь можно и в клубе перед всеми выступить. И улыбнулась дочке. А на другой день вечером в деревянном двухэтажном здании раздались аплодисменты. Затем все подростки и мужчины у себя дома дёргали шкурки, вспоминая, как мама с дочкой пели, вонзившись в деревянную сцену отращёнными налаченными ногтями ступней. Некоторые после этого стали фут фетишистами, а мама с дочкой приступили к разучиванию очередной песни и снова дом наполнился визгами, криками и беготнёй. - Опять срывы пошли. Что же это такое? Мама, держись, мама держись. Ааааааааа! И семь мужиков под их забором задёргали сосиски. А вокруг красота. Зеленеют травы, птички чирикают. Стрекочут кузнечики и дует лёгкий тёплый бриз.
В одном из сёл в частном доме живёт мама - Ира с дочкой Олесей. Маме 43 года, а дочке 20 лет. У них большие ступни, длинные пальцы и крупные отращённые здоровущие ногти без лака. Лица красивые притягательные. А сами они высокие и статные. Наступил летний вечер. Мама предложила дочке спеть ласковую песню грубыми и ласковыми голосами. - Давай, - согласилась дочь, - кто будет петь грубым голосом? - Давай я. Мама сняла длинное платье. Стянула трусы оголовив волосатый лобок, далее последовал лифчик. Груди отвисли до пупка. А дочка сняла короткую синюю юбку и синий топик. Трусы открыли вид на кудрявый чёрный лобок с нависшими над ним молочными железами. Мама с дочкой сели на диван рядом друг с дружкой. Пальцы скрутились в ножные матёрые кулачищи. Ногти вонзились в деревянный пошарпанный пол. Раздалось потрескивание и попискивание дерева. Дочка повернула голову к маме и спросила: - А какую именно поём? - Про колоски. - Ага. Ясно. Давай! И по дому полетели голоса. Один низкий грубый сохатый, второй тонкий претонкий. Сочетание этих двух голосов придало песни необычности. Лицо у мамы грозное, а дочки бровки приподняты, лоб напряжён, весь пошёл линиями. Шла середина песни. Мама заулыбалась не с того не с сего. Живот пошёл волнами. Руки поднялись и закрутились. Мама затанцевала арабский танец и закричала: - Меня заяишелооооо! Дочка заработала бровями, то приближала их к носу, то распрямляла. Рука грозила пальцем невидимому человеку. Рот зашевелился и от туда вылетели крики: - Меня зарогатило! После чего у дочки начали один за другим разгибаться пальцы на ступнях, а ногти выщёлкивать. Дочка заголосила: - Срываюсь!!! Мама прокричала: - Держись!!! Ногти все выщелкнули. Дочка забегала по комнате. Рот её раскрывался. Звуки ора оглушали дом. Она затанцевала, как спортивная гимнастка на ковре. Тело то кувыркалось, то пускалось в пляс. Топот, грохот и визг наполнили дом. Мама продолжала в это время петь грубым низким сиплым басом слова с уменьшительно - ласкательными окончаниями. Следом и у неё тоже один за другим завыщёлкивали пальцы на ступнях. Она смотрела на ступни и рявкала: "Первый сорвался к херам! Второй сорвался к ёбаной матери!" При этом между срывами она ругалась и пела одновременно. А когда остался мизинец она так крыла матом на весь дом и двор, что уши у дочки закладывало. Когда же мизинец на левой ноге разогнулся, то мама, с криком, забегала, а затем затанцевала бок о бок с голой дочкой. Крутились попы, дрыгались груди, поднимались руки. Раздавался Ор и визг. Ягодицы мама и дочки встречались и тёрлись о друг дружку. И тут правая нога мамы закрутилась о левую ногу дочки. Раздался грохот и крики. Тела, мелькая спинами, закатались от дивана к кровати и обратно. Ор, вой, рычание, мат, визг и слёзы наполнили дом. Затем они встали, взяли по пилке. Попы сели на диван рядом друг с дружкой. Пилочки заработали над ногтями. Мама предложила: - Попробуем ещё раз? - Давай! - кивнула дочка. Ногти опять погрузились в доски. Полились слова той же песни. Мама запела грубым голосом, а дочка тонким, почти срывающимся. Но не успели они допеть до следующего припева, как ногти на этот раз завыщёлкивали у мамы. Её глаза уставились на свои ступни. Раздался голос: - Ну ты посмотри, что твориться. Опять, опять срывы! Она, вместе с дочкой наблюдала со страхом, как пальцы резко и в хаотичном порядке распрямляются. Каждое такое распрямление она сопровождала неописуемым визгом и ужасом. Когда же сорвался мизинец, она рявкнула и вскочила. Ноги заходили в раскоряку. Она заорала: - Меня корячит, корячит! Дочка же продолжила петь тонким голосом и наблюдать за родительницей. Вскоре и у неё началось. Срыв затеялся с мизинцев. Дочка орала матом. Голос сипел. Она уже не пела, а шептала. Мама же продолжала ходить в раскоряку и твердить, что её корячит. А в это время разогнутых пальцев на ступнях дочери становилось больше с каждой минутой. Когда же у неё произошёл срыв последнего согнутого пальца, она встала и скрестила ноги. Бёдра прижались к друг дружки, пятки заприподнимались от пола. Тонкий надрывный голос затвердил: - Меня колосит! Меня колосит! Меня колосит! И тут же вплёлся грубый мамин голос: - Меня корячит! Меня корячит! Меня корячит! Мама с дочкой сели на диван. Мама сказала: - Хорошо хоть в этот раз прокрутило без спутываний и катаний колбасой. А теперь попытка номер три. Они снова согнули пальцы в ножные калачи и вонзились в пол отращёнными ногтищами. Прошёл куплет, затем припев. Мама с дочкой уже заулыбались. Но рано. Дочка задолбила пяткой и закричала: - Эй, что такое?! Ноготь заклинило! Никак не перецеплюсь! Мама между пением посоветовала: - Пяткой посильнее долбани, его и вышибет. Раздались два громких сильных удара: - Мама, чего то не как! Мама перестала петь и замолотила пятками. Ногти завыщёлкивали на ступнях один за другим. Пальцы разогнулись. Мама присела перед ступнями дочки: - Ну ка, чего тут у тебя? Она внимательно оглядела левую ступню дочери. Все пальцы со второго по мизинец разогнуты, а большой оставался согнутым, а его ноготь торчал в полу отращённой частью. - А ещё раз пяткой постучи. Раздались три удара. - Да действительно заколодило серьёзно! Дай ка я попробую тебя вышибить, родная моя! Мама встала слева от дочки. Ноготь большого пальцы правой ступни мамы вжался в кожу пятки дочери. Четыре отращённых ногтя родительницы вонзились в половые доски. Мама задоблила правой пяткой. Буханья наполнило дом. Дочка сказала: - Только сама смотри не вклинься. - Не бойся, не вклинюсь! Стучанья сменялось молотьбой. Пятка работала то медленно, то быстро. Раздавалось глухое баханье вперемешку с матом. Наконец мама произнесла: - Серьёзно тебя вколодило. Она вышибла четырьмя ударами пятки свои ногти и ушла в сени. Дочка начала опять молотить пяткой, в надежде, что ноготь большого пальцы левой ступни всё же не выдержит напора и вышибиться сам. У стены стоял шифоньер, солнце светило сквозь задёрнутые плотные шторы зелёного цвета. Мама вернулась из сеней с киянкой и стамеской. Она приставила лезвие к полу возле ногтя и застучала по ручке. Щепочки начали выскакивать, а роговая розовая матёрая пахучая пластина стала виднеться всё больше и больше. Дочка затянула гласную: - "Ааааааааа!" раздался громкий и оглушительный щелчок. Большой палец разогнулся. Дочка вскочила и бешено заорала. Руки и ноги задвигались. Рот зараскрывался. Зазвучал страшный Ор. Глаза вот - вот из орбит выскочат. Мама, глядя на дочку, завопила и кинулась в ванную за верёвкой. Началась беготня по дому. Дрожали кружки. выгибались доски. Стоял сырный запах. Мама несколько раз ловила дочку, но та вырывалась. Мама орала: - Вот стерва изворотливая! Мама загнала дочку в ванную. Загремели вёдра, залялякали тазы, посыпались флакончики. Затем наступила тишина. Дочка лежала связанная на полу. Тело выгибалось. А с уст слетали крики и ругань. Мама гладила дочку и приговаривала: - Успокойся, успокойся! Журчала вода в унитазе. Пахло мылом и шампунями. Капала изредка вода из крана. Когда же попа обвязанная верёвками перестала приподниматься от пола, а связки - клокотать, мама развязала дочку, и они сели на диван. Они обложили себя кучей педикюрных инструментов и пузырьков с лаком разных цветов. А затем целых два часа пилили, шлифовали, лачили. Комната превратилась в педикюрный салон. Мама покрыла ногти красный лаком, а дочка синим. Ногти приобрели прямоугольный вид и стали чуть короче. После чего мама предложила спеть ту же самую песню. Дочка ответила согласием. Всё прошло замечательно без срывов и заклиниваний. - Ну, вот,- сказала мама, - теперь можно и в клубе перед всеми выступить. И улыбнулась дочке. А на другой день вечером в деревянном двухэтажном здании раздались аплодисменты. Затем все подростки и мужчины у себя дома дёргали шкурки, вспоминая, как мама с дочкой пели, вонзившись в деревянную сцену отращёнными налаченными ногтями ступней. Некоторые после этого стали фут фетишистами, а мама с дочкой приступили к разучиванию очередной песни и снова дом наполнился визгами, криками и беготнёй. - Опять срывы пошли. Что же это такое? Мама, держись, мама держись. Ааааааааа! И семь мужиков под их забором задёргали сосиски. А вокруг красота. Зеленеют травы, птички чирикают. Стрекочут кузнечики и дует лёгкий тёплый бриз.
>>195548268Так научите. Шифровать хдд, ставить линух, ломать вафлю, приобретать левые сим. В телеге есть каналы с подобной инфой. Достаточно внушить, что прежде, чем мутить, надо обезопасить свой анус.Или вы хотите, чтобы некогда великий легион ушёл в небытие? Хотя вы не виноваты. Анон нынче ленивый, ничего сам не может, даже погуглить. По себе сужу.
>>195548466 В одном из сёл в частном доме живёт мама - Ира с дочкой Олесей. Маме 43 года, а дочке 20 лет. У них большие ступни, длинные пальцы и крупные отращённые здоровущие ногти без лака. Лица красивые притягательные. А сами они высокие и статные. Наступил летний вечер. Мама предложила дочке спеть ласковую песню грубыми и ласковыми голосами. - Давай, - согласилась дочь, - кто будет петь грубым голосом? - Давай я. Мама сняла длинное платье. Стянула трусы оголовив волосатый лобок, далее последовал лифчик. Груди отвисли до пупка. А дочка сняла короткую синюю юбку и синий топик. Трусы открыли вид на кудрявый чёрный лобок с нависшими над ним молочными железами. Мама с дочкой сели на диван рядом друг с дружкой. Пальцы скрутились в ножные матёрые кулачищи. Ногти вонзились в деревянный пошарпанный пол. Раздалось потрескивание и попискивание дерева. Дочка повернула голову к маме и спросила: - А какую именно поём? - Про колоски. - Ага. Ясно. Давай! И по дому полетели голоса. Один низкий грубый сохатый, второй тонкий претонкий. Сочетание этих двух голосов придало песни необычности. Лицо у мамы грозное, а дочки бровки приподняты, лоб напряжён, весь пошёл линиями. Шла середина песни. Мама заулыбалась не с того не с сего. Живот пошёл волнами. Руки поднялись и закрутились. Мама затанцевала арабский танец и закричала: - Меня заяишелооооо! Дочка заработала бровями, то приближала их к носу, то распрямляла. Рука грозила пальцем невидимому человеку. Рот зашевелился и от туда вылетели крики: - Меня зарогатило! После чего у дочки начали один за другим разгибаться пальцы на ступнях, а ногти выщёлкивать. Дочка заголосила: - Срываюсь!!! Мама прокричала: - Держись!!! Ногти все выщелкнули. Дочка забегала по комнате. Рот её раскрывался. Звуки ора оглушали дом. Она затанцевала, как спортивная гимнастка на ковре. Тело то кувыркалось, то пускалось в пляс. Топот, грохот и визг наполнили дом. Мама продолжала в это время петь грубым низким сиплым басом слова с уменьшительно - ласкательными окончаниями. Следом и у неё тоже один за другим завыщёлкивали пальцы на ступнях. Она смотрела на ступни и рявкала: "Первый сорвался к херам! Второй сорвался к ёбаной матери!" При этом между срывами она ругалась и пела одновременно. А когда остался мизинец она так крыла матом на весь дом и двор, что уши у дочки закладывало. Когда же мизинец на левой ноге разогнулся, то мама, с криком, забегала, а затем затанцевала бок о бок с голой дочкой. Крутились попы, дрыгались груди, поднимались руки. Раздавался Ор и визг. Ягодицы мама и дочки встречались и тёрлись о друг дружку. И тут правая нога мамы закрутилась о левую ногу дочки. Раздался грохот и крики. Тела, мелькая спинами, закатались от дивана к кровати и обратно. Ор, вой, рычание, мат, визг и слёзы наполнили дом. Затем они встали, взяли по пилке. Попы сели на диван рядом друг с дружкой. Пилочки заработали над ногтями. Мама предложила: - Попробуем ещё раз? - Давай! - кивнула дочка. Ногти опять погрузились в доски. Полились слова той же песни. Мама запела грубым голосом, а дочка тонким, почти срывающимся. Но не успели они допеть до следующего припева, как ногти на этот раз завыщёлкивали у мамы. Её глаза уставились на свои ступни. Раздался голос: - Ну ты посмотри, что твориться. Опять, опять срывы! Она, вместе с дочкой наблюдала со страхом, как пальцы резко и в хаотичном порядке распрямляются. Каждое такое распрямление она сопровождала неописуемым визгом и ужасом. Когда же сорвался мизинец, она рявкнула и вскочила. Ноги заходили в раскоряку. Она заорала: - Меня корячит, корячит! Дочка же продолжила петь тонким голосом и наблюдать за родительницей. Вскоре и у неё началось. Срыв затеялся с мизинцев. Дочка орала матом. Голос сипел. Она уже не пела, а шептала. Мама же продолжала ходить в раскоряку и твердить, что её корячит. А в это время разогнутых пальцев на ступнях дочери становилось больше с каждой минутой. Когда же у неё произошёл срыв последнего согнутого пальца, она встала и скрестила ноги. Бёдра прижались к друг дружки, пятки заприподнимались от пола. Тонкий надрывный голос затвердил: - Меня колосит! Меня колосит! Меня колосит! И тут же вплёлся грубый мамин голос: - Меня корячит! Меня корячит! Меня корячит! Мама с дочкой сели на диван. Мама сказала: - Хорошо хоть в этот раз прокрутило без спутываний и катаний колбасой. А теперь попытка номер три. Они снова согнули пальцы в ножные калачи и вонзились в пол отращёнными ногтищами. Прошёл куплет, затем припев. Мама с дочкой уже заулыбались. Но рано. Дочка задолбила пяткой и закричала: - Эй, что такое?! Ноготь заклинило! Никак не перецеплюсь! Мама между пением посоветовала: - Пяткой посильнее долбани, его и вышибет. Раздались два громких сильных удара: - Мама, чего то не как! Мама перестала петь и замолотила пятками. Ногти завыщёлкивали на ступнях один за другим. Пальцы разогнулись. Мама присела перед ступнями дочки: - Ну ка, чего тут у тебя? Она внимательно оглядела левую ступню дочери. Все пальцы со второго по мизинец разогнуты, а большой оставался согнутым, а его ноготь торчал в полу отращённой частью. - А ещё раз пяткой постучи. Раздались три удара. - Да действительно заколодило серьёзно! Дай ка я попробую тебя вышибить, родная моя! Мама встала слева от дочки. Ноготь большого пальцы правой ступни мамы вжался в кожу пятки дочери. Четыре отращённых ногтя родительницы вонзились в половые доски. Мама задоблила правой пяткой. Буханья наполнило дом. Дочка сказала: - Только сама смотри не вклинься. - Не бойся, не вклинюсь! Стучанья сменялось молотьбой. Пятка работала то медленно, то быстро. Раздавалось глухое баханье вперемешку с матом. Наконец мама произнесла: - Серьёзно тебя вколодило. Она вышибла четырьмя ударами пятки свои ногти и ушла в сени. Дочка начала опять молотить пяткой, в надежде, что ноготь большого пальцы левой ступни всё же не выдержит напора и вышибиться сам. У стены стоял шифоньер, солнце светило сквозь задёрнутые плотные шторы зелёного цвета. Мама вернулась из сеней с киянкой и стамеской. Она приставила лезвие к полу возле ногтя и застучала по ручке. Щепочки начали выскакивать, а роговая розовая матёрая пахучая пластина стала виднеться всё больше и больше. Дочка затянула гласную: - "Ааааааааа!" раздался громкий и оглушительный щелчок. Большой палец разогнулся. Дочка вскочила и бешено заорала. Руки и ноги задвигались. Рот зараскрывался. Зазвучал страшный Ор. Глаза вот - вот из орбит выскочат. Мама, глядя на дочку, завопила и кинулась в ванную за верёвкой. Началась беготня по дому. Дрожали кружки. выгибались доски. Стоял сырный запах. Мама несколько раз ловила дочку, но та вырывалась. Мама орала: - Вот стерва изворотливая! Мама загнала дочку в ванную. Загремели вёдра, залялякали тазы, посыпались флакончики. Затем наступила тишина. Дочка лежала связанная на полу. Тело выгибалось. А с уст слетали крики и ругань. Мама гладила дочку и приговаривала: - Успокойся, успокойся! Журчала вода в унитазе. Пахло мылом и шампунями. Капала изредка вода из крана. Когда же попа обвязанная верёвками перестала приподниматься от пола, а связки - клокотать, мама развязала дочку, и они сели на диван. Они обложили себя кучей педикюрных инструментов и пузырьков с лаком разных цветов. А затем целых два часа пилили, шлифовали, лачили. Комната превратилась в педикюрный салон. Мама покрыла ногти красный лаком, а дочка синим. Ногти приобрели прямоугольный вид и стали чуть короче. После чего мама предложила спеть ту же самую песню. Дочка ответила согласием. Всё прошло замечательно без срывов и заклиниваний. - Ну, вот,- сказала мама, - теперь можно и в клубе перед всеми выступить. И улыбнулась дочке. А на другой день вечером в деревянном двухэтажном здании раздались аплодисменты. Затем все подростки и мужчины у себя дома дёргали шкурки, вспоминая, как мама с дочкой пели, вонзившись в деревянную сцену отращёнными налаченными ногтями ступней. Некоторые после этого стали фут фетишистами, а мама с дочкой приступили к разучиванию очередной песни и снова дом наполнился визгами, криками и беготнёй. - Опять срывы пошли. Что же это такое? Мама, держись, мама держись. Ааааааааа! И семь мужиков под их забором задёргали сосиски. А вокруг красота. Зеленеют травы, птички чирикают. Стрекочут кузнечики и дует лёгкий тёплый бриз.
>>195548492>>195548493 В одном из сёл в частном доме живёт мама - Ира с дочкой Олесей. Маме 43 года, а дочке 20 лет. У них большие ступни, длинные пальцы и крупные отращённые здоровущие ногти без лака. Лица красивые притягательные. А сами они высокие и статные. Наступил летний вечер. Мама предложила дочке спеть ласковую песню грубыми и ласковыми голосами. - Давай, - согласилась дочь, - кто будет петь грубым голосом? - Давай я. Мама сняла длинное платье. Стянула трусы оголовив волосатый лобок, далее последовал лифчик. Груди отвисли до пупка. А дочка сняла короткую синюю юбку и синий топик. Трусы открыли вид на кудрявый чёрный лобок с нависшими над ним молочными железами. Мама с дочкой сели на диван рядом друг с дружкой. Пальцы скрутились в ножные матёрые кулачищи. Ногти вонзились в деревянный пошарпанный пол. Раздалось потрескивание и попискивание дерева. Дочка повернула голову к маме и спросила: - А какую именно поём? - Про колоски. - Ага. Ясно. Давай! И по дому полетели голоса. Один низкий грубый сохатый, второй тонкий претонкий. Сочетание этих двух голосов придало песни необычности. Лицо у мамы грозное, а дочки бровки приподняты, лоб напряжён, весь пошёл линиями. Шла середина песни. Мама заулыбалась не с того не с сего. Живот пошёл волнами. Руки поднялись и закрутились. Мама затанцевала арабский танец и закричала: - Меня заяишелооооо! Дочка заработала бровями, то приближала их к носу, то распрямляла. Рука грозила пальцем невидимому человеку. Рот зашевелился и от туда вылетели крики: - Меня зарогатило! После чего у дочки начали один за другим разгибаться пальцы на ступнях, а ногти выщёлкивать. Дочка заголосила: - Срываюсь!!! Мама прокричала: - Держись!!! Ногти все выщелкнули. Дочка забегала по комнате. Рот её раскрывался. Звуки ора оглушали дом. Она затанцевала, как спортивная гимнастка на ковре. Тело то кувыркалось, то пускалось в пляс. Топот, грохот и визг наполнили дом. Мама продолжала в это время петь грубым низким сиплым басом слова с уменьшительно - ласкательными окончаниями. Следом и у неё тоже один за другим завыщёлкивали пальцы на ступнях. Она смотрела на ступни и рявкала: "Первый сорвался к херам! Второй сорвался к ёбаной матери!" При этом между срывами она ругалась и пела одновременно. А когда остался мизинец она так крыла матом на весь дом и двор, что уши у дочки закладывало. Когда же мизинец на левой ноге разогнулся, то мама, с криком, забегала, а затем затанцевала бок о бок с голой дочкой. Крутились попы, дрыгались груди, поднимались руки. Раздавался Ор и визг. Ягодицы мама и дочки встречались и тёрлись о друг дружку. И тут правая нога мамы закрутилась о левую ногу дочки. Раздался грохот и крики. Тела, мелькая спинами, закатались от дивана к кровати и обратно. Ор, вой, рычание, мат, визг и слёзы наполнили дом. Затем они встали, взяли по пилке. Попы сели на диван рядом друг с дружкой. Пилочки заработали над ногтями. Мама предложила: - Попробуем ещё раз? - Давай! - кивнула дочка. Ногти опять погрузились в доски. Полились слова той же песни. Мама запела грубым голосом, а дочка тонким, почти срывающимся. Но не успели они допеть до следующего припева, как ногти на этот раз завыщёлкивали у мамы. Её глаза уставились на свои ступни. Раздался голос: - Ну ты посмотри, что твориться. Опять, опять срывы! Она, вместе с дочкой наблюдала со страхом, как пальцы резко и в хаотичном порядке распрямляются. Каждое такое распрямление она сопровождала неописуемым визгом и ужасом. Когда же сорвался мизинец, она рявкнула и вскочила. Ноги заходили в раскоряку. Она заорала: - Меня корячит, корячит! Дочка же продолжила петь тонким голосом и наблюдать за родительницей. Вскоре и у неё началось. Срыв затеялся с мизинцев. Дочка орала матом. Голос сипел. Она уже не пела, а шептала. Мама же продолжала ходить в раскоряку и твердить, что её корячит. А в это время разогнутых пальцев на ступнях дочери становилось больше с каждой минутой. Когда же у неё произошёл срыв последнего согнутого пальца, она встала и скрестила ноги. Бёдра прижались к друг дружки, пятки заприподнимались от пола. Тонкий надрывный голос затвердил: - Меня колосит! Меня колосит! Меня колосит! И тут же вплёлся грубый мамин голос: - Меня корячит! Меня корячит! Меня корячит! Мама с дочкой сели на диван. Мама сказала: - Хорошо хоть в этот раз прокрутило без спутываний и катаний колбасой. А теперь попытка номер три. Они снова согнули пальцы в ножные калачи и вонзились в пол отращёнными ногтищами. Прошёл куплет, затем припев. Мама с дочкой уже заулыбались. Но рано. Дочка задолбила пяткой и закричала: - Эй, что такое?! Ноготь заклинило! Никак не перецеплюсь! Мама между пением посоветовала: - Пяткой посильнее долбани, его и вышибет. Раздались два громких сильных удара: - Мама, чего то не как! Мама перестала петь и замолотила пятками. Ногти завыщёлкивали на ступнях один за другим. Пальцы разогнулись. Мама присела перед ступнями дочки: - Ну ка, чего тут у тебя? Она внимательно оглядела левую ступню дочери. Все пальцы со второго по мизинец разогнуты, а большой оставался согнутым, а его ноготь торчал в полу отращённой частью. - А ещё раз пяткой постучи. Раздались три удара. - Да действительно заколодило серьёзно! Дай ка я попробую тебя вышибить, родная моя! Мама встала слева от дочки. Ноготь большого пальцы правой ступни мамы вжался в кожу пятки дочери. Четыре отращённых ногтя родительницы вонзились в половые доски. Мама задоблила правой пяткой. Буханья наполнило дом. Дочка сказала: - Только сама смотри не вклинься. - Не бойся, не вклинюсь! Стучанья сменялось молотьбой. Пятка работала то медленно, то быстро. Раздавалось глухое баханье вперемешку с матом. Наконец мама произнесла: - Серьёзно тебя вколодило. Она вышибла четырьмя ударами пятки свои ногти и ушла в сени. Дочка начала опять молотить пяткой, в надежде, что ноготь большого пальцы левой ступни всё же не выдержит напора и вышибиться сам. У стены стоял шифоньер, солнце светило сквозь задёрнутые плотные шторы зелёного цвета. Мама вернулась из сеней с киянкой и стамеской. Она приставила лезвие к полу возле ногтя и застучала по ручке. Щепочки начали выскакивать, а роговая розовая матёрая пахучая пластина стала виднеться всё больше и больше. Дочка затянула гласную: - "Ааааааааа!" раздался громкий и оглушительный щелчок. Большой палец разогнулся. Дочка вскочила и бешено заорала. Руки и ноги задвигались. Рот зараскрывался. Зазвучал страшный Ор. Глаза вот - вот из орбит выскочат. Мама, глядя на дочку, завопила и кинулась в ванную за верёвкой. Началась беготня по дому. Дрожали кружки. выгибались доски. Стоял сырный запах. Мама несколько раз ловила дочку, но та вырывалась. Мама орала: - Вот стерва изворотливая! Мама загнала дочку в ванную. Загремели вёдра, залялякали тазы, посыпались флакончики. Затем наступила тишина. Дочка лежала связанная на полу. Тело выгибалось. А с уст слетали крики и ругань. Мама гладила дочку и приговаривала: - Успокойся, успокойся! Журчала вода в унитазе. Пахло мылом и шампунями. Капала изредка вода из крана. Когда же попа обвязанная верёвками перестала приподниматься от пола, а связки - клокотать, мама развязала дочку, и они сели на диван. Они обложили себя кучей педикюрных инструментов и пузырьков с лаком разных цветов. А затем целых два часа пилили, шлифовали, лачили. Комната превратилась в педикюрный салон. Мама покрыла ногти красный лаком, а дочка синим. Ногти приобрели прямоугольный вид и стали чуть короче. После чего мама предложила спеть ту же самую песню. Дочка ответила согласием. Всё прошло замечательно без срывов и заклиниваний. - Ну, вот,- сказала мама, - теперь можно и в клубе перед всеми выступить. И улыбнулась дочке. А на другой день вечером в деревянном двухэтажном здании раздались аплодисменты. Затем все подростки и мужчины у себя дома дёргали шкурки, вспоминая, как мама с дочкой пели, вонзившись в деревянную сцену отращёнными налаченными ногтями ступней. Некоторые после этого стали фут фетишистами, а мама с дочкой приступили к разучиванию очередной песни и снова дом наполнился визгами, криками и беготнёй. - Опять срывы пошли. Что же это такое? Мама, держись, мама держись. Ааааааааа! И семь мужиков под их забором задёргали сосиски. А вокруг красота. Зеленеют травы, птички чирикают. Стрекочут кузнечики и дует лёгкий тёплый бриз.
>>195548505 В одном из сёл в частном доме живёт мама - Ира с дочкой Олесей. Маме 43 года, а дочке 20 лет. У них большие ступни, длинные пальцы и крупные отращённые здоровущие ногти без лака. Лица красивые притягательные. А сами они высокие и статные. Наступил летний вечер. Мама предложила дочке спеть ласковую песню грубыми и ласковыми голосами. - Давай, - согласилась дочь, - кто будет петь грубым голосом? - Давай я. Мама сняла длинное платье. Стянула трусы оголовив волосатый лобок, далее последовал лифчик. Груди отвисли до пупка. А дочка сняла короткую синюю юбку и синий топик. Трусы открыли вид на кудрявый чёрный лобок с нависшими над ним молочными железами. Мама с дочкой сели на диван рядом друг с дружкой. Пальцы скрутились в ножные матёрые кулачищи. Ногти вонзились в деревянный пошарпанный пол. Раздалось потрескивание и попискивание дерева. Дочка повернула голову к маме и спросила: - А какую именно поём? - Про колоски. - Ага. Ясно. Давай! И по дому полетели голоса. Один низкий грубый сохатый, второй тонкий претонкий. Сочетание этих двух голосов придало песни необычности. Лицо у мамы грозное, а дочки бровки приподняты, лоб напряжён, весь пошёл линиями. Шла середина песни. Мама заулыбалась не с того не с сего. Живот пошёл волнами. Руки поднялись и закрутились. Мама затанцевала арабский танец и закричала: - Меня заяишелооооо! Дочка заработала бровями, то приближала их к носу, то распрямляла. Рука грозила пальцем невидимому человеку. Рот зашевелился и от туда вылетели крики: - Меня зарогатило! После чего у дочки начали один за другим разгибаться пальцы на ступнях, а ногти выщёлкивать. Дочка заголосила: - Срываюсь!!! Мама прокричала: - Держись!!! Ногти все выщелкнули. Дочка забегала по комнате. Рот её раскрывался. Звуки ора оглушали дом. Она затанцевала, как спортивная гимнастка на ковре. Тело то кувыркалось, то пускалось в пляс. Топот, грохот и визг наполнили дом. Мама продолжала в это время петь грубым низким сиплым басом слова с уменьшительно - ласкательными окончаниями. Следом и у неё тоже один за другим завыщёлкивали пальцы на ступнях. Она смотрела на ступни и рявкала: "Первый сорвался к херам! Второй сорвался к ёбаной матери!" При этом между срывами она ругалась и пела одновременно. А когда остался мизинец она так крыла матом на весь дом и двор, что уши у дочки закладывало. Когда же мизинец на левой ноге разогнулся, то мама, с криком, забегала, а затем затанцевала бок о бок с голой дочкой. Крутились попы, дрыгались груди, поднимались руки. Раздавался Ор и визг. Ягодицы мама и дочки встречались и тёрлись о друг дружку. И тут правая нога мамы закрутилась о левую ногу дочки. Раздался грохот и крики. Тела, мелькая спинами, закатались от дивана к кровати и обратно. Ор, вой, рычание, мат, визг и слёзы наполнили дом. Затем они встали, взяли по пилке. Попы сели на диван рядом друг с дружкой. Пилочки заработали над ногтями. Мама предложила: - Попробуем ещё раз? - Давай! - кивнула дочка. Ногти опять погрузились в доски. Полились слова той же песни. Мама запела грубым голосом, а дочка тонким, почти срывающимся. Но не успели они допеть до следующего припева, как ногти на этот раз завыщёлкивали у мамы. Её глаза уставились на свои ступни. Раздался голос: - Ну ты посмотри, что твориться. Опять, опять срывы! Она, вместе с дочкой наблюдала со страхом, как пальцы резко и в хаотичном порядке распрямляются. Каждое такое распрямление она сопровождала неописуемым визгом и ужасом. Когда же сорвался мизинец, она рявкнула и вскочила. Ноги заходили в раскоряку. Она заорала: - Меня корячит, корячит! Дочка же продолжила петь тонким голосом и наблюдать за родительницей. Вскоре и у неё началось. Срыв затеялся с мизинцев. Дочка орала матом. Голос сипел. Она уже не пела, а шептала. Мама же продолжала ходить в раскоряку и твердить, что её корячит. А в это время разогнутых пальцев на ступнях дочери становилось больше с каждой минутой. Когда же у неё произошёл срыв последнего согнутого пальца, она встала и скрестила ноги. Бёдра прижались к друг дружки, пятки заприподнимались от пола. Тонкий надрывный голос затвердил: - Меня колосит! Меня колосит! Меня колосит! И тут же вплёлся грубый мамин голос: - Меня корячит! Меня корячит! Меня корячит! Мама с дочкой сели на диван. Мама сказала: - Хорошо хоть в этот раз прокрутило без спутываний и катаний колбасой. А теперь попытка номер три. Они снова согнули пальцы в ножные калачи и вонзились в пол отращёнными ногтищами. Прошёл куплет, затем припев. Мама с дочкой уже заулыбались. Но рано. Дочка задолбила пяткой и закричала: - Эй, что такое?! Ноготь заклинило! Никак не перецеплюсь! Мама между пением посоветовала: - Пяткой посильнее долбани, его и вышибет. Раздались два громких сильных удара: - Мама, чего то не как! Мама перестала петь и замолотила пятками. Ногти завыщёлкивали на ступнях один за другим. Пальцы разогнулись. Мама присела перед ступнями дочки: - Ну ка, чего тут у тебя? Она внимательно оглядела левую ступню дочери. Все пальцы со второго по мизинец разогнуты, а большой оставался согнутым, а его ноготь торчал в полу отращённой частью. - А ещё раз пяткой постучи. Раздались три удара. - Да действительно заколодило серьёзно! Дай ка я попробую тебя вышибить, родная моя! Мама встала слева от дочки. Ноготь большого пальцы правой ступни мамы вжался в кожу пятки дочери. Четыре отращённых ногтя родительницы вонзились в половые доски. Мама задоблила правой пяткой. Буханья наполнило дом. Дочка сказала: - Только сама смотри не вклинься. - Не бойся, не вклинюсь! Стучанья сменялось молотьбой. Пятка работала то медленно, то быстро. Раздавалось глухое баханье вперемешку с матом. Наконец мама произнесла: - Серьёзно тебя вколодило. Она вышибла четырьмя ударами пятки свои ногти и ушла в сени. Дочка начала опять молотить пяткой, в надежде, что ноготь большого пальцы левой ступни всё же не выдержит напора и вышибиться сам. У стены стоял шифоньер, солнце светило сквозь задёрнутые плотные шторы зелёного цвета. Мама вернулась из сеней с киянкой и стамеской. Она приставила лезвие к полу возле ногтя и застучала по ручке. Щепочки начали выскакивать, а роговая розовая матёрая пахучая пластина стала виднеться всё больше и больше. Дочка затянула гласную: - "Ааааааааа!" раздался громкий и оглушительный щелчок. Большой палец разогнулся. Дочка вскочила и бешено заорала. Руки и ноги задвигались. Рот зараскрывался. Зазвучал страшный Ор. Глаза вот - вот из орбит выскочат. Мама, глядя на дочку, завопила и кинулась в ванную за верёвкой. Началась беготня по дому. Дрожали кружки. выгибались доски. Стоял сырный запах. Мама несколько раз ловила дочку, но та вырывалась. Мама орала: - Вот стерва изворотливая! Мама загнала дочку в ванную. Загремели вёдра, залялякали тазы, посыпались флакончики. Затем наступила тишина. Дочка лежала связанная на полу. Тело выгибалось. А с уст слетали крики и ругань. Мама гладила дочку и приговаривала: - Успокойся, успокойся! Журчала вода в унитазе. Пахло мылом и шампунями. Капала изредка вода из крана. Когда же попа обвязанная верёвками перестала приподниматься от пола, а связки - клокотать, мама развязала дочку, и они сели на диван. Они обложили себя кучей педикюрных инструментов и пузырьков с лаком разных цветов. А затем целых два часа пилили, шлифовали, лачили. Комната превратилась в педикюрный салон. Мама покрыла ногти красный лаком, а дочка синим. Ногти приобрели прямоугольный вид и стали чуть короче. После чего мама предложила спеть ту же самую песню. Дочка ответила согласием. Всё прошло замечательно без срывов и заклиниваний. - Ну, вот,- сказала мама, - теперь можно и в клубе перед всеми выступить. И улыбнулась дочке. А на другой день вечером в деревянном двухэтажном здании раздались аплодисменты. Затем все подростки и мужчины у себя дома дёргали шкурки, вспоминая, как мама с дочкой пели, вонзившись в деревянную сцену отращёнными налаченными ногтями ступней. Некоторые после этого стали фут фетишистами, а мама с дочкой приступили к разучиванию очередной песни и снова дом наполнился визгами, криками и беготнёй. - Опять срывы пошли. Что же это такое? Мама, держись, мама держись. Ааааааааа! И семь мужиков под их забором задёргали сосиски. А вокруг красота. Зеленеют травы, птички чирикают. Стрекочут кузнечики и дует лёгкий тёплый бриз.
>>195548557 В одном из сёл в частном доме живёт мама - Ира с дочкой Олесей. Маме 43 года, а дочке 20 лет. У них большие ступни, длинные пальцы и крупные отращённые здоровущие ногти без лака. Лица красивые притягательные. А сами они высокие и статные. Наступил летний вечер. Мама предложила дочке спеть ласковую песню грубыми и ласковыми голосами. - Давай, - согласилась дочь, - кто будет петь грубым голосом? - Давай я. Мама сняла длинное платье. Стянула трусы оголовив волосатый лобок, далее последовал лифчик. Груди отвисли до пупка. А дочка сняла короткую синюю юбку и синий топик. Трусы открыли вид на кудрявый чёрный лобок с нависшими над ним молочными железами. Мама с дочкой сели на диван рядом друг с дружкой. Пальцы скрутились в ножные матёрые кулачищи. Ногти вонзились в деревянный пошарпанный пол. Раздалось потрескивание и попискивание дерева. Дочка повернула голову к маме и спросила: - А какую именно поём? - Про колоски. - Ага. Ясно. Давай! И по дому полетели голоса. Один низкий грубый сохатый, второй тонкий претонкий. Сочетание этих двух голосов придало песни необычности. Лицо у мамы грозное, а дочки бровки приподняты, лоб напряжён, весь пошёл линиями. Шла середина песни. Мама заулыбалась не с того не с сего. Живот пошёл волнами. Руки поднялись и закрутились. Мама затанцевала арабский танец и закричала: - Меня заяишелооооо! Дочка заработала бровями, то приближала их к носу, то распрямляла. Рука грозила пальцем невидимому человеку. Рот зашевелился и от туда вылетели крики: - Меня зарогатило! После чего у дочки начали один за другим разгибаться пальцы на ступнях, а ногти выщёлкивать. Дочка заголосила: - Срываюсь!!! Мама прокричала: - Держись!!! Ногти все выщелкнули. Дочка забегала по комнате. Рот её раскрывался. Звуки ора оглушали дом. Она затанцевала, как спортивная гимнастка на ковре. Тело то кувыркалось, то пускалось в пляс. Топот, грохот и визг наполнили дом. Мама продолжала в это время петь грубым низким сиплым басом слова с уменьшительно - ласкательными окончаниями. Следом и у неё тоже один за другим завыщёлкивали пальцы на ступнях. Она смотрела на ступни и рявкала: "Первый сорвался к херам! Второй сорвался к ёбаной матери!" При этом между срывами она ругалась и пела одновременно. А когда остался мизинец она так крыла матом на весь дом и двор, что уши у дочки закладывало. Когда же мизинец на левой ноге разогнулся, то мама, с криком, забегала, а затем затанцевала бок о бок с голой дочкой. Крутились попы, дрыгались груди, поднимались руки. Раздавался Ор и визг. Ягодицы мама и дочки встречались и тёрлись о друг дружку. И тут правая нога мамы закрутилась о левую ногу дочки. Раздался грохот и крики. Тела, мелькая спинами, закатались от дивана к кровати и обратно. Ор, вой, рычание, мат, визг и слёзы наполнили дом. Затем они встали, взяли по пилке. Попы сели на диван рядом друг с дружкой. Пилочки заработали над ногтями. Мама предложила: - Попробуем ещё раз? - Давай! - кивнула дочка. Ногти опять погрузились в доски. Полились слова той же песни. Мама запела грубым голосом, а дочка тонким, почти срывающимся. Но не успели они допеть до следующего припева, как ногти на этот раз завыщёлкивали у мамы. Её глаза уставились на свои ступни. Раздался голос: - Ну ты посмотри, что твориться. Опять, опять срывы! Она, вместе с дочкой наблюдала со страхом, как пальцы резко и в хаотичном порядке распрямляются. Каждое такое распрямление она сопровождала неописуемым визгом и ужасом. Когда же сорвался мизинец, она рявкнула и вскочила. Ноги заходили в раскоряку. Она заорала: - Меня корячит, корячит! Дочка же продолжила петь тонким голосом и наблюдать за родительницей. Вскоре и у неё началось. Срыв затеялся с мизинцев. Дочка орала матом. Голос сипел. Она уже не пела, а шептала. Мама же продолжала ходить в раскоряку и твердить, что её корячит. А в это время разогнутых пальцев на ступнях дочери становилось больше с каждой минутой. Когда же у неё произошёл срыв последнего согнутого пальца, она встала и скрестила ноги. Бёдра прижались к друг дружки, пятки заприподнимались от пола. Тонкий надрывный голос затвердил: - Меня колосит! Меня колосит! Меня колосит! И тут же вплёлся грубый мамин голос: - Меня корячит! Меня корячит! Меня корячит! Мама с дочкой сели на диван. Мама сказала: - Хорошо хоть в этот раз прокрутило без спутываний и катаний колбасой. А теперь попытка номер три. Они снова согнули пальцы в ножные калачи и вонзились в пол отращёнными ногтищами. Прошёл куплет, затем припев. Мама с дочкой уже заулыбались. Но рано. Дочка задолбила пяткой и закричала: - Эй, что такое?! Ноготь заклинило! Никак не перецеплюсь! Мама между пением посоветовала: - Пяткой посильнее долбани, его и вышибет. Раздались два громких сильных удара: - Мама, чего то не как! Мама перестала петь и замолотила пятками. Ногти завыщёлкивали на ступнях один за другим. Пальцы разогнулись. Мама присела перед ступнями дочки: - Ну ка, чего тут у тебя? Она внимательно оглядела левую ступню дочери. Все пальцы со второго по мизинец разогнуты, а большой оставался согнутым, а его ноготь торчал в полу отращённой частью. - А ещё раз пяткой постучи. Раздались три удара. - Да действительно заколодило серьёзно! Дай ка я попробую тебя вышибить, родная моя! Мама встала слева от дочки. Ноготь большого пальцы правой ступни мамы вжался в кожу пятки дочери. Четыре отращённых ногтя родительницы вонзились в половые доски. Мама задоблила правой пяткой. Буханья наполнило дом. Дочка сказала: - Только сама смотри не вклинься. - Не бойся, не вклинюсь! Стучанья сменялось молотьбой. Пятка работала то медленно, то быстро. Раздавалось глухое баханье вперемешку с матом. Наконец мама произнесла: - Серьёзно тебя вколодило. Она вышибла четырьмя ударами пятки свои ногти и ушла в сени. Дочка начала опять молотить пяткой, в надежде, что ноготь большого пальцы левой ступни всё же не выдержит напора и вышибиться сам. У стены стоял шифоньер, солнце светило сквозь задёрнутые плотные шторы зелёного цвета. Мама вернулась из сеней с киянкой и стамеской. Она приставила лезвие к полу возле ногтя и застучала по ручке. Щепочки начали выскакивать, а роговая розовая матёрая пахучая пластина стала виднеться всё больше и больше. Дочка затянула гласную: - "Ааааааааа!" раздался громкий и оглушительный щелчок. Большой палец разогнулся. Дочка вскочила и бешено заорала. Руки и ноги задвигались. Рот зараскрывался. Зазвучал страшный Ор. Глаза вот - вот из орбит выскочат. Мама, глядя на дочку, завопила и кинулась в ванную за верёвкой. Началась беготня по дому. Дрожали кружки. выгибались доски. Стоял сырный запах. Мама несколько раз ловила дочку, но та вырывалась. Мама орала: - Вот стерва изворотливая! Мама загнала дочку в ванную. Загремели вёдра, залялякали тазы, посыпались флакончики. Затем наступила тишина. Дочка лежала связанная на полу. Тело выгибалось. А с уст слетали крики и ругань. Мама гладила дочку и приговаривала: - Успокойся, успокойся! Журчала вода в унитазе. Пахло мылом и шампунями. Капала изредка вода из крана. Когда же попа обвязанная верёвками перестала приподниматься от пола, а связки - клокотать, мама развязала дочку, и они сели на диван. Они обложили себя кучей педикюрных инструментов и пузырьков с лаком разных цветов. А затем целых два часа пилили, шлифовали, лачили. Комната превратилась в педикюрный салон. Мама покрыла ногти красный лаком, а дочка синим. Ногти приобрели прямоугольный вид и стали чуть короче. После чего мама предложила спеть ту же самую песню. Дочка ответила согласием. Всё прошло замечательно без срывов и заклиниваний. - Ну, вот,- сказала мама, - теперь можно и в клубе перед всеми выступить. И улыбнулась дочке. А на другой день вечером в деревянном двухэтажном здании раздались аплодисменты. Затем все подростки и мужчины у себя дома дёргали шкурки, вспоминая, как мама с дочкой пели, вонзившись в деревянную сцену отращёнными налаченными ногтями ступней. Некоторые после этого стали фут фетишистами, а мама с дочкой приступили к разучиванию очередной песни и снова дом наполнился визгами, криками и беготнёй. - Опять срывы пошли. Что же это такое? Мама, держись, мама держись. Ааааааааа! И семь мужиков под их забором задёргали сосиски. А вокруг красота. Зеленеют травы, птички чирикают. Стрекочут кузнечики и дует лёгкий тёплый бриз.
В одном из сёл в частном доме живёт мама - Ира с дочкой Олесей. Маме 43 года, а дочке 20 лет. У них большие ступни, длинные пальцы и крупные отращённые здоровущие ногти без лака. Лица красивые притягательные. А сами они высокие и статные. Наступил летний вечер. Мама предложила дочке спеть ласковую песню грубыми и ласковыми голосами. - Давай, - согласилась дочь, - кто будет петь грубым голосом? - Давай я. Мама сняла длинное платье. Стянула трусы оголовив волосатый лобок, далее последовал лифчик. Груди отвисли до пупка. А дочка сняла короткую синюю юбку и синий топик. Трусы открыли вид на кудрявый чёрный лобок с нависшими над ним молочными железами. Мама с дочкой сели на диван рядом друг с дружкой. Пальцы скрутились в ножные матёрые кулачищи. Ногти вонзились в деревянный пошарпанный пол. Раздалось потрескивание и попискивание дерева. Дочка повернула голову к маме и спросила: - А какую именно поём? - Про колоски. - Ага. Ясно. Давай! И по дому полетели голоса. Один низкий грубый сохатый, второй тонкий претонкий. Сочетание этих двух голосов придало песни необычности. Лицо у мамы грозное, а дочки бровки приподняты, лоб напряжён, весь пошёл линиями. Шла середина песни. Мама заулыбалась не с того не с сего. Живот пошёл волнами. Руки поднялись и закрутились. Мама затанцевала арабский танец и закричала: - Меня заяишелооооо! Дочка заработала бровями, то приближала их к носу, то распрямляла. Рука грозила пальцем невидимому человеку. Рот зашевелился и от туда вылетели крики: - Меня зарогатило! После чего у дочки начали один за другим разгибаться пальцы на ступнях, а ногти выщёлкивать. Дочка заголосила: - Срываюсь!!! Мама прокричала: - Держись!!! Ногти все выщелкнули. Дочка забегала по комнате. Рот её раскрывался. Звуки ора оглушали дом. Она затанцевала, как спортивная гимнастка на ковре. Тело то кувыркалось, то пускалось в пляс. Топот, грохот и визг наполнили дом. Мама продолжала в это время петь грубым низким сиплым басом слова с уменьшительно - ласкательными окончаниями. Следом и у неё тоже один за другим завыщёлкивали пальцы на ступнях. Она смотрела на ступни и рявкала: "Первый сорвался к херам! Второй сорвался к ёбаной матери!" При этом между срывами она ругалась и пела одновременно. А когда остался мизинец она так крыла матом на весь дом и двор, что уши у дочки закладывало. Когда же мизинец на левой ноге разогнулся, то мама, с криком, забегала, а затем затанцевала бок о бок с голой дочкой. Крутились попы, дрыгались груди, поднимались руки. Раздавался Ор и визг. Ягодицы мама и дочки встречались и тёрлись о друг дружку. И тут правая нога мамы закрутилась о левую ногу дочки. Раздался грохот и крики. Тела, мелькая спинами, закатались от дивана к кровати и обратно. Ор, вой, рычание, мат, визг и слёзы наполнили дом. Затем они встали, взяли по пилке. Попы сели на диван рядом друг с дружкой. Пилочки заработали над ногтями. Мама предложила: - Попробуем ещё раз? - Давай! - кивнула дочка. Ногти опять погрузились в доски. Полились слова той же песни. Мама запела грубым голосом, а дочка тонким, почти срывающимся. Но не успели они допеть до следующего припева, как ногти на этот раз завыщёлкивали у мамы. Её глаза уставились на свои ступни. Раздался голос: - Ну ты посмотри, что твориться. Опять, опять срывы! Она, вместе с дочкой наблюдала со страхом, как пальцы резко и в хаотичном порядке распрямляются. Каждое такое распрямление она сопровождала неописуемым визгом и ужасом. Когда же сорвался мизинец, она рявкнула и вскочила. Ноги заходили в раскоряку. Она заорала: - Меня корячит, корячит! Дочка же продолжила петь тонким голосом и наблюдать за родительницей. Вскоре и у неё началось. Срыв затеялся с мизинцев. Дочка орала матом. Голос сипел. Она уже не пела, а шептала. Мама же продолжала ходить в раскоряку и твердить, что её корячит. А в это время разогнутых пальцев на ступнях дочери становилось больше с каждой минутой. Когда же у неё произошёл срыв последнего согнутого пальца, она встала и скрестила ноги. Бёдра прижались к друг дружки, пятки заприподнимались от пола. Тонкий надрывный голос затвердил: - Меня колосит! Меня колосит! Меня колосит! И тут же вплёлся грубый мамин голос: - Меня корячит! Меня корячит! Меня корячит! Мама с дочкой сели на диван. Мама сказала: - Хорошо хоть в этот раз прокрутило без спутываний и катаний колбасой. А теперь попытка номер три. Они снова согнули пальцы в ножные калачи и вонзились в пол отращёнными ногтищами. Прошёл куплет, затем припев. Мама с дочкой уже заулыбались. Но рано. Дочка задолбила пяткой и закричала: - Эй, что такое?! Ноготь заклинило! Никак не перецеплюсь! Мама между пением посоветовала: - Пяткой посильнее долбани, его и вышибет. Раздались два громких сильных удара: - Мама, чего то не как! Мама перестала петь и замолотила пятками. Ногти завыщёлкивали на ступнях один за другим. Пальцы разогнулись. Мама присела перед ступнями дочки: - Ну ка, чего тут у тебя? Она внимательно оглядела левую ступню дочери. Все пальцы со второго по мизинец разогнуты, а большой оставался согнутым, а его ноготь торчал в полу отращённой частью. - А ещё раз пяткой постучи. Раздались три удара. - Да действительно заколодило серьёзно! Дай ка я попробую тебя вышибить, родная моя! Мама встала слева от дочки. Ноготь большого пальцы правой ступни мамы вжался в кожу пятки дочери. Четыре отращённых ногтя родительницы вонзились в половые доски. Мама задоблила правой пяткой. Буханья наполнило дом. Дочка сказала: - Только сама смотри не вклинься. - Не бойся, не вклинюсь! Стучанья сменялось молотьбой. Пятка работала то медленно, то быстро. Раздавалось глухое баханье вперемешку с матом. Наконец мама произнесла: - Серьёзно тебя вколодило. Она вышибла четырьмя ударами пятки свои ногти и ушла в сени. Дочка начала опять молотить пяткой, в надежде, что ноготь большого пальцы левой ступни всё же не выдержит напора и вышибиться сам. У стены стоял шифоньер, солнце светило сквозь задёрнутые плотные шторы зелёного цвета. Мама вернулась из сеней с киянкой и стамеской. Она приставила лезвие к полу возле ногтя и застучала по ручке. Щепочки начали выскакивать, а роговая розовая матёрая пахучая пластина стала виднеться всё больше и больше. Дочка затянула гласную: - "Ааааааааа!" раздался громкий и оглушительный щелчок. Большой палец разогнулся. Дочка вскочила и бешено заорала. Руки и ноги задвигались. Рот зараскрывался. Зазвучал страшный Ор. Глаза вот - вот из орбит выскочат. Мама, глядя на дочку, завопила и кинулась в ванную за верёвкой. Началась беготня по дому. Дрожали кружки. выгибались доски. Стоял сырный запах. Мама несколько раз ловила дочку, но та вырывалась. Мама орала: - Вот стерва изворотливая! Мама загнала дочку в ванную. Загремели вёдра, залялякали тазы, посыпались флакончики. Затем наступила тишина. Дочка лежала связанная на полу. Тело выгибалось. А с уст слетали крики и ругань. Мама гладила дочку и приговаривала: - Успокойся, успокойся! Журчала вода в унитазе. Пахло мылом и шампунями. Капала изредка вода из крана. Когда же попа обвязанная верёвками перестала приподниматься от пола, а связки - клокотать, мама развязала дочку, и они сели на диван. Они обложили себя кучей педикюрных инструментов и пузырьков с лаком разных цветов. А затем целых два часа пилили, шлифовали, лачили. Комната превратилась в педикюрный салон. Мама покрыла ногти красный лаком, а дочка синим. Ногти приобрели прямоугольный вид и стали чуть короче. После чего мама предложила спеть ту же самую песню. Дочка ответила согласием. Всё прошло замечательно без срывов и заклиниваний. - Ну, вот,- сказала мама, - теперь можно и в клубе перед всеми выступить. И улыбнулась дочке. А на другой день вечером в деревянном двухэтажном здании раздались аплодисменты. Затем все подростки и мужчины у себя дома дёргали шкурки, вспоминая, как мама с дочкой пели, вонзившись в деревянную сцену отращёнными налаченными ногтями ступней. Некоторые после этого стали фут фетишистами, а мама с дочкой приступили к разучиванию очередной песни и снова дом наполнился визгами, криками и беготнёй. - Опять срывы пошли. Что же это такое? Мама, держись, мама держись. Ааааааааа! И семь мужиков под их забором задёргали сосиски. А вокруг красота. Зеленеют травы, птички чирикают. Стрекочут кузнечики и дует лёгкий тёплый бриз.
>>195548594 В одном из сёл в частном доме живёт мама - Ира с дочкой Олесей. Маме 43 года, а дочке 20 лет. У них большие ступни, длинные пальцы и крупные отращённые здоровущие ногти без лака. Лица красивые притягательные. А сами они высокие и статные. Наступил летний вечер. Мама предложила дочке спеть ласковую песню грубыми и ласковыми голосами. - Давай, - согласилась дочь, - кто будет петь грубым голосом? - Давай я. Мама сняла длинное платье. Стянула трусы оголовив волосатый лобок, далее последовал лифчик. Груди отвисли до пупка. А дочка сняла короткую синюю юбку и синий топик. Трусы открыли вид на кудрявый чёрный лобок с нависшими над ним молочными железами. Мама с дочкой сели на диван рядом друг с дружкой. Пальцы скрутились в ножные матёрые кулачищи. Ногти вонзились в деревянный пошарпанный пол. Раздалось потрескивание и попискивание дерева. Дочка повернула голову к маме и спросила: - А какую именно поём? - Про колоски. - Ага. Ясно. Давай! И по дому полетели голоса. Один низкий грубый сохатый, второй тонкий претонкий. Сочетание этих двух голосов придало песни необычности. Лицо у мамы грозное, а дочки бровки приподняты, лоб напряжён, весь пошёл линиями. Шла середина песни. Мама заулыбалась не с того не с сего. Живот пошёл волнами. Руки поднялись и закрутились. Мама затанцевала арабский танец и закричала: - Меня заяишелооооо! Дочка заработала бровями, то приближала их к носу, то распрямляла. Рука грозила пальцем невидимому человеку. Рот зашевелился и от туда вылетели крики: - Меня зарогатило! После чего у дочки начали один за другим разгибаться пальцы на ступнях, а ногти выщёлкивать. Дочка заголосила: - Срываюсь!!! Мама прокричала: - Держись!!! Ногти все выщелкнули. Дочка забегала по комнате. Рот её раскрывался. Звуки ора оглушали дом. Она затанцевала, как спортивная гимнастка на ковре. Тело то кувыркалось, то пускалось в пляс. Топот, грохот и визг наполнили дом. Мама продолжала в это время петь грубым низким сиплым басом слова с уменьшительно - ласкательными окончаниями. Следом и у неё тоже один за другим завыщёлкивали пальцы на ступнях. Она смотрела на ступни и рявкала: "Первый сорвался к херам! Второй сорвался к ёбаной матери!" При этом между срывами она ругалась и пела одновременно. А когда остался мизинец она так крыла матом на весь дом и двор, что уши у дочки закладывало. Когда же мизинец на левой ноге разогнулся, то мама, с криком, забегала, а затем затанцевала бок о бок с голой дочкой. Крутились попы, дрыгались груди, поднимались руки. Раздавался Ор и визг. Ягодицы мама и дочки встречались и тёрлись о друг дружку. И тут правая нога мамы закрутилась о левую ногу дочки. Раздался грохот и крики. Тела, мелькая спинами, закатались от дивана к кровати и обратно. Ор, вой, рычание, мат, визг и слёзы наполнили дом. Затем они встали, взяли по пилке. Попы сели на диван рядом друг с дружкой. Пилочки заработали над ногтями. Мама предложила: - Попробуем ещё раз? - Давай! - кивнула дочка. Ногти опять погрузились в доски. Полились слова той же песни. Мама запела грубым голосом, а дочка тонким, почти срывающимся. Но не успели они допеть до следующего припева, как ногти на этот раз завыщёлкивали у мамы. Её глаза уставились на свои ступни. Раздался голос: - Ну ты посмотри, что твориться. Опять, опять срывы! Она, вместе с дочкой наблюдала со страхом, как пальцы резко и в хаотичном порядке распрямляются. Каждое такое распрямление она сопровождала неописуемым визгом и ужасом. Когда же сорвался мизинец, она рявкнула и вскочила. Ноги заходили в раскоряку. Она заорала: - Меня корячит, корячит! Дочка же продолжила петь тонким голосом и наблюдать за родительницей. Вскоре и у неё началось. Срыв затеялся с мизинцев. Дочка орала матом. Голос сипел. Она уже не пела, а шептала. Мама же продолжала ходить в раскоряку и твердить, что её корячит. А в это время разогнутых пальцев на ступнях дочери становилось больше с каждой минутой. Когда же у неё произошёл срыв последнего согнутого пальца, она встала и скрестила ноги. Бёдра прижались к друг дружки, пятки заприподнимались от пола. Тонкий надрывный голос затвердил: - Меня колосит! Меня колосит! Меня колосит! И тут же вплёлся грубый мамин голос: - Меня корячит! Меня корячит! Меня корячит! Мама с дочкой сели на диван. Мама сказала: - Хорошо хоть в этот раз прокрутило без спутываний и катаний колбасой. А теперь попытка номер три. Они снова согнули пальцы в ножные калачи и вонзились в пол отращёнными ногтищами. Прошёл куплет, затем припев. Мама с дочкой уже заулыбались. Но рано. Дочка задолбила пяткой и закричала: - Эй, что такое?! Ноготь заклинило! Никак не перецеплюсь! Мама между пением посоветовала: - Пяткой посильнее долбани, его и вышибет. Раздались два громких сильных удара: - Мама, чего то не как! Мама перестала петь и замолотила пятками. Ногти завыщёлкивали на ступнях один за другим. Пальцы разогнулись. Мама присела перед ступнями дочки: - Ну ка, чего тут у тебя? Она внимательно оглядела левую ступню дочери. Все пальцы со второго по мизинец разогнуты, а большой оставался согнутым, а его ноготь торчал в полу отращённой частью. - А ещё раз пяткой постучи. Раздались три удара. - Да действительно заколодило серьёзно! Дай ка я попробую тебя вышибить, родная моя! Мама встала слева от дочки. Ноготь большого пальцы правой ступни мамы вжался в кожу пятки дочери. Четыре отращённых ногтя родительницы вонзились в половые доски. Мама задоблила правой пяткой. Буханья наполнило дом. Дочка сказала: - Только сама смотри не вклинься. - Не бойся, не вклинюсь! Стучанья сменялось молотьбой. Пятка работала то медленно, то быстро. Раздавалось глухое баханье вперемешку с матом. Наконец мама произнесла: - Серьёзно тебя вколодило. Она вышибла четырьмя ударами пятки свои ногти и ушла в сени. Дочка начала опять молотить пяткой, в надежде, что ноготь большого пальцы левой ступни всё же не выдержит напора и вышибиться сам. У стены стоял шифоньер, солнце светило сквозь задёрнутые плотные шторы зелёного цвета. Мама вернулась из сеней с киянкой и стамеской. Она приставила лезвие к полу возле ногтя и застучала по ручке. Щепочки начали выскакивать, а роговая розовая матёрая пахучая пластина стала виднеться всё больше и больше. Дочка затянула гласную: - "Ааааааааа!" раздался громкий и оглушительный щелчок. Большой палец разогнулся. Дочка вскочила и бешено заорала. Руки и ноги задвигались. Рот зараскрывался. Зазвучал страшный Ор. Глаза вот - вот из орбит выскочат. Мама, глядя на дочку, завопила и кинулась в ванную за верёвкой. Началась беготня по дому. Дрожали кружки. выгибались доски. Стоял сырный запах. Мама несколько раз ловила дочку, но та вырывалась. Мама орала: - Вот стерва изворотливая! Мама загнала дочку в ванную. Загремели вёдра, залялякали тазы, посыпались флакончики. Затем наступила тишина. Дочка лежала связанная на полу. Тело выгибалось. А с уст слетали крики и ругань. Мама гладила дочку и приговаривала: - Успокойся, успокойся! Журчала вода в унитазе. Пахло мылом и шампунями. Капала изредка вода из крана. Когда же попа обвязанная верёвками перестала приподниматься от пола, а связки - клокотать, мама развязала дочку, и они сели на диван. Они обложили себя кучей педикюрных инструментов и пузырьков с лаком разных цветов. А затем целых два часа пилили, шлифовали, лачили. Комната превратилась в педикюрный салон. Мама покрыла ногти красный лаком, а дочка синим. Ногти приобрели прямоугольный вид и стали чуть короче. После чего мама предложила спеть ту же самую песню. Дочка ответила согласием. Всё прошло замечательно без срывов и заклиниваний. - Ну, вот,- сказала мама, - теперь можно и в клубе перед всеми выступить. И улыбнулась дочке. А на другой день вечером в деревянном двухэтажном здании раздались аплодисменты. Затем все подростки и мужчины у себя дома дёргали шкурки, вспоминая, как мама с дочкой пели, вонзившись в деревянную сцену отращёнными налаченными ногтями ступней. Некоторые после этого стали фут фетишистами, а мама с дочкой приступили к разучиванию очередной песни и снова дом наполнился визгами, криками и беготнёй. - Опять срывы пошли. Что же это такое? Мама, держись, мама держись. Ааааааааа! И семь мужиков под их забором задёргали сосиски. А вокруг красота. Зеленеют травы, птички чирикают. Стрекочут кузнечики и дует лёгкий тёплый бриз.
В одном из сёл в частном доме живёт мама - Ира с дочкой Олесей. Маме 43 года, а дочке 20 лет. У них большие ступни, длинные пальцы и крупные отращённые здоровущие ногти без лака. Лица красивые притягательные. А сами они высокие и статные. Наступил летний вечер. Мама предложила дочке спеть ласковую песню грубыми и ласковыми голосами. - Давай, - согласилась дочь, - кто будет петь грубым голосом? - Давай я. Мама сняла длинное платье. Стянула трусы оголовив волосатый лобок, далее последовал лифчик. Груди отвисли до пупка. А дочка сняла короткую синюю юбку и синий топик. Трусы открыли вид на кудрявый чёрный лобок с нависшими над ним молочными железами. Мама с дочкой сели на диван рядом друг с дружкой. Пальцы скрутились в ножные матёрые кулачищи. Ногти вонзились в деревянный пошарпанный пол. Раздалось потрескивание и попискивание дерева. Дочка повернула голову к маме и спросила: - А какую именно поём? - Про колоски. - Ага. Ясно. Давай! И по дому полетели голоса. Один низкий грубый сохатый, второй тонкий претонкий. Сочетание этих двух голосов придало песни необычности. Лицо у мамы грозное, а дочки бровки приподняты, лоб напряжён, весь пошёл линиями. Шла середина песни. Мама заулыбалась не с того не с сего. Живот пошёл волнами. Руки поднялись и закрутились. Мама затанцевала арабский танец и закричала: - Меня заяишелооооо! Дочка заработала бровями, то приближала их к носу, то распрямляла. Рука грозила пальцем невидимому человеку. Рот зашевелился и от туда вылетели крики: - Меня зарогатило! После чего у дочки начали один за другим разгибаться пальцы на ступнях, а ногти выщёлкивать. Дочка заголосила: - Срываюсь!!! Мама прокричала: - Держись!!! Ногти все выщелкнули. Дочка забегала по комнате. Рот её раскрывался. Звуки ора оглушали дом. Она затанцевала, как спортивная гимнастка на ковре. Тело то кувыркалось, то пускалось в пляс. Топот, грохот и визг наполнили дом. Мама продолжала в это время петь грубым низким сиплым басом слова с уменьшительно - ласкательными окончаниями. Следом и у неё тоже один за другим завыщёлкивали пальцы на ступнях. Она смотрела на ступни и рявкала: "Первый сорвался к херам! Второй сорвался к ёбаной матери!" При этом между срывами она ругалась и пела одновременно. А когда остался мизинец она так крыла матом на весь дом и двор, что уши у дочки закладывало. Когда же мизинец на левой ноге разогнулся, то мама, с криком, забегала, а затем затанцевала бок о бок с голой дочкой. Крутились попы, дрыгались груди, поднимались руки. Раздавался Ор и визг. Ягодицы мама и дочки встречались и тёрлись о друг дружку. И тут правая нога мамы закрутилась о левую ногу дочки. Раздался грохот и крики. Тела, мелькая спинами, закатались от дивана к кровати и обратно. Ор, вой, рычание, мат, визг и слёзы наполнили дом. Затем они встали, взяли по пилке. Попы сели на диван рядом друг с дружкой. Пилочки заработали над ногтями. Мама предложила: - Попробуем ещё раз? - Давай! - кивнула дочка. Ногти опять погрузились в доски. Полились слова той же песни. Мама запела грубым голосом, а дочка тонким, почти срывающимся. Но не успели они допеть до следующего припева, как ногти на этот раз завыщёлкивали у мамы. Её глаза уставились на свои ступни. Раздался голос: - Ну ты посмотри, что твориться. Опять, опять срывы! Она, вместе с дочкой наблюдала со страхом, как пальцы резко и в хаотичном порядке распрямляются. Каждое такое распрямление она сопровождала неописуемым визгом и ужасом. Когда же сорвался мизинец, она рявкнула и вскочила. Ноги заходили в раскоряку. Она заорала: - Меня корячит, корячит! Дочка же продолжила петь тонким голосом и наблюдать за родительницей. Вскоре и у неё началось. Срыв затеялся с мизинцев. Дочка орала матом. Голос сипел. Она уже не пела, а шептала. Мама же продолжала ходить в раскоряку и твердить, что её корячит. А в это время разогнутых пальцев на ступнях дочери становилось больше с каждой минутой. Когда же у неё произошёл срыв последнего согнутого пальца, она встала и скрестила ноги. Бёдра прижались к друг дружки, пятки заприподнимались от пола. Тонкий надрывный голос затвердил: - Меня колосит! Меня колосит! Меня колосит! И тут же вплёлся грубый мамин голос: - Меня корячит! Меня корячит! Меня корячит! Мама с дочкой сели на диван. Мама сказала: - Хорошо хоть в этот раз прокрутило без спутываний и катаний колбасой. А теперь попытка номер три. Они снова согнули пальцы в ножные калачи и вонзились в пол отращёнными ногтищами. Прошёл куплет, затем припев. Мама с дочкой уже заулыбались. Но рано. Дочка задолбила пяткой и закричала: - Эй, что такое?! Ноготь заклинило! Никак не перецеплюсь! Мама между пением посоветовала: - Пяткой посильнее долбани, его и вышибет. Раздались два громких сильных удара: - Мама, чего то не как! Мама перестала петь и замолотила пятками. Ногти завыщёлкивали на ступнях один за другим. Пальцы разогнулись. Мама присела перед ступнями дочки: - Ну ка, чего тут у тебя? Она внимательно оглядела левую ступню дочери. Все пальцы со второго по мизинец разогнуты, а большой оставался согнутым, а его ноготь торчал в полу отращённой частью. - А ещё раз пяткой постучи. Раздались три удара. - Да действительно заколодило серьёзно! Дай ка я попробую тебя вышибить, родная моя! Мама встала слева от дочки. Ноготь большого пальцы правой ступни мамы вжался в кожу пятки дочери. Четыре отращённых ногтя родительницы вонзились в половые доски. Мама задоблила правой пяткой. Буханья наполнило дом. Дочка сказала: - Только сама смотри не вклинься. - Не бойся, не вклинюсь! Стучанья сменялось молотьбой. Пятка работала то медленно, то быстро. Раздавалось глухое баханье вперемешку с матом. Наконец мама произнесла: - Серьёзно тебя вколодило. Она вышибла четырьмя ударами пятки свои ногти и ушла в сени. Дочка начала опять молотить пяткой, в надежде, что ноготь большого пальцы левой ступни всё же не выдержит напора и вышибиться сам. У стены стоял шифоньер, солнце светило сквозь задёрнутые плотные шторы зелёного цвета. Мама вернулась из сеней с киянкой и стамеской. Она приставила лезвие к полу возле ногтя и застучала по ручке. Щепочки начали выскакивать, а роговая розовая матёрая пахучая пластина стала виднеться всё больше и больше. Дочка затянула гласную: - "Ааааааааа!" раздался громкий и оглушительный щелчок. Большой палец разогнулся. Дочка вскочила и бешено заорала. Руки и ноги задвигались. Рот зараскрывался. Зазвучал страшный Ор. Глаза вот - вот из орбит выскочат. Мама, глядя на дочку, завопила и кинулась в ванную за верёвкой. Началась беготня по дому. Дрожали кружки. выгибались доски. Стоял сырный запах. Мама несколько раз ловила дочку, но та вырывалась. Мама орала: - Вот стерва изворотливая! Мама загнала дочку в ванную. Загремели вёдра, залялякали тазы, посыпались флакончики. Затем наступила тишина. Дочка лежала связанная на полу. Тело выгибалось. А с уст слетали крики и ругань. Мама гладила дочку и приговаривала: - Успокойся, успокойся! Журчала вода в унитазе. Пахло мылом и шампунями. Капала изредка вода из крана. Когда же попа обвязанная верёвками перестала приподниматься от пола, а связки - клокотать, мама развязала дочку, и они сели на диван. Они обложили себя кучей педикюрных инструментов и пузырьков с лаком разных цветов. А затем целых два часа пилили, шлифовали, лачили. Комната превратилась в педикюрный салон. Мама покрыла ногти красный лаком, а дочка синим. Ногти приобрели прямоугольный вид и стали чуть короче. После чего мама предложила спеть ту же самую песню. Дочка ответила согласием. Всё прошло замечательно без срывов и заклиниваний. - Ну, вот,- сказала мама, - теперь можно и в клубе перед всеми выступить. И улыбнулась дочке. А на другой день вечером в деревянном двухэтажном здании раздались аплодисменты. Затем все подростки и мужчины у себя дома дёргали шкурки, вспоминая, как мама с дочкой пели, вонзившись в деревянную сцену отращёнными налаченными ногтями ступней. Некоторые после этого стали фут фетишистами, а мама с дочкой приступили к разучиванию очередной песни и снова дом наполнился визгами, криками и беготнёй. - Опять срывы пошли. Что же это такое? Мама, держись, мама держись. Ааааааааа! И семь мужиков под их забором задёргали сосиски. А вокруг красота. Зеленеют травы, птички чирикают. Стрекочут кузнечики и дует лёгкий тёплый бриз.
В одном из сёл в частном доме живёт мама - Ира с дочкой Олесей. Маме 43 года, а дочке 20 лет. У них большие ступни, длинные пальцы и крупные отращённые здоровущие ногти без лака. Лица красивые притягательные. А сами они высокие и статные. Наступил летний вечер. Мама предложила дочке спеть ласковую песню грубыми и ласковыми голосами. - Давай, - согласилась дочь, - кто будет петь грубым голосом? - Давай я. Мама сняла длинное платье. Стянула трусы оголовив волосатый лобок, далее последовал лифчик. Груди отвисли до пупка. А дочка сняла короткую синюю юбку и синий топик. Трусы открыли вид на кудрявый чёрный лобок с нависшими над ним молочными железами. Мама с дочкой сели на диван рядом друг с дружкой. Пальцы скрутились в ножные матёрые кулачищи. Ногти вонзились в деревянный пошарпанный пол. Раздалось потрескивание и попискивание дерева. Дочка повернула голову к маме и спросила: - А какую именно поём? - Про колоски. - Ага. Ясно. Давай! И по дому полетели голоса. Один низкий грубый сохатый, второй тонкий претонкий. Сочетание этих двух голосов придало песни необычности. Лицо у мамы грозное, а дочки бровки приподняты, лоб напряжён, весь пошёл линиями. Шла середина песни. Мама заулыбалась не с того не с сего. Живот пошёл волнами. Руки поднялись и закрутились. Мама затанцевала арабский танец и закричала: - Меня заяишелооооо! Дочка заработала бровями, то приближала их к носу, то распрямляла. Рука грозила пальцем невидимому человеку. Рот зашевелился и от туда вылетели крики: - Меня зарогатило! После чего у дочки начали один за другим разгибаться пальцы на ступнях, а ногти выщёлкивать. Дочка заголосила: - Срываюсь!!! Мама прокричала: - Держись!!! Ногти все выщелкнули. Дочка забегала по комнате. Рот её раскрывался. Звуки ора оглушали дом. Она затанцевала, как спортивная гимнастка на ковре. Тело то кувыркалось, то пускалось в пляс. Топот, грохот и визг наполнили дом. Мама продолжала в это время петь грубым низким сиплым басом слова с уменьшительно - ласкательными окончаниями. Следом и у неё тоже один за другим завыщёлкивали пальцы на ступнях. Она смотрела на ступни и рявкала: "Первый сорвался к херам! Второй сорвался к ёбаной матери!" При этом между срывами она ругалась и пела одновременно. А когда остался мизинец она так крыла матом на весь дом и двор, что уши у дочки закладывало. Когда же мизинец на левой ноге разогнулся, то мама, с криком, забегала, а затем затанцевала бок о бок с голой дочкой. Крутились попы, дрыгались груди, поднимались руки. Раздавался Ор и визг. Ягодицы мама и дочки встречались и тёрлись о друг дружку. И тут правая нога мамы закрутилась о левую ногу дочки. Раздался грохот и крики. Тела, мелькая спинами, закатались от дивана к кровати и обратно. Ор, вой, рычание, мат, визг и слёзы наполнили дом. Затем они встали, взяли по пилке. Попы сели на диван рядом друг с дружкой. Пилочки заработали над ногтями. Мама предложила: - Попробуем ещё раз? - Давай! - кивнула дочка. Ногти опять погрузились в доски. Полились слова той же песни. Мама запела грубым голосом, а дочка тонким, почти срывающимся. Но не успели они допеть до следующего припева, как ногти на этот раз завыщёлкивали у мамы. Её глаза уставились на свои ступни. Раздался голос: - Ну ты посмотри, что твориться. Опять, опять срывы! Она, вместе с дочкой наблюдала со страхом, как пальцы резко и в хаотичном порядке распрямляются. Каждое такое распрямление она сопровождала неописуемым визгом и ужасом. Когда же сорвался мизинец, она рявкнула и вскочила. Ноги заходили в раскоряку. Она заорала: - Меня корячит, корячит! Дочка же продолжила петь тонким голосом и наблюдать за родительницей. Вскоре и у неё началось. Срыв затеялся с мизинцев. Дочка орала матом. Голос сипел. Она уже не пела, а шептала. Мама же продолжала ходить в раскоряку и твердить, что её корячит. А в это время разогнутых пальцев на ступнях дочери становилось больше с каждой минутой. Когда же у неё произошёл срыв последнего согнутого пальца, она встала и скрестила ноги. Бёдра прижались к друг дружки, пятки заприподнимались от пола. Тонкий надрывный голос затвердил: - Меня колосит! Меня колосит! Меня колосит! И тут же вплёлся грубый мамин голос: - Меня корячит! Меня корячит! Меня корячит! Мама с дочкой сели на диван. Мама сказала: - Хорошо хоть в этот раз прокрутило без спутываний и катаний колбасой. А теперь попытка номер три. Они снова согнули пальцы в ножные калачи и вонзились в пол отращёнными ногтищами. Прошёл куплет, затем припев. Мама с дочкой уже заулыбались. Но рано. Дочка задолбила пяткой и закричала: - Эй, что такое?! Ноготь заклинило! Никак не перецеплюсь! Мама между пением посоветовала: - Пяткой посильнее долбани, его и вышибет. Раздались два громких сильных удара: - Мама, чего то не как! Мама перестала петь и замолотила пятками. Ногти завыщёлкивали на ступнях один за другим. Пальцы разогнулись. Мама присела перед ступнями дочки: - Ну ка, чего тут у тебя? Она внимательно оглядела левую ступню дочери. Все пальцы со второго по мизинец разогнуты, а большой оставался согнутым, а его ноготь торчал в полу отращённой частью. - А ещё раз пяткой постучи. Раздались три удара. - Да действительно заколодило серьёзно! Дай ка я попробую тебя вышибить, родная моя! Мама встала слева от дочки. Ноготь большого пальцы правой ступни мамы вжался в кожу пятки дочери. Четыре отращённых ногтя родительницы вонзились в половые доски. Мама задоблила правой пяткой. Буханья наполнило дом. Дочка сказала: - Только сама смотри не вклинься. - Не бойся, не вклинюсь! Стучанья сменялось молотьбой. Пятка работала то медленно, то быстро. Раздавалось глухое баханье вперемешку с матом. Наконец мама произнесла: - Серьёзно тебя вколодило. Она вышибла четырьмя ударами пятки свои ногти и ушла в сени. Дочка начала опять молотить пяткой, в надежде, что ноготь большого пальцы левой ступни всё же не выдержит напора и вышибиться сам. У стены стоял шифоньер, солнце светило сквозь задёрнутые плотные шторы зелёного цвета. Мама вернулась из сеней с киянкой и стамеской. Она приставила лезвие к полу возле ногтя и застучала по ручке. Щепочки начали выскакивать, а роговая розовая матёрая пахучая пластина стала виднеться всё больше и больше. Дочка затянула гласную: - "Ааааааааа!" раздался громкий и оглушительный щелчок. Большой палец разогнулся. Дочка вскочила и бешено заорала. Руки и ноги задвигались. Рот зараскрывался. Зазвучал страшный Ор. Глаза вот - вот из орбит выскочат. Мама, глядя на дочку, завопила и кинулась в ванную за верёвкой. Началась беготня по дому. Дрожали кружки. выгибались доски. Стоял сырный запах. Мама несколько раз ловила дочку, но та вырывалась. Мама орала: - Вот стерва изворотливая! Мама загнала дочку в ванную. Загремели вёдра, залялякали тазы, посыпались флакончики. Затем наступила тишина. Дочка лежала связанная на полу. Тело выгибалось. А с уст слетали крики и ругань. Мама гладила дочку и приговаривала: - Успокойся, успокойся! Журчала вода в унитазе. Пахло мылом и шампунями. Капала изредка вода из крана. Когда же попа обвязанная верёвками перестала приподниматься от пола, а связки - клокотать, мама развязала дочку, и они сели на диван. Они обложили себя кучей педикюрных инструментов и пузырьков с лаком разных цветов. А затем целых два часа пилили, шлифовали, лачили. Комната превратилась в педикюрный салон. Мама покрыла ногти красный лаком, а дочка синим. Ногти приобрели прямоугольный вид и стали чуть короче. После чего мама предложила спеть ту же самую песню. Дочка ответила согласием. Всё прошло замечательно без срывов и заклиниваний. - Ну, вот,- сказала мама, - теперь можно и в клубе перед всеми выступить. И улыбнулась дочке. А на другой день вечером в деревянном двухэтажном здании раздались аплодисменты. Затем все подростки и мужчины у себя дома дёргали шкурки, вспоминая, как мама с дочкой пели, вонзившись в деревянную сцену отращёнными налаченными ногтями ступней. Некоторые после этого стали фут фетишистами, а мама с дочкой приступили к разучиванию очередной песни и снова дом наполнился визгами, криками и беготнёй. - Опять срывы пошли. Что же это такое? Мама, держись, мама держись. Ааааааааа! И семь мужиков под их забором задёргали сосиски. А вокруг красота. Зеленеют травы, птички чирикают. Стрекочут кузнечики и дует лёгкий тёплый бриз.
В одном из сёл в частном доме живёт мама - Ира с дочкой Олесей. Маме 43 года, а дочке 20 лет. У них большие ступни, длинные пальцы и крупные отращённые здоровущие ногти без лака. Лица красивые притягательные. А сами они высокие и статные. Наступил летний вечер. Мама предложила дочке спеть ласковую песню грубыми и ласковыми голосами. - Давай, - согласилась дочь, - кто будет петь грубым голосом? - Давай я. Мама сняла длинное платье. Стянула трусы оголовив волосатый лобок, далее последовал лифчик. Груди отвисли до пупка. А дочка сняла короткую синюю юбку и синий топик. Трусы открыли вид на кудрявый чёрный лобок с нависшими над ним молочными железами. Мама с дочкой сели на диван рядом друг с дружкой. Пальцы скрутились в ножные матёрые кулачищи. Ногти вонзились в деревянный пошарпанный пол. Раздалось потрескивание и попискивание дерева. Дочка повернула голову к маме и спросила: - А какую именно поём? - Про колоски. - Ага. Ясно. Давай! И по дому полетели голоса. Один низкий грубый сохатый, второй тонкий претонкий. Сочетание этих двух голосов придало песни необычности. Лицо у мамы грозное, а дочки бровки приподняты, лоб напряжён, весь пошёл линиями. Шла середина песни. Мама заулыбалась не с того не с сего. Живот пошёл волнами. Руки поднялись и закрутились. Мама затанцевала арабский танец и закричала: - Меня заяишелооооо! Дочка заработала бровями, то приближала их к носу, то распрямляла. Рука грозила пальцем невидимому человеку. Рот зашевелился и от туда вылетели крики: - Меня зарогатило! После чего у дочки начали один за другим разгибаться пальцы на ступнях, а ногти выщёлкивать. Дочка заголосила: - Срываюсь!!! Мама прокричала: - Держись!!! Ногти все выщелкнули. Дочка забегала по комнате. Рот её раскрывался. Звуки ора оглушали дом. Она затанцевала, как спортивная гимнастка на ковре. Тело то кувыркалось, то пускалось в пляс. Топот, грохот и визг наполнили дом. Мама продолжала в это время петь грубым низким сиплым басом слова с уменьшительно - ласкательными окончаниями. Следом и у неё тоже один за другим завыщёлкивали пальцы на ступнях. Она смотрела на ступни и рявкала: "Первый сорвался к херам! Второй сорвался к ёбаной матери!" При этом между срывами она ругалась и пела одновременно. А когда остался мизинец она так крыла матом на весь дом и двор, что уши у дочки закладывало. Когда же мизинец на левой ноге разогнулся, то мама, с криком, забегала, а затем затанцевала бок о бок с голой дочкой. Крутились попы, дрыгались груди, поднимались руки. Раздавался Ор и визг. Ягодицы мама и дочки встречались и тёрлись о друг дружку. И тут правая нога мамы закрутилась о левую ногу дочки. Раздался грохот и крики. Тела, мелькая спинами, закатались от дивана к кровати и обратно. Ор, вой, рычание, мат, визг и слёзы наполнили дом. Затем они встали, взяли по пилке. Попы сели на диван рядом друг с дружкой. Пилочки заработали над ногтями. Мама предложила: - Попробуем ещё раз? - Давай! - кивнула дочка. Ногти опять погрузились в доски. Полились слова той же песни. Мама запела грубым голосом, а дочка тонким, почти срывающимся. Но не успели они допеть до следующего припева, как ногти на этот раз завыщёлкивали у мамы. Её глаза уставились на свои ступни. Раздался голос: - Ну ты посмотри, что твориться. Опять, опять срывы! Она, вместе с дочкой наблюдала со страхом, как пальцы резко и в хаотичном порядке распрямляются. Каждое такое распрямление она сопровождала неописуемым визгом и ужасом. Когда же сорвался мизинец, она рявкнула и вскочила. Ноги заходили в раскоряку. Она заорала: - Меня корячит, корячит! Дочка же продолжила петь тонким голосом и наблюдать за родительницей. Вскоре и у неё началось. Срыв затеялся с мизинцев. Дочка орала матом. Голос сипел. Она уже не пела, а шептала. Мама же продолжала ходить в раскоряку и твердить, что её корячит. А в это время разогнутых пальцев на ступнях дочери становилось больше с каждой минутой. Когда же у неё произошёл срыв последнего согнутого пальца, она встала и скрестила ноги. Бёдра прижались к друг дружки, пятки заприподнимались от пола. Тонкий надрывный голос затвердил: - Меня колосит! Меня колосит! Меня колосит! И тут же вплёлся грубый мамин голос: - Меня корячит! Меня корячит! Меня корячит! Мама с дочкой сели на диван. Мама сказала: - Хорошо хоть в этот раз прокрутило без спутываний и катаний колбасой. А теперь попытка номер три. Они снова согнули пальцы в ножные калачи и вонзились в пол отращёнными ногтищами. Прошёл куплет, затем припев. Мама с дочкой уже заулыбались. Но рано. Дочка задолбила пяткой и закричала: - Эй, что такое?! Ноготь заклинило! Никак не перецеплюсь! Мама между пением посоветовала: - Пяткой посильнее долбани, его и вышибет. Раздались два громких сильных удара: - Мама, чего то не как! Мама перестала петь и замолотила пятками. Ногти завыщёлкивали на ступнях один за другим. Пальцы разогнулись. Мама присела перед ступнями дочки: - Ну ка, чего тут у тебя? Она внимательно оглядела левую ступню дочери. Все пальцы со второго по мизинец разогнуты, а большой оставался согнутым, а его ноготь торчал в полу отращённой частью. - А ещё раз пяткой постучи. Раздались три удара. - Да действительно заколодило серьёзно! Дай ка я попробую тебя вышибить, родная моя! Мама встала слева от дочки. Ноготь большого пальцы правой ступни мамы вжался в кожу пятки дочери. Четыре отращённых ногтя родительницы вонзились в половые доски. Мама задоблила правой пяткой. Буханья наполнило дом. Дочка сказала: - Только сама смотри не вклинься. - Не бойся, не вклинюсь! Стучанья сменялось молотьбой. Пятка работала то медленно, то быстро. Раздавалось глухое баханье вперемешку с матом. Наконец мама произнесла: - Серьёзно тебя вколодило. Она вышибла четырьмя ударами пятки свои ногти и ушла в сени. Дочка начала опять молотить пяткой, в надежде, что ноготь большого пальцы левой ступни всё же не выдержит напора и вышибиться сам. У стены стоял шифоньер, солнце светило сквозь задёрнутые плотные шторы зелёного цвета. Мама вернулась из сеней с киянкой и стамеской. Она приставила лезвие к полу возле ногтя и застучала по ручке. Щепочки начали выскакивать, а роговая розовая матёрая пахучая пластина стала виднеться всё больше и больше. Дочка затянула гласную: - "Ааааааааа!" раздался громкий и оглушительный щелчок. Большой палец разогнулся. Дочка вскочила и бешено заорала. Руки и ноги задвигались. Рот зараскрывался. Зазвучал страшный Ор. Глаза вот - вот из орбит выскочат. Мама, глядя на дочку, завопила и кинулась в ванную за верёвкой. Началась беготня по дому. Дрожали кружки. выгибались доски. Стоял сырный запах. Мама несколько раз ловила дочку, но та вырывалась. Мама орала: - Вот стерва изворотливая! Мама загнала дочку в ванную. Загремели вёдра, залялякали тазы, посыпались флакончики. Затем наступила тишина. Дочка лежала связанная на полу. Тело выгибалось. А с уст слетали крики и ругань. Мама гладила дочку и приговаривала: - Успокойся, успокойся! Журчала вода в унитазе. Пахло мылом и шампунями. Капала изредка вода из крана. Когда же попа обвязанная верёвками перестала приподниматься от пола, а связки - клокотать, мама развязала дочку, и они сели на диван. Они обложили себя кучей педикюрных инструментов и пузырьков с лаком разных цветов. А затем целых два часа пилили, шлифовали, лачили. Комната превратилась в педикюрный салон. Мама покрыла ногти красный лаком, а дочка синим. Ногти приобрели прямоугольный вид и стали чуть короче. После чего мама предложила спеть ту же самую песню. Дочка ответила согласием. Всё прошло замечательно без срывов и заклиниваний. - Ну, вот,- сказала мама, - теперь можно и в клубе перед всеми выступить. И улыбнулась дочке. А на другой день вечером в деревянном двухэтажном здании раздались аплодисменты. Затем все подростки и мужчины у себя дома дёргали шкурки, вспоминая, как мама с дочкой пели, вонзившись в деревянную сцену отращёнными налаченными ногтями ступней. Некоторые после этого стали фут фетишистами, а мама с дочкой приступили к разучиванию очередной песни и снова дом наполнился визгами, криками и беготнёй. - Опять срывы пошли. Что же это такое? Мама, держись, мама держись. Ааааааааа! И семь мужиков под их забором задёргали сосиски. А вокруг красота. Зеленеют травы, птички чирикают. Стрекочут кузнечики и дует лёгкий тёплый бриз.
>>195548663 В одном из сёл в частном доме живёт мама - Ира с дочкой Олесей. Маме 43 года, а дочке 20 лет. У них большие ступни, длинные пальцы и крупные отращённые здоровущие ногти без лака. Лица красивые притягательные. А сами они высокие и статные. Наступил летний вечер. Мама предложила дочке спеть ласковую песню грубыми и ласковыми голосами. - Давай, - согласилась дочь, - кто будет петь грубым голосом? - Давай я. Мама сняла длинное платье. Стянула трусы оголовив волосатый лобок, далее последовал лифчик. Груди отвисли до пупка. А дочка сняла короткую синюю юбку и синий топик. Трусы открыли вид на кудрявый чёрный лобок с нависшими над ним молочными железами. Мама с дочкой сели на диван рядом друг с дружкой. Пальцы скрутились в ножные матёрые кулачищи. Ногти вонзились в деревянный пошарпанный пол. Раздалось потрескивание и попискивание дерева. Дочка повернула голову к маме и спросила: - А какую именно поём? - Про колоски. - Ага. Ясно. Давай! И по дому полетели голоса. Один низкий грубый сохатый, второй тонкий претонкий. Сочетание этих двух голосов придало песни необычности. Лицо у мамы грозное, а дочки бровки приподняты, лоб напряжён, весь пошёл линиями. Шла середина песни. Мама заулыбалась не с того не с сего. Живот пошёл волнами. Руки поднялись и закрутились. Мама затанцевала арабский танец и закричала: - Меня заяишелооооо! Дочка заработала бровями, то приближала их к носу, то распрямляла. Рука грозила пальцем невидимому человеку. Рот зашевелился и от туда вылетели крики: - Меня зарогатило! После чего у дочки начали один за другим разгибаться пальцы на ступнях, а ногти выщёлкивать. Дочка заголосила: - Срываюсь!!! Мама прокричала: - Держись!!! Ногти все выщелкнули. Дочка забегала по комнате. Рот её раскрывался. Звуки ора оглушали дом. Она затанцевала, как спортивная гимнастка на ковре. Тело то кувыркалось, то пускалось в пляс. Топот, грохот и визг наполнили дом. Мама продолжала в это время петь грубым низким сиплым басом слова с уменьшительно - ласкательными окончаниями. Следом и у неё тоже один за другим завыщёлкивали пальцы на ступнях. Она смотрела на ступни и рявкала: "Первый сорвался к херам! Второй сорвался к ёбаной матери!" При этом между срывами она ругалась и пела одновременно. А когда остался мизинец она так крыла матом на весь дом и двор, что уши у дочки закладывало. Когда же мизинец на левой ноге разогнулся, то мама, с криком, забегала, а затем затанцевала бок о бок с голой дочкой. Крутились попы, дрыгались груди, поднимались руки. Раздавался Ор и визг. Ягодицы мама и дочки встречались и тёрлись о друг дружку. И тут правая нога мамы закрутилась о левую ногу дочки. Раздался грохот и крики. Тела, мелькая спинами, закатались от дивана к кровати и обратно. Ор, вой, рычание, мат, визг и слёзы наполнили дом. Затем они встали, взяли по пилке. Попы сели на диван рядом друг с дружкой. Пилочки заработали над ногтями. Мама предложила: - Попробуем ещё раз? - Давай! - кивнула дочка. Ногти опять погрузились в доски. Полились слова той же песни. Мама запела грубым голосом, а дочка тонким, почти срывающимся. Но не успели они допеть до следующего припева, как ногти на этот раз завыщёлкивали у мамы. Её глаза уставились на свои ступни. Раздался голос: - Ну ты посмотри, что твориться. Опять, опять срывы! Она, вместе с дочкой наблюдала со страхом, как пальцы резко и в хаотичном порядке распрямляются. Каждое такое распрямление она сопровождала неописуемым визгом и ужасом. Когда же сорвался мизинец, она рявкнула и вскочила. Ноги заходили в раскоряку. Она заорала: - Меня корячит, корячит! Дочка же продолжила петь тонким голосом и наблюдать за родительницей. Вскоре и у неё началось. Срыв затеялся с мизинцев. Дочка орала матом. Голос сипел. Она уже не пела, а шептала. Мама же продолжала ходить в раскоряку и твердить, что её корячит. А в это время разогнутых пальцев на ступнях дочери становилось больше с каждой минутой. Когда же у неё произошёл срыв последнего согнутого пальца, она встала и скрестила ноги. Бёдра прижались к друг дружки, пятки заприподнимались от пола. Тонкий надрывный голос затвердил: - Меня колосит! Меня колосит! Меня колосит! И тут же вплёлся грубый мамин голос: - Меня корячит! Меня корячит! Меня корячит! Мама с дочкой сели на диван. Мама сказала: - Хорошо хоть в этот раз прокрутило без спутываний и катаний колбасой. А теперь попытка номер три. Они снова согнули пальцы в ножные калачи и вонзились в пол отращёнными ногтищами. Прошёл куплет, затем припев. Мама с дочкой уже заулыбались. Но рано. Дочка задолбила пяткой и закричала: - Эй, что такое?! Ноготь заклинило! Никак не перецеплюсь! Мама между пением посоветовала: - Пяткой посильнее долбани, его и вышибет. Раздались два громких сильных удара: - Мама, чего то не как! Мама перестала петь и замолотила пятками. Ногти завыщёлкивали на ступнях один за другим. Пальцы разогнулись. Мама присела перед ступнями дочки: - Ну ка, чего тут у тебя? Она внимательно оглядела левую ступню дочери. Все пальцы со второго по мизинец разогнуты, а большой оставался согнутым, а его ноготь торчал в полу отращённой частью. - А ещё раз пяткой постучи. Раздались три удара. - Да действительно заколодило серьёзно! Дай ка я попробую тебя вышибить, родная моя! Мама встала слева от дочки. Ноготь большого пальцы правой ступни мамы вжался в кожу пятки дочери. Четыре отращённых ногтя родительницы вонзились в половые доски. Мама задоблила правой пяткой. Буханья наполнило дом. Дочка сказала: - Только сама смотри не вклинься. - Не бойся, не вклинюсь! Стучанья сменялось молотьбой. Пятка работала то медленно, то быстро. Раздавалось глухое баханье вперемешку с матом. Наконец мама произнесла: - Серьёзно тебя вколодило. Она вышибла четырьмя ударами пятки свои ногти и ушла в сени. Дочка начала опять молотить пяткой, в надежде, что ноготь большого пальцы левой ступни всё же не выдержит напора и вышибиться сам. У стены стоял шифоньер, солнце светило сквозь задёрнутые плотные шторы зелёного цвета. Мама вернулась из сеней с киянкой и стамеской. Она приставила лезвие к полу возле ногтя и застучала по ручке. Щепочки начали выскакивать, а роговая розовая матёрая пахучая пластина стала виднеться всё больше и больше. Дочка затянула гласную: - "Ааааааааа!" раздался громкий и оглушительный щелчок. Большой палец разогнулся. Дочка вскочила и бешено заорала. Руки и ноги задвигались. Рот зараскрывался. Зазвучал страшный Ор. Глаза вот - вот из орбит выскочат. Мама, глядя на дочку, завопила и кинулась в ванную за верёвкой. Началась беготня по дому. Дрожали кружки. выгибались доски. Стоял сырный запах. Мама несколько раз ловила дочку, но та вырывалась. Мама орала: - Вот стерва изворотливая! Мама загнала дочку в ванную. Загремели вёдра, залялякали тазы, посыпались флакончики. Затем наступила тишина. Дочка лежала связанная на полу. Тело выгибалось. А с уст слетали крики и ругань. Мама гладила дочку и приговаривала: - Успокойся, успокойся! Журчала вода в унитазе. Пахло мылом и шампунями. Капала изредка вода из крана. Когда же попа обвязанная верёвками перестала приподниматься от пола, а связки - клокотать, мама развязала дочку, и они сели на диван. Они обложили себя кучей педикюрных инструментов и пузырьков с лаком разных цветов. А затем целых два часа пилили, шлифовали, лачили. Комната превратилась в педикюрный салон. Мама покрыла ногти красный лаком, а дочка синим. Ногти приобрели прямоугольный вид и стали чуть короче. После чего мама предложила спеть ту же самую песню. Дочка ответила согласием. Всё прошло замечательно без срывов и заклиниваний. - Ну, вот,- сказала мама, - теперь можно и в клубе перед всеми выступить. И улыбнулась дочке. А на другой день вечером в деревянном двухэтажном здании раздались аплодисменты. Затем все подростки и мужчины у себя дома дёргали шкурки, вспоминая, как мама с дочкой пели, вонзившись в деревянную сцену отращёнными налаченными ногтями ступней. Некоторые после этого стали фут фетишистами, а мама с дочкой приступили к разучиванию очередной песни и снова дом наполнился визгами, криками и беготнёй. - Опять срывы пошли. Что же это такое? Мама, держись, мама держись. Ааааааааа! И семь мужиков под их забором задёргали сосиски. А вокруг красота. Зеленеют травы, птички чирикают. Стрекочут кузнечики и дует лёгкий тёплый бриз.
В одном из сёл в частном доме живёт мама - Ира с дочкой Олесей. Маме 43 года, а дочке 20 лет. У них большие ступни, длинные пальцы и крупные отращённые здоровущие ногти без лака. Лица красивые притягательные. А сами они высокие и статные. Наступил летний вечер. Мама предложила дочке спеть ласковую песню грубыми и ласковыми голосами. - Давай, - согласилась дочь, - кто будет петь грубым голосом? - Давай я. Мама сняла длинное платье. Стянула трусы оголовив волосатый лобок, далее последовал лифчик. Груди отвисли до пупка. А дочка сняла короткую синюю юбку и синий топик. Трусы открыли вид на кудрявый чёрный лобок с нависшими над ним молочными железами. Мама с дочкой сели на диван рядом друг с дружкой. Пальцы скрутились в ножные матёрые кулачищи. Ногти вонзились в деревянный пошарпанный пол. Раздалось потрескивание и попискивание дерева. Дочка повернула голову к маме и спросила: - А какую именно поём? - Про колоски. - Ага. Ясно. Давай! И по дому полетели голоса. Один низкий грубый сохатый, второй тонкий претонкий. Сочетание этих двух голосов придало песни необычности. Лицо у мамы грозное, а дочки бровки приподняты, лоб напряжён, весь пошёл линиями. Шла середина песни. Мама заулыбалась не с того не с сего. Живот пошёл волнами. Руки поднялись и закрутились. Мама затанцевала арабский танец и закричала: - Меня заяишелооооо! Дочка заработала бровями, то приближала их к носу, то распрямляла. Рука грозила пальцем невидимому человеку. Рот зашевелился и от туда вылетели крики: - Меня зарогатило! После чего у дочки начали один за другим разгибаться пальцы на ступнях, а ногти выщёлкивать. Дочка заголосила: - Срываюсь!!! Мама прокричала: - Держись!!! Ногти все выщелкнули. Дочка забегала по комнате. Рот её раскрывался. Звуки ора оглушали дом. Она затанцевала, как спортивная гимнастка на ковре. Тело то кувыркалось, то пускалось в пляс. Топот, грохот и визг наполнили дом. Мама продолжала в это время петь грубым низким сиплым басом слова с уменьшительно - ласкательными окончаниями. Следом и у неё тоже один за другим завыщёлкивали пальцы на ступнях. Она смотрела на ступни и рявкала: "Первый сорвался к херам! Второй сорвался к ёбаной матери!" При этом между срывами она ругалась и пела одновременно. А когда остался мизинец она так крыла матом на весь дом и двор, что уши у дочки закладывало. Когда же мизинец на левой ноге разогнулся, то мама, с криком, забегала, а затем затанцевала бок о бок с голой дочкой. Крутились попы, дрыгались груди, поднимались руки. Раздавался Ор и визг. Ягодицы мама и дочки встречались и тёрлись о друг дружку. И тут правая нога мамы закрутилась о левую ногу дочки. Раздался грохот и крики. Тела, мелькая спинами, закатались от дивана к кровати и обратно. Ор, вой, рычание, мат, визг и слёзы наполнили дом. Затем они встали, взяли по пилке. Попы сели на диван рядом друг с дружкой. Пилочки заработали над ногтями. Мама предложила: - Попробуем ещё раз? - Давай! - кивнула дочка. Ногти опять погрузились в доски. Полились слова той же песни. Мама запела грубым голосом, а дочка тонким, почти срывающимся. Но не успели они допеть до следующего припева, как ногти на этот раз завыщёлкивали у мамы. Её глаза уставились на свои ступни. Раздался голос: - Ну ты посмотри, что твориться. Опять, опять срывы! Она, вместе с дочкой наблюдала со страхом, как пальцы резко и в хаотичном порядке распрямляются. Каждое такое распрямление она сопровождала неописуемым визгом и ужасом. Когда же сорвался мизинец, она рявкнула и вскочила. Ноги заходили в раскоряку. Она заорала: - Меня корячит, корячит! Дочка же продолжила петь тонким голосом и наблюдать за родительницей. Вскоре и у неё началось. Срыв затеялся с мизинцев. Дочка орала матом. Голос сипел. Она уже не пела, а шептала. Мама же продолжала ходить в раскоряку и твердить, что её корячит. А в это время разогнутых пальцев на ступнях дочери становилось больше с каждой минутой. Когда же у неё произошёл срыв последнего согнутого пальца, она встала и скрестила ноги. Бёдра прижались к друг дружки, пятки заприподнимались от пола. Тонкий надрывный голос затвердил: - Меня колосит! Меня колосит! Меня колосит! И тут же вплёлся грубый мамин голос: - Меня корячит! Меня корячит! Меня корячит! Мама с дочкой сели на диван. Мама сказала: - Хорошо хоть в этот раз прокрутило без спутываний и катаний колбасой. А теперь попытка номер три. Они снова согнули пальцы в ножные калачи и вонзились в пол отращёнными ногтищами. Прошёл куплет, затем припев. Мама с дочкой уже заулыбались. Но рано. Дочка задолбила пяткой и закричала: - Эй, что такое?! Ноготь заклинило! Никак не перецеплюсь! Мама между пением посоветовала: - Пяткой посильнее долбани, его и вышибет. Раздались два громких сильных удара: - Мама, чего то не как! Мама перестала петь и замолотила пятками. Ногти завыщёлкивали на ступнях один за другим. Пальцы разогнулись. Мама присела перед ступнями дочки: - Ну ка, чего тут у тебя? Она внимательно оглядела левую ступню дочери. Все пальцы со второго по мизинец разогнуты, а большой оставался согнутым, а его ноготь торчал в полу отращённой частью. - А ещё раз пяткой постучи. Раздались три удара. - Да действительно заколодило серьёзно! Дай ка я попробую тебя вышибить, родная моя! Мама встала слева от дочки. Ноготь большого пальцы правой ступни мамы вжался в кожу пятки дочери. Четыре отращённых ногтя родительницы вонзились в половые доски. Мама задоблила правой пяткой. Буханья наполнило дом. Дочка сказала: - Только сама смотри не вклинься. - Не бойся, не вклинюсь! Стучанья сменялось молотьбой. Пятка работала то медленно, то быстро. Раздавалось глухое баханье вперемешку с матом. Наконец мама произнесла: - Серьёзно тебя вколодило. Она вышибла четырьмя ударами пятки свои ногти и ушла в сени. Дочка начала опять молотить пяткой, в надежде, что ноготь большого пальцы левой ступни всё же не выдержит напора и вышибиться сам. У стены стоял шифоньер, солнце светило сквозь задёрнутые плотные шторы зелёного цвета. Мама вернулась из сеней с киянкой и стамеской. Она приставила лезвие к полу возле ногтя и застучала по ручке. Щепочки начали выскакивать, а роговая розовая матёрая пахучая пластина стала виднеться всё больше и больше. Дочка затянула гласную: - "Ааааааааа!" раздался громкий и оглушительный щелчок. Большой палец разогнулся. Дочка вскочила и бешено заорала. Руки и ноги задвигались. Рот зараскрывался. Зазвучал страшный Ор. Глаза вот - вот из орбит выскочат. Мама, глядя на дочку, завопила и кинулась в ванную за верёвкой. Началась беготня по дому. Дрожали кружки. выгибались доски. Стоял сырный запах. Мама несколько раз ловила дочку, но та вырывалась. Мама орала: - Вот стерва изворотливая! Мама загнала дочку в ванную. Загремели вёдра, залялякали тазы, посыпались флакончики. Затем наступила тишина. Дочка лежала связанная на полу. Тело выгибалось. А с уст слетали крики и ругань. Мама гладила дочку и приговаривала: - Успокойся, успокойся! Журчала вода в унитазе. Пахло мылом и шампунями. Капала изредка вода из крана. Когда же попа обвязанная верёвками перестала приподниматься от пола, а связки - клокотать, мама развязала дочку, и они сели на диван. Они обложили себя кучей педикюрных инструментов и пузырьков с лаком разных цветов. А затем целых два часа пилили, шлифовали, лачили. Комната превратилась в педикюрный салон. Мама покрыла ногти красный лаком, а дочка синим. Ногти приобрели прямоугольный вид и стали чуть короче. После чего мама предложила спеть ту же самую песню. Дочка ответила согласием. Всё прошло замечательно без срывов и заклиниваний. - Ну, вот,- сказала мама, - теперь можно и в клубе перед всеми выступить. И улыбнулась дочке. А на другой день вечером в деревянном двухэтажном здании раздались аплодисменты. Затем все подростки и мужчины у себя дома дёргали шкурки, вспоминая, как мама с дочкой пели, вонзившись в деревянную сцену отращёнными налаченными ногтями ступней. Некоторые после этого стали фут фетишистами, а мама с дочкой приступили к разучиванию очередной песни и снова дом наполнился визгами, криками и беготнёй. - Опять срывы пошли. Что же это такое? Мама, держись, мама держись. Ааааааааа! И семь мужиков под их забором задёргали сосиски. А вокруг красота. Зеленеют травы, птички чирикают. Стрекочут кузнечики и дует лёгкий тёплый бриз.
>>195548701 В одном из сёл в частном доме живёт мама - Ира с дочкой Олесей. Маме 43 года, а дочке 20 лет. У них большие ступни, длинные пальцы и крупные отращённые здоровущие ногти без лака. Лица красивые притягательные. А сами они высокие и статные. Наступил летний вечер. Мама предложила дочке спеть ласковую песню грубыми и ласковыми голосами. - Давай, - согласилась дочь, - кто будет петь грубым голосом? - Давай я. Мама сняла длинное платье. Стянула трусы оголовив волосатый лобок, далее последовал лифчик. Груди отвисли до пупка. А дочка сняла короткую синюю юбку и синий топик. Трусы открыли вид на кудрявый чёрный лобок с нависшими над ним молочными железами. Мама с дочкой сели на диван рядом друг с дружкой. Пальцы скрутились в ножные матёрые кулачищи. Ногти вонзились в деревянный пошарпанный пол. Раздалось потрескивание и попискивание дерева. Дочка повернула голову к маме и спросила: - А какую именно поём? - Про колоски. - Ага. Ясно. Давай! И по дому полетели голоса. Один низкий грубый сохатый, второй тонкий претонкий. Сочетание этих двух голосов придало песни необычности. Лицо у мамы грозное, а дочки бровки приподняты, лоб напряжён, весь пошёл линиями. Шла середина песни. Мама заулыбалась не с того не с сего. Живот пошёл волнами. Руки поднялись и закрутились. Мама затанцевала арабский танец и закричала: - Меня заяишелооооо! Дочка заработала бровями, то приближала их к носу, то распрямляла. Рука грозила пальцем невидимому человеку. Рот зашевелился и от туда вылетели крики: - Меня зарогатило! После чего у дочки начали один за другим разгибаться пальцы на ступнях, а ногти выщёлкивать. Дочка заголосила: - Срываюсь!!! Мама прокричала: - Держись!!! Ногти все выщелкнули. Дочка забегала по комнате. Рот её раскрывался. Звуки ора оглушали дом. Она затанцевала, как спортивная гимнастка на ковре. Тело то кувыркалось, то пускалось в пляс. Топот, грохот и визг наполнили дом. Мама продолжала в это время петь грубым низким сиплым басом слова с уменьшительно - ласкательными окончаниями. Следом и у неё тоже один за другим завыщёлкивали пальцы на ступнях. Она смотрела на ступни и рявкала: "Первый сорвался к херам! Второй сорвался к ёбаной матери!" При этом между срывами она ругалась и пела одновременно. А когда остался мизинец она так крыла матом на весь дом и двор, что уши у дочки закладывало. Когда же мизинец на левой ноге разогнулся, то мама, с криком, забегала, а затем затанцевала бок о бок с голой дочкой. Крутились попы, дрыгались груди, поднимались руки. Раздавался Ор и визг. Ягодицы мама и дочки встречались и тёрлись о друг дружку. И тут правая нога мамы закрутилась о левую ногу дочки. Раздался грохот и крики. Тела, мелькая спинами, закатались от дивана к кровати и обратно. Ор, вой, рычание, мат, визг и слёзы наполнили дом. Затем они встали, взяли по пилке. Попы сели на диван рядом друг с дружкой. Пилочки заработали над ногтями. Мама предложила: - Попробуем ещё раз? - Давай! - кивнула дочка. Ногти опять погрузились в доски. Полились слова той же песни. Мама запела грубым голосом, а дочка тонким, почти срывающимся. Но не успели они допеть до следующего припева, как ногти на этот раз завыщёлкивали у мамы. Её глаза уставились на свои ступни. Раздался голос: - Ну ты посмотри, что твориться. Опять, опять срывы! Она, вместе с дочкой наблюдала со страхом, как пальцы резко и в хаотичном порядке распрямляются. Каждое такое распрямление она сопровождала неописуемым визгом и ужасом. Когда же сорвался мизинец, она рявкнула и вскочила. Ноги заходили в раскоряку. Она заорала: - Меня корячит, корячит! Дочка же продолжила петь тонким голосом и наблюдать за родительницей. Вскоре и у неё началось. Срыв затеялся с мизинцев. Дочка орала матом. Голос сипел. Она уже не пела, а шептала. Мама же продолжала ходить в раскоряку и твердить, что её корячит. А в это время разогнутых пальцев на ступнях дочери становилось больше с каждой минутой. Когда же у неё произошёл срыв последнего согнутого пальца, она встала и скрестила ноги. Бёдра прижались к друг дружки, пятки заприподнимались от пола. Тонкий надрывный голос затвердил: - Меня колосит! Меня колосит! Меня колосит! И тут же вплёлся грубый мамин голос: - Меня корячит! Меня корячит! Меня корячит! Мама с дочкой сели на диван. Мама сказала: - Хорошо хоть в этот раз прокрутило без спутываний и катаний колбасой. А теперь попытка номер три. Они снова согнули пальцы в ножные калачи и вонзились в пол отращёнными ногтищами. Прошёл куплет, затем припев. Мама с дочкой уже заулыбались. Но рано. Дочка задолбила пяткой и закричала: - Эй, что такое?! Ноготь заклинило! Никак не перецеплюсь! Мама между пением посоветовала: - Пяткой посильнее долбани, его и вышибет. Раздались два громких сильных удара: - Мама, чего то не как! Мама перестала петь и замолотила пятками. Ногти завыщёлкивали на ступнях один за другим. Пальцы разогнулись. Мама присела перед ступнями дочки: - Ну ка, чего тут у тебя? Она внимательно оглядела левую ступню дочери. Все пальцы со второго по мизинец разогнуты, а большой оставался согнутым, а его ноготь торчал в полу отращённой частью. - А ещё раз пяткой постучи. Раздались три удара. - Да действительно заколодило серьёзно! Дай ка я попробую тебя вышибить, родная моя! Мама встала слева от дочки. Ноготь большого пальцы правой ступни мамы вжался в кожу пятки дочери. Четыре отращённых ногтя родительницы вонзились в половые доски. Мама задоблила правой пяткой. Буханья наполнило дом. Дочка сказала: - Только сама смотри не вклинься. - Не бойся, не вклинюсь! Стучанья сменялось молотьбой. Пятка работала то медленно, то быстро. Раздавалось глухое баханье вперемешку с матом. Наконец мама произнесла: - Серьёзно тебя вколодило. Она вышибла четырьмя ударами пятки свои ногти и ушла в сени. Дочка начала опять молотить пяткой, в надежде, что ноготь большого пальцы левой ступни всё же не выдержит напора и вышибиться сам. У стены стоял шифоньер, солнце светило сквозь задёрнутые плотные шторы зелёного цвета. Мама вернулась из сеней с киянкой и стамеской. Она приставила лезвие к полу возле ногтя и застучала по ручке. Щепочки начали выскакивать, а роговая розовая матёрая пахучая пластина стала виднеться всё больше и больше. Дочка затянула гласную: - "Ааааааааа!" раздался громкий и оглушительный щелчок. Большой палец разогнулся. Дочка вскочила и бешено заорала. Руки и ноги задвигались. Рот зараскрывался. Зазвучал страшный Ор. Глаза вот - вот из орбит выскочат. Мама, глядя на дочку, завопила и кинулась в ванную за верёвкой. Началась беготня по дому. Дрожали кружки. выгибались доски. Стоял сырный запах. Мама несколько раз ловила дочку, но та вырывалась. Мама орала: - Вот стерва изворотливая! Мама загнала дочку в ванную. Загремели вёдра, залялякали тазы, посыпались флакончики. Затем наступила тишина. Дочка лежала связанная на полу. Тело выгибалось. А с уст слетали крики и ругань. Мама гладила дочку и приговаривала: - Успокойся, успокойся! Журчала вода в унитазе. Пахло мылом и шампунями. Капала изредка вода из крана. Когда же попа обвязанная верёвками перестала приподниматься от пола, а связки - клокотать, мама развязала дочку, и они сели на диван. Они обложили себя кучей педикюрных инструментов и пузырьков с лаком разных цветов. А затем целых два часа пилили, шлифовали, лачили. Комната превратилась в педикюрный салон. Мама покрыла ногти красный лаком, а дочка синим. Ногти приобрели прямоугольный вид и стали чуть короче. После чего мама предложила спеть ту же самую песню. Дочка ответила согласием. Всё прошло замечательно без срывов и заклиниваний. - Ну, вот,- сказала мама, - теперь можно и в клубе перед всеми выступить. И улыбнулась дочке. А на другой день вечером в деревянном двухэтажном здании раздались аплодисменты. Затем все подростки и мужчины у себя дома дёргали шкурки, вспоминая, как мама с дочкой пели, вонзившись в деревянную сцену отращёнными налаченными ногтями ступней. Некоторые после этого стали фут фетишистами, а мама с дочкой приступили к разучиванию очередной песни и снова дом наполнился визгами, криками и беготнёй. - Опять срывы пошли. Что же это такое? Мама, держись, мама держись. Ааааааааа! И семь мужиков под их забором задёргали сосиски. А вокруг красота. Зеленеют травы, птички чирикают. Стрекочут кузнечики и дует лёгкий тёплый бриз.
В одном из сёл в частном доме живёт мама - Ира с дочкой Олесей. Маме 43 года, а дочке 20 лет. У них большие ступни, длинные пальцы и крупные отращённые здоровущие ногти без лака. Лица красивые притягательные. А сами они высокие и статные. Наступил летний вечер. Мама предложила дочке спеть ласковую песню грубыми и ласковыми голосами. - Давай, - согласилась дочь, - кто будет петь грубым голосом? - Давай я. Мама сняла длинное платье. Стянула трусы оголовив волосатый лобок, далее последовал лифчик. Груди отвисли до пупка. А дочка сняла короткую синюю юбку и синий топик. Трусы открыли вид на кудрявый чёрный лобок с нависшими над ним молочными железами. Мама с дочкой сели на диван рядом друг с дружкой. Пальцы скрутились в ножные матёрые кулачищи. Ногти вонзились в деревянный пошарпанный пол. Раздалось потрескивание и попискивание дерева. Дочка повернула голову к маме и спросила: - А какую именно поём? - Про колоски. - Ага. Ясно. Давай! И по дому полетели голоса. Один низкий грубый сохатый, второй тонкий претонкий. Сочетание этих двух голосов придало песни необычности. Лицо у мамы грозное, а дочки бровки приподняты, лоб напряжён, весь пошёл линиями. Шла середина песни. Мама заулыбалась не с того не с сего. Живот пошёл волнами. Руки поднялись и закрутились. Мама затанцевала арабский танец и закричала: - Меня заяишелооооо! Дочка заработала бровями, то приближала их к носу, то распрямляла. Рука грозила пальцем невидимому человеку. Рот зашевелился и от туда вылетели крики: - Меня зарогатило! После чего у дочки начали один за другим разгибаться пальцы на ступнях, а ногти выщёлкивать. Дочка заголосила: - Срываюсь!!! Мама прокричала: - Держись!!! Ногти все выщелкнули. Дочка забегала по комнате. Рот её раскрывался. Звуки ора оглушали дом. Она затанцевала, как спортивная гимнастка на ковре. Тело то кувыркалось, то пускалось в пляс. Топот, грохот и визг наполнили дом. Мама продолжала в это время петь грубым низким сиплым басом слова с уменьшительно - ласкательными окончаниями. Следом и у неё тоже один за другим завыщёлкивали пальцы на ступнях. Она смотрела на ступни и рявкала: "Первый сорвался к херам! Второй сорвался к ёбаной матери!" При этом между срывами она ругалась и пела одновременно. А когда остался мизинец она так крыла матом на весь дом и двор, что уши у дочки закладывало. Когда же мизинец на левой ноге разогнулся, то мама, с криком, забегала, а затем затанцевала бок о бок с голой дочкой. Крутились попы, дрыгались груди, поднимались руки. Раздавался Ор и визг. Ягодицы мама и дочки встречались и тёрлись о друг дружку. И тут правая нога мамы закрутилась о левую ногу дочки. Раздался грохот и крики. Тела, мелькая спинами, закатались от дивана к кровати и обратно. Ор, вой, рычание, мат, визг и слёзы наполнили дом. Затем они встали, взяли по пилке. Попы сели на диван рядом друг с дружкой. Пилочки заработали над ногтями. Мама предложила: - Попробуем ещё раз? - Давай! - кивнула дочка. Ногти опять погрузились в доски. Полились слова той же песни. Мама запела грубым голосом, а дочка тонким, почти срывающимся. Но не успели они допеть до следующего припева, как ногти на этот раз завыщёлкивали у мамы. Её глаза уставились на свои ступни. Раздался голос: - Ну ты посмотри, что твориться. Опять, опять срывы! Она, вместе с дочкой наблюдала со страхом, как пальцы резко и в хаотичном порядке распрямляются. Каждое такое распрямление она сопровождала неописуемым визгом и ужасом. Когда же сорвался мизинец, она рявкнула и вскочила. Ноги заходили в раскоряку. Она заорала: - Меня корячит, корячит! Дочка же продолжила петь тонким голосом и наблюдать за родительницей. Вскоре и у неё началось. Срыв затеялся с мизинцев. Дочка орала матом. Голос сипел. Она уже не пела, а шептала. Мама же продолжала ходить в раскоряку и твердить, что её корячит. А в это время разогнутых пальцев на ступнях дочери становилось больше с каждой минутой. Когда же у неё произошёл срыв последнего согнутого пальца, она встала и скрестила ноги. Бёдра прижались к друг дружки, пятки заприподнимались от пола. Тонкий надрывный голос затвердил: - Меня колосит! Меня колосит! Меня колосит! И тут же вплёлся грубый мамин голос: - Меня корячит! Меня корячит! Меня корячит! Мама с дочкой сели на диван. Мама сказала: - Хорошо хоть в этот раз прокрутило без спутываний и катаний колбасой. А теперь попытка номер три. Они снова согнули пальцы в ножные калачи и вонзились в пол отращёнными ногтищами. Прошёл куплет, затем припев. Мама с дочкой уже заулыбались. Но рано. Дочка задолбила пяткой и закричала: - Эй, что такое?! Ноготь заклинило! Никак не перецеплюсь! Мама между пением посоветовала: - Пяткой посильнее долбани, его и вышибет. Раздались два громких сильных удара: - Мама, чего то не как! Мама перестала петь и замолотила пятками. Ногти завыщёлкивали на ступнях один за другим. Пальцы разогнулись. Мама присела перед ступнями дочки: - Ну ка, чего тут у тебя? Она внимательно оглядела левую ступню дочери. Все пальцы со второго по мизинец разогнуты, а большой оставался согнутым, а его ноготь торчал в полу отращённой частью. - А ещё раз пяткой постучи. Раздались три удара. - Да действительно заколодило серьёзно! Дай ка я попробую тебя вышибить, родная моя! Мама встала слева от дочки. Ноготь большого пальцы правой ступни мамы вжался в кожу пятки дочери. Четыре отращённых ногтя родительницы вонзились в половые доски. Мама задоблила правой пяткой. Буханья наполнило дом. Дочка сказала: - Только сама смотри не вклинься. - Не бойся, не вклинюсь! Стучанья сменялось молотьбой. Пятка работала то медленно, то быстро. Раздавалось глухое баханье вперемешку с матом. Наконец мама произнесла: - Серьёзно тебя вколодило. Она вышибла четырьмя ударами пятки свои ногти и ушла в сени. Дочка начала опять молотить пяткой, в надежде, что ноготь большого пальцы левой ступни всё же не выдержит напора и вышибиться сам. У стены стоял шифоньер, солнце светило сквозь задёрнутые плотные шторы зелёного цвета. Мама вернулась из сеней с киянкой и стамеской. Она приставила лезвие к полу возле ногтя и застучала по ручке. Щепочки начали выскакивать, а роговая розовая матёрая пахучая пластина стала виднеться всё больше и больше. Дочка затянула гласную: - "Ааааааааа!" раздался громкий и оглушительный щелчок. Большой палец разогнулся. Дочка вскочила и бешено заорала. Руки и ноги задвигались. Рот зараскрывался. Зазвучал страшный Ор. Глаза вот - вот из орбит выскочат. Мама, глядя на дочку, завопила и кинулась в ванную за верёвкой. Началась беготня по дому. Дрожали кружки. выгибались доски. Стоял сырный запах. Мама несколько раз ловила дочку, но та вырывалась. Мама орала: - Вот стерва изворотливая! Мама загнала дочку в ванную. Загремели вёдра, залялякали тазы, посыпались флакончики. Затем наступила тишина. Дочка лежала связанная на полу. Тело выгибалось. А с уст слетали крики и ругань. Мама гладила дочку и приговаривала: - Успокойся, успокойся! Журчала вода в унитазе. Пахло мылом и шампунями. Капала изредка вода из крана. Когда же попа обвязанная верёвками перестала приподниматься от пола, а связки - клокотать, мама развязала дочку, и они сели на диван. Они обложили себя кучей педикюрных инструментов и пузырьков с лаком разных цветов. А затем целых два часа пилили, шлифовали, лачили. Комната превратилась в педикюрный салон. Мама покрыла ногти красный лаком, а дочка синим. Ногти приобрели прямоугольный вид и стали чуть короче. После чего мама предложила спеть ту же самую песню. Дочка ответила согласием. Всё прошло замечательно без срывов и заклиниваний. - Ну, вот,- сказала мама, - теперь можно и в клубе перед всеми выступить. И улыбнулась дочке. А на другой день вечером в деревянном двухэтажном здании раздались аплодисменты. Затем все подростки и мужчины у себя дома дёргали шкурки, вспоминая, как мама с дочкой пели, вонзившись в деревянную сцену отращёнными налаченными ногтями ступней. Некоторые после этого стали фут фетишистами, а мама с дочкой приступили к разучиванию очередной песни и снова дом наполнился визгами, криками и беготнёй. - Опять срывы пошли. Что же это такое? Мама, держись, мама держись. Ааааааааа! И семь мужиков под их забором задёргали сосиски. А вокруг красота. Зеленеют травы, птички чирикают. Стрекочут кузнечики и дует лёгкий тёплый бриз.
>>195548701Просто старенький форс на тему даркнета и прочего, я с ним года четыре назад носился и уже тогда он был стар.
Эта история имела место в октябре 1995 года. У меня был хороший друг - натурал Сережа, сильно увлекавшийся компьютерами и учившийся на программиста, в то время как я учился в мединституте. Тогда Сереже было 18 лет, а мне 22. Он был высоким (185 см), крупным, массивным (80 кг), коренастым, плотным и подкачанным, но при этом стройным (хотя в школе он был слегка толстоват или, вернее, "упитан") хлопцем с круглым добродушным лицом, серо-зелеными глазами, короткой стрижкой "ежиком" и большой мускулистой попкой, хорошо выделявшейся в любой одежде :-) Он не знал ни о том, что я гей, ни о моем увлечении клизмами.Однажды я пришел по предварительной договоренности к Серому домой утром, примерно в 11 часов, в пятницу, просто посидеть и пообщаться, вместе поиграть на его компьютере в "Дюну". Сережа был один дома - родители на работе, 16-летний младший брат в школе. Мы сели вместе позавтракали, попили чаю, болтая обо всяких пустяках. Сережа пожаловался, что у него уже три дня не переставая болит голова, и никакие анальгетики ему не помогают.Я предложил ему помассировать голову, виски, переносицу и шею, чтобы помочь ему снять боль. Он охотно согласился, я встал из-за стола, стал перед ним и стал массировать ему пальцами виски, переносицу, потом "разглаживать" ему лоб, потом запустил пятерню в его короткие "ежиком" волосы и тщательно промассировал ему волосистую часть головы. Потом я обошел его сзади и стал энергично массировать ему затылок и шею. Когда я устал, я сказал, что закончил массаж. Сережа поблагодарил и сказал, что ему помогло и голова уже не так сильно болит, но не полностью прошло.Я сказал ему, что голова у него может болеть от интоксикации какими-нибудь шлаками, от плохой экологии или плохого питания, и что у него может быть запор, и предложил ему поставить клизму, чтобы снять интоксикацию и головную боль. Я это предложил, не особенно надеясь на успех, на положительную реакцию - я просто "закинул пробный шар" :-) Я даже не знал, есть ли у него вообще клизма дома, и ставили ли ему клизму когда-нибудь, и как он к клизме относится - я просто закинул удочку. К моему удивлению, Сережка не стал спорить со мной и оспаривать возможную пользу от клизмы при головной боли, не стал удивляться идее лечить головную боль "через попу" (возможно, он просто доверял мне как студенту-медику). Наоборот, он охотно и сразу согласился с тем, что клизма может быть ему полезна и что причина головной боли может быть в интоксикации - он сказал что у него и правда сейчас запор, и сказал приблизительно "да знаю я, что клизма поможет и что оно полезно, просто не хочу сейчас клизму". Вместо этого он стал выдвигать возражения совсем другого плана - что-де он не хочет клизму, что он лучше пока подождет, пока запор и головная боль пройдут сами, что он стесняется, чтобы ему ставили клизму, что он подождет до завтра и если до завтра голова не пройдет и он не покакает, то он сам себе поставит клизму, или попросит отца, чтобы отец ему поставил.Я попытался немножко поуговаривать Сережу не стесняться, уговорить его что ему стоит поставить клизму именно сейчас, а не терпеть головную боль и мучаться запором, и т.п. Он отказывался и отнекивался, повторяя, что в случае необходимости поставит себе клизму сам, но завтра, не сегодня. Я его спросил, ставили ли ему в детстве клизму. Он признался, что ставили, и часто, и добавил, что это было неприятно и он не любит клизму.Я попытался его еще немножко поуговаривать, типа что не надо бояться клизмы, что это не больно и что я ему не сделаю больно, но он отнекивался и повторял "не хочу клизму, не люблю клизму", но не отрицал, что ему надо сделать клизму, и говорил что он сам себе поставит, но не сейчас, а завтра, если до завтра не пройдет. Я потерял надежду его уговорить и оставил его в покое, закрыв тему клизмы с его обещанием, что он поставит себе клизму сам, если голова не перестанет болеть до завтра и он сам не покакает.После этого я направился в ванную помыть руки, так как у меня руки были слегка жирные после массажа Сережиной головы (у него жирные волосы). Сережа пошел следом за мной в ванную, чтобы показать мне, где висит полотенце для рук. В ванной я увидел обвивающийся вокруг смесителя ванны шланг от клизмы с наконечником и валяющуюся на бортике ванны грелку. Раньше я не видел в доме у Сережи клизму и не знал, есть ли она у них вообще. Естественно, от вида этой штуки я пришел в некоторое возбуждение и спросил Сережу, для чего это тут лежит клизма и кто ею пользуется (думая, что, может, ему уже ставили вчера или сегодня клизму). Сережа индифферентно и неохотно ответил: "А, это мама ею пользуется, я не знаю для чего, по своим там женским делам". Я его спросил, ставили ли ему клизму именно этой грелкой. Сережа ответил утвердительно "Да".
Тогда я снова стал уговаривать Сережу согласиться на клизму, говорил что ему глупо отказываться, вот же клизма лежит перед глазами, твердил ему что это не будет больно или неприятно. При этом я взял эту грелку и шланг в руки, повертел, порассматривал, постепенно приходя во все большее внутреннее возбуждение. Я открыл кран смесителя и стал наполнять грелку водой на глазах у Сережи, думая о том, как Сереже в детстве ставили клизму, и параллельно продолжал уговаривать Сережу согласиться, чтобы ему поставили клизму. Говорил, что ему это действительно необходимо, полезно, так как у него запор, и головная боль вероятно связана с запором, говорил, что ему нет смысла ждать до завтра и т.п. Cережа отнекивался, но, видя, что я уже наполняю клизму и не собираюсь отступать, сдался и сказал: "Хорошо, поставь мне клизму, только не больно, пожалуйста?"Я в который уже раз пообещал ему, что больно ему не будет. Наполнив клизму, я подвесил ее на гвоздике для полотенец, и попросил Сережу раздеться догола и встать "рачком" на коврике перед ванной. Сережа неохотно и очень смущенно разделся догола, сняв маечку, штаны и трусики (хотя до этого он уже не раз переодевался при мне, и в баню ходили, и там он абсолютно не смущался) и встал в позу на коврике. Я погладил его по попке, попросил не сжиматься, открыл шкафчик в ванной, достал там какой-то детский крем, густо смазал этим кремом наконечник клизмы, потом взял на палец этого крема и, раздвинув Сереже попку, сказал, что буду смазывать ему задний проход. Я попросил его не сжиматься, и, поглаживая по попке, нежно смазал и слегка помассировал ему дырочку, затем неглубоко - на одну фалангу - ввел ему в попку пальчик, помассировал там, помазал, и, раздвинув ему попку пошире, ввел палец глубже - сначала на две фаланги, снова остановился и "помассировал" ему попку внутри, потом ввел палец до конца и, нащупав его простату, слегка помассировал ее. Сережа в первый момент, в начале введения пальчика, сжал попку, но потом расслабился и уже не сжимался и не сопротивлялся, лишь негромко постанывал. Я вытащил палец, весь перепачканный калом (у него ведь был запор), обтер палец салфеткой и сказал, что будем, мол, ставить ему клизму. C этими словами я снова раздвинул его мускулистые "булочки" и аккуратно, медленно ввел ему наконечник, все время поглаживая по попке и обещая, что клизма не сделает ему больно, что будет хорошо и головная боль пройдет вместе с запором. Сережа не сжимался, стоял спокойно в позе "рака" и терпеливо ждал.Вставив ему наконечник в попку на всю глубину, я осторожно приоткрыл краник клизмы до половины, и теплая вода медленно пошла Сереже в попку. Я сел на край ванны рядом с ним, стоящим раком на коврике, и стал массировать ему низ животика и попку. Он пытался принимать клизму как мог мужественно и делал вид, что все нормально, и стоял в позе очень смирно, не стонал, не вздыхал, не просил прекратить клизму, лишь время от времени поворачивал голову назад и спрашивал, много ли осталось воды в клизме. Лишь в самом конце вливания Сережа, очень смутившись, жалобным голосом попросил: "Может, хватит?"Я ему ответил, что нет, нужно принять всю клизму до конца и еще немножко ее подержать в попке потом. Он жалобно вздохнул. Я погладил его по попке и ободрил, что все нормально и водички в клизме осталось совсем чуть-чуть. Он снова вздохнул. Тем не менее, он мужественно принял всю клизму до конца - около 2 литров теплой воды.Я осторожно вытащил наконечник из его попки, похвалил его за терпеливость и сказал, что, мол, такому большому и сильному мальчику положена и большая клизма :-) Сережа снова вздохнул. Я сжал ему половинки попки и заставил 10 минут подержать клизму. Все эти 10 минут Сережа беспокойно вздыхал и немножко ерзал, приподнимая попку и спрашивая, можно ли уже.Через 10 минут я отпустил Сережу на унитаз. Он был просто счастлив :-) Опорожнялся он тоже при мне - унитаз находится у них в ванной. Сидя на унитазе, массируя себе живот и опорожняясь, он отметил, что голова "почти перестала болеть". Я ему сказал: "Ну вот видишь!" и добавил, что это пока еще не полный эффект от клизмы - его просто клизма отвлекла от головной боли, а для хорошего очищения организма ему клизму надо повторить, чтобы пошла чистая вода, и тогда головная боль пройдет совсем. Сережа вздохнул и спросил: "Может, не надо больше? Может одной клизмы хватит? Я не хочу опять клизму:". Я ему авторитетным и не допускающим возражений тоном сказал, что клизму надо повторить и что ему обязательно станет лучше, и, чтобы показать серьезность намерений, снова стал наполнять клизму под краном. Сережа тяжело вздохнул, но не стал спорить, слез с унитаза и покорно снова опустился на четвереньки на коврике. Я утешил его, погладив по попке и пообещав, что вторая клизма будет не такой трудной, как первая, ибо в кишке уже нет запора. Он только вздохнул. Я снова подвесил наполненную клизму, смазал наконечник, приоткрыл ему попку и смазал дырочку, но на этот раз не стал вставлять ему пальчик, а сразу вставил наконечник клизмы, открыл краник наполовину и пустил воду ему в попку.Вторую клизму Сережа принял так же спокойно, как и первую, даже не оглядывался назад и не спрашивал, много ли осталось в клизме, как в первый раз. После второй клизмы я снова заставил Сережу подержать клизму в попке 10 минут, затем отпустил на унитаз. Опорожняясь, он отметил, что голова совсем не болит, и поблагодарил меня. Я приласкал его, погладив по голове и взъерошив волосы, и спросил: "Ну правда же, не больно совсем?" Сережа согласился, что не больно. Я спросил, когда ему вообще последний раз клизму делали. Он сказал, что давно, лет в 14, четыре года назад, и это было "не очень приятно". Потом Сережа встал, подтер попку, быстро оделся, и мы вышли. Он снова поблагодарил меня за помощь и за "хорошую клизму", добавив, что я хороший друг и не побрезговал поставить ему клизму, и сказал, что благодарен за то, что я проявил настойчивость и поставил ему клизму - сказал, что очень помогло.
Примерно через 2 недели после этого эпизода случился другой интересный эпизод. Я сидел у Сережи дома в их с братом комнате. Мы были одни дома втроем - я, Сережа и его младший 16-летний брат Валик. Сережа игрался с компьютером, я сидел на стуле и болтал с ними обоими. Валик заболел - у него был острый гайморит, температура под 39 и сильная головная боль. Поэтому Валик лежал в постели, периодически сморкался и жаловался на головную боль и слабость. Он также говорил, что жаропонижающее не помогает нифига. Сережа издевательским, как мне показалось, тоном и с хитрой улыбкой предложил: "Надо поставить Валюшке клизму, сразу поможет". Я решил поддержать эту шутку и обратить ее во что-то более серьезное. И сказал: "А между прочим, совершенно серьезно, зря ты смеешься, клизма хорошо снижает температуру, лучше чем холодный компресс, потому что температура воды в клизме ниже температуры тела и клизма заберет из него лишнее тепло. А еще клизма поможет снять интоксикацию. А потом, после большой очистительной клизмы, можно ему ввести в попку жаропонижающее в маленькой клизмочке-грушке или в свечах, так оно лучше всасывается и сильнее действует".Реакция Валика на эти слова меня удивила. Я ожидал, что Валик или проигнорирует мои слова как прикол, или рассердится, или начнет спорить и сопротивляться идее клизмы, как сопротивлялся Сережа, когда у него болела голова и я его уговаривал на клизму. Валик же, вместо этого, сразу же с готовностью и, как мне показалось, даже несколько демонстративно повернулся на левый бочок, подогнул ножки и выставил попку в черных спортивных штанишках, сказав при этом: "Ну давайте, сделайте мне клизму, может поможет".Cережа захихикал и, обращаясь к Валику, спросил издевательским тоном: "Что, Валюша, любишь клизму?". Валик сердито ответил: "Да не люблю я клизму, я просто ее не боюсь, а ты боишься". Сережа в свою очередь возмутился: "Я? Я боюсь клизмы? Ничуть я не боюсь клизмы! Мне вот Вова недавно тоже клизму ставил, он может подтвердить". Валик хихикнул и сказал: "Ага-ага, небось уговаривал тебя полчаса. Я вот помню как тебе клизму ставили в детстве и как ты брыкался, а я никогда не боялся". Сережа: "То было давно и неправда, а сейчас не боюсь". Валик: "Ну раз не боишься, пускай тебе Вова тоже клизму поставит". Сережа: "А это с какой стати? Это ты заболел, это тебе надо клизму, а я здоровый и у меня ничего не болит". Валик: "А просто так, отмазка не катит, докажи что не боишься клизмы". Сережа: "Ну делать мне нефиг, как тебе что-то доказывать, мне не 10 лет, а 18". Валик: "Значит ты трус и боишься клизмы". Сережа вспылил: "Ах так, ну ладно, пусть мне тоже поставят клизму, я те докажу что я ее не боюсь".Я сидел и наблюдал этот спор и нехило прикололся. Говорю ребятам: "Хва спорить, давай лучше делать клизму Валику, а потом тебе, Сережа - докажешь Валику, что не боишься клизмы". Сережа: "Ну ладно, давай".Я снял с Валика черные спортивные штанишки и трусики, сходил в ванную и принес оттуда наполненную теплой водой клизму - грелку и вазелин. Дал Сереже в руки грелку и попросил подержать ее. Раздвинул попку Валику, нежно смазал попку вазелином, вставил пальчик и помазал ему задний проходик внутри, поглаживая попку. Валик лежал совершенно спокойно, расслабил задний проход и даже потужился навстречу моему пальчику. Мне это очень понравилось, я понял что ему приятно.Затем я густо смазал вазелином наконечник клизмы и осторожно ввел его Валику в попку. Потом открыл краник клизмы и стал нежно поглаживать Валику животик одной рукой и попку - другой. Валик лежал спокойно, лишь слегка постанывал и чуть-чуть ерзал попкой. Попросил Сережу опустить чуть ниже грелку - "не так быстро лейте воду в попу, я в туалет хочу". Сережа опустил клизму чуть ниже, вода пошла медленнее и Валик успокоился.Поставив клизму Валику, я закрыл краник, осторожно вытащил наконечник из его нежной попки и перевернул его на животик, велев подержать клизму в попке. Валик лежал спокойно, лишь немного ерзал и постанывал, но не подавал виду что сильно хочет в туалет. Я гладил его по спинке, по попке и по ножкам, мял и массировал ему попусик.После примерно 10 минут я отпустил Валика в туалет. Вернулся Валик довольный, сияющий, сообщив: "хорошо, блин, опорожнился". Я предложил ему повторить клизму, он охотно согласился. Повторили. После повторной клизмы я померил ему температуру в попке - действительно немного снизилась, до 38.3. После этого я поискал в их домашней аптечке грушку и анальгин в ампулах, чтобы сделать Валику клизму с жаропонижающим, не нашел, зато нашел свечки с парацетамолом и запихал 2 свечки Валику в попку. После этого Валик поблагодарил, надел трусики, не став надевать штаны, и снова забрался в постель.Уже забравшись в постель, Валик вдруг вспомнил: "Ах да, Сережа грозился, что даст себе поставить клизму, чтоб показать что он ее не боится". Вылез из постели и говорит: "Серый, давай, ложись, выполняй обещание". Я поддержал его и говорю: "Да-да, Серый, ты сказал - выполняй".Сережа был очень смущен, однако разделся, сняв джинсы и трусы, и улегся на левый бок, подогнув ноги. Валик сходил и принес клизму, наполненную, и мы вдвоем поставили Сереже клизму - Валик держал грелку, а я ставил клизму и гладил Сережу по животику и попке. Сережа принимал клизму хорошо, мужественно. После клизмы совершенно спокойно вылежал 10 минут, потом пошел в туалет и вернулся. Я предложил ему поставить еще раз клизму, Сережа заспорил: "Мы говорили только об одной клизме, чтоб доказать Валику, что я ее не боюсь, а на вторую клизму я не подписывался". Я ему говорю: "Да-да, но Валику мы поставили 2 клизмы, а тебе только одну - будет несправедливо, Валик моложе тебя, а он не боится клизмы". Сережа сдался и позволил поставить себе еще одну клизму, вторую.Больше, однако, эпизодов, когда бы можно было поставить клизму Валику или Сереже, мне не представлялось. До сих пор жалею, что не рискнул взять Сережу или Валика во время оклизмления за яйца :-) Тем более что у обоих в процессе оклизмления встал :-)
Этот случай имел место в июне 1998 года. У меня был очень хороший друг-натурал Виталик. Ему в то время было 22 года, но выглядел он на 15-16 лет - миниатюрный, худенький и хрупкий мальчик небольшого росточка, с вьющимися темными волосами и темно-зелеными глазами, тонкой нежной кожей, почти без растительности. В отличие от многих других моих друзей, Виталик знал обо мне практически все, в том числе знал и о моей голубой ориентации (что не портило наших отношений), и даже знал, что он мне нравится и что я считаю его красивым мальчиком (это ему льстило, но поползновений в его сторону я никогда никаких не предпринимал, дорожа его дружбой). Но о том, что я увлекаюсь клизмами, он не подозревал - это был для меня слишком интимный вопрос, чтобы делиться им даже с самыми близкими друзьями.И вот однажды, когда я утром пришел к Виталику в гости, я застал его валяющимся в кровати в одних спортивных трусах. Он был один дома. Выглядел он больным - каким-то сонливым, вялым, заторможенным. Я спросил его, в чем дело. Виталик рассказал мне историю: оказывается, накануне вечером его сосед попросил его помочь слить бензин из бензобака его машины, то есть немного отсосать из шланга, чтобы бензин пошел. Виталик согласился, взял шланг и отсосал, как делают многие автолюбители для слива бензина из бака. Но во время отсасывания он случайно закашлялся, поперхнулся и заглотил глоточек бензина, не успел сплюнуть. Виталик пожаловался мне, что, вероятно, отравился бензином - он жаловался на боль в животе, тошноту, сильную слабость, сонливость, заторможенность, головокружение и головную боль, на жидкий понос.Я отругал Виталика за то, что он сразу же не промыл желудок, не вызвал рвоту. Затем я уговорил его, что необходимо промыть ему желудок хотя бы сейчас. Виталик слабо сопротивлялся - ему просто было лень что-либо делать из-за сильной слабости и сонливости. Я заставил его выпить около литра слабо-розового раствора марганцовки из литровой банки, а затем повел его в ванную и велел наклониться над раковиной и вызвать рвоту, сунув два пальца в рот. Виталик подчинился. Пока он тужился, вызывая рвоту, и рвал, я обнял его сзади и крепко прижал к себе? сдавливая ему живот и помогая рвать. Мой член в брюках при этом встал и уперся ему в попку через трусики, но Виталик даже не обратил на это внимания, будучи занят промыванием желудка. После рвоты я напоил его снова чистой водой, прямо в ванной, из той же банки, и заставил снова вызвать рвоту. Так повторилось несколько раз, пока при рвоте не пошла чистая вода без запаха бензина. После промывания желудка Виталик выглядел бледным и несчастным, измученным рвотой, но сказал, что ему стало легче.Затем мы вернулись в комнату, и Виталик тяжело плюхнулся на кровать. Я дал ему измельченного активированного угля. Затем я сказал Виталику: "А теперь тебе необходимо промыть кишечник, поставить тебе очистительную клизму". Виталик опять засопротивлялся, как сопротивлялся вначале предложению промыть желудок - твердил: "Не надо клизму, не хочу клизму, я устал, я хочу спать, у меня голова кружится? не надо клизму, оставь меня в покое, дай поспать". Я ему в ответ говорил: "Виталик, тебе действительно надо поставить клизму, промыть кишечник, ты же болен, ты отравился, тебе это нужно, тебе потом станет лучше, поверь мне. А спать будешь потом, после клизмы и туалета, тебе же спать хочется именно от отравления бензином, не просто так". Виталик продолжал капризничать и упираться: "Не надо клизму, не хочу клизму". Я ему сказал: "Виталик, ну не бойся ты клизмы, я тебе не сделаю больно, честное слово: тебе действительно надо поставить клизму, ну что ты как маленький, чесслово". Виталик заколебался. Я добавил: "Я с тобой сейчас разговариваю не как гомик, а как врач. Не бойся, я не собираюсь злоупотреблять, я ничего плохого тебе не сделаю, тебе действительно надо сделать клизму, я это не придумал, чтобы тебя раздеть и соблазнить, мне сто лет не надо тебе лазить в попу, поверь". Эта фраза и решила все дело - Виталик успокоился и неохотно сказал: "Ну ладно, уговорил, давай клизму". Тогда я понял, чего в действительности опасался Виталик - не самой клизмы, а того, что делать ему клизму будет "гомик", опасался, видимо, cоблазнения, неадекватного поведения с моей стороны. Я его успокоил этой фразой.Получив от Виталика согласие на клизму, я отправился в ванную искать сей предмет. В шкафчике ванной я нашел большую клизму-грушку примерно на 200 мл, с пластмассовым наконечником, и баночку крема Nivea. Вообще-то я хотел поставить ему клизму из грелки или кружки Эсмарха, но такой клизмы у него дома не было. У меня на какое-то время возникла мысль сбегать в ближайшую аптеку и купить там клизму-грелку? или сходить к жившему недалеко другому другу, у которого, как я знал, есть клизма-грелка дома, и попросить одолжить ее на время. Но я отверг эту идею, решив, что мне и так с большим трудом удалось уговорить Виталика на клизму, а пока я буду бегать за большой клизмой-грелкой, он еще чего доброго передумает, особенно когда увидит такую большую и страшную клизму :). Поэтому я решил ставить Виталику клизму из того, что есть. Я пошел на кухню, взял там двухлитровую кастрюльку, наполнил ее теплой-теплой кипяченой водой из чайника, и с этой кастрюлькой, клизмой-грушкой и баночкой крема Nivea на подносе вернулся в комнату Виталика.Я поставил поднос на полу около кровати Виталика, стащил с Виталика спортивные трусики, он не сопротивлялся, лежал безучастно. Он остался совсем голенький, лежа попкой вверх. Я велел ему повернуться на левый бочок и подогнуть ножки к животику. Он повернулся, но не на левый, а на правый бочок, лицом ко мне и к двери в комнату, а попкой к стене, и подогнул ножки к животу, как я просил. Я ему сказал: "Веталька? я же тебя просил лечь на левый? а не на правый бок !". Виталик спросил: "А какая разница, на каком боку лежать ?". Я ему ответил: "Большая разница, в позе на левом боку вода легче и глубже проходит в кишечник, силой тяжести, бо кишечник загибается влево. А в позе на правом боку наоборот, кишечник перегибается вверх, вода против силы тяжести не идет и долго задерживается в прямой кишке. Тебе в такой позе будет трудно принимать клизму, будет больно и неприятно в попке и в животе, ты сильно захочешь какать". Виталик ответил: "Я не хочу на левом боку, я хочу лежать лицом к двери в комнату, а то вдруг сестра с занятий вернется, зайдет в комнату и увидит меня в таком виде, попой к ней, да еще с клизмой в попе, мне будет очень стыдно. А так я хоть увижу сразу и успею одеялом накрыться". Я ему: "Во-первых, Веталька, в клизме нет ничего постыдного? обычная медицинская процедура, и даже если сестра тебя и увидит с клизмой в попе, ничего такого страшного нет. Во-вторых, сестра твоя вернется с занятий еще не скоро, и мы закончим, я думаю? раньше, чем она вернется. В-третьих, ты же услышишь? как она открывает входную дверь, как она идет сюда, и всегда успеешь не то что накрыться, но и трусы надеть успеешь, и клизму спрятать". Виталик упрямо: "Нет, я хочу лицом к двери в комнату, мне все равно стыдно и неудобно". Я ему: "Ну хорошо, хорошо, тогда давай ложись наоборот - там, где сейчас голова, пусть будут ноги и наоборот, тогда ты сможешь лежать лицом к двери и попой к стене? но на левом боку". Виталик: "Не, не хочу, мне лень перекладываться, давай так - на правом боку". Я ему: "Хорошо, Веталь, будем делать клизму на правом боку? но я тебя предупредил - если тебе будет больно или неприятно, ты сам виноват, что лег в неправильную позу". Виталик ответил: "Хорошо".
После этого я взял грушку, набрал в нее доверху теплой воды из кастрюльки, выпустил из нее воздух и донабрал воды, снова проверил, нет ли в ней воздуха, и обильно смазал наконечник клизмы кремом. Виталик внимательно наблюдал за этими манипуляциями, совершенно спокойно, без тревоги на лице. Затем я взял на палец крема, раздвинул Виталику попку и нежно смазал ему дырочку, потом плавно ввел палец ему в задний проход, поглаживая другой рукой по попке, смазал ему кишку внутри и аккуратно вытащил палец. Я не задерживался долго пальчиком в попке, помня, что обещал Виталику не злоупотреблять. Виталик воспринял смазывание попки совершенно безучастно. Вообще, отравление бензином сделало его каким-то индифферентным ко всему на свете, больше всего он хотел спать.Вытащив пальчик из попки Виталика, я взял клизму и осторожно ввел ему наконечник в попку. Виталик лежал совершенно спокойно. Я спросил его: "Ну как? вот видишь - не больно же совсем ?". Виталик пожаловался, что наконечник царапает ему попку, уперся где-то в кишку. Я его спросил: "Че ж ты не сказал, когда я вводил ?". Он: "А мне все равно:и не очень больно". Я ему: "Ну извини, Веталька, я видимо неправильно ввел, поцарапал тебе попку: Я не нарочно, прости. Сейчас вытащу и вставлю снова правильно". С этими словами я осторожно вытащил наконечник, снова смазал его, смазал Виталику дырочку и аккуратно вставил наконечник снова ему в задний проход. Виталик сказал: "Вот теперь нормально, не царапает попу". Я сказал: "Вот и отлично" и стал медленно сжимать грушку, вливая теплую воду ему в попочку. При этом другой рукой я нежно поглаживал ему половинки попки. Закончив вливание, я аккуратно вытащил наконечник клизмы, наполнил клизму снова, опять вставил ему в попку и повторил вливание грушки. Виталик лежал спокойно. Так я сделал ему три грушки - около 600 мл воды. После третьей грушки Виталик сказал: "Все, хватит, у меня болит живот? я какать хочу". Я ему сказал: "Веталька, трех грушек мало для взрослого парня: Надо сделать хотя бы литр-полтора воды. А болит живот у тебя из-за неправильной позы, я же тебя предупреждал - не ложись на правый бок, ложись на левый. Потерпи, боль в животике сейчас пройдет, перевернись на левый бочок". Виталик: "Не хочу на левый бок, хочу видеть дверь". Я ему: "Ну ладно, тогда я тебе помассирую животик, а потом перевернись на живот, попкой вверх - так хоть лучше вода проходит в кишку, чем на правом боку, и дверь ты сможешь видеть". Виталик: "Ладно, на живот лечь я согласен". Я помассировал Веталю животик, затем повернул его на живот, попкой вверх, и стал нежно гладить и массировать ему попку, время от времени трогая пальчиком дырочку заднего прохода. Боль в животике у него действительно прошла через несколько минут, и он мне сказал об этом.Когда Веталь сказал, что боль в животе прошла, я снова наполнил клизму-грушку, ввел ему в попку, и так сделал ему еще четыре грушки - всего 7 грушек, в общей сложности около 1400 - 1500 мл воды. После седьмой грушки (четвертой по счету после перерыва) Виталик сказал: "Все, теперь действительно хватит, больше не могу клизму, не помещается, какать хочу и живот болит". Я ему сказал: "Ладно, теперь полежи 15 минут, подержи клизму в попке, потом я тебя отпущу в туалет - пойдешь покакаешь". Виталик просился, чтоб я его отпустил в туалет сразу, но я ему объяснил, что надо подержать клизму, чтобы она глубже проникла в кишечник и лучше промыла попку. Виталик подчинился, и 15 минут лежал, удерживая клизму в попке. Я в это время ласкал, гладил и нежно массировал его маленькие упругие совершенно безволосые ягодицы, с трудом удерживаясь, чтобы не начать целовать его в попочку.Первые где-то 5 минут Виталик беспокойно ерзал, приподнимал попку и твердил, что хочет в туалет, но по мере того, как шло время, успокоился и даже задремал. Когда прошли положенные 15 минут, мне даже пришлось его будить, ущипнув за попку. Я ему сказал, что время истекло и ему можно в туалет. Виталик заявил, что он уже не хочет в туалет, что он "перехотел" и больше не хочет какать, что ему лениво вставать и он хочет спать, и чтобы я оставил его в покое. Я про себя удивился, как это можно не хотеть какать после такой большой клизмы (около полутора литров), и стал уговаривать Виталика все же сходить в туалет, объясняя ему, что смысл клизмы именно в опорожнении кишечника после нее, в промывании кишечника, что если он не пойдет в туалет, то толку от такой клизмы будет ноль и все такое. Виталик твердил, что ему лень вставать, что он уже не хочет какать и хочет только спать, спать и спать, и чтобы я ему не мешал спать и оставил его в покое. Я сказал: "Ну, тогда я знаю, как все-таки заставить тебя пойти покакать после клизмы", и с этими словами снова наполнил грушку. Виталик заупрямился: "Но я не хочу больше клизму, не хочу, не надо, хватит мне клизмы ставить !". Я ему ответил: "Тогда иди в туалет сам, добровольно, а если нет - я тебе поставлю еще столько грушек, сколько потребуется, чтобы перебороть твою лень и сонливость и заставить тебя покакать". Виталик заныл: "Но я не хочу в туалет, мне лень вставать, я хочу спать: я не хочу клизму, хватит, оставь меня в покое и дай поспать". Я, не обращая внимания на его нытье, раздвинул ему попку и вставил клизму, и влил ему еще грушку. Потом спросил: "Ну, теперь пойдешь в туалет ?". Виталик уже из чистого упрямства заявил: "Нет, не пойду, спать буду". Я наполнил грушку еще раз, и снова ввел ему в попку. Снова спросил: "Пойдешь в туалет ?". Виталик снова: "Нет, не пойду". Я наполнил грушку в третий раз, снова ввел ему в попку и снова спросил: "Ну, пойдешь в туалет ?". Виталик упрямо: "Не хочу, хочу спать". Я устал воевать с ним и уговаривать его пойти покакать, а вода в кастрюльке уже кончилась - в общей сложности я ему ввел 10 грушек, около двух литров.Тогда я сказал: "Веталька, тогда я знаю, как заставить тебя покакать, но чтоб ты потом не обижался, если будет больно - сам виноват, что не хотел пойти покакать добровольно". С этими словами я ему, ничего не объясняя и не предупреждая, ввел в попку пустую грушку, с воздухом, и стал медленно сжимать баллончик грушки. Было хорошо слышно, как заурчало и забулькало у него в попке и в животике - воздух проходил сквозь воду. Еще в самом начале введения воздуха Виталик застонал и стал подниматься с кровати, с криком: "Хватит, хватит воздуха, мне больно, я хочу в туалет !!!", одновременно пытаясь рукой вытащить клизму. Я решил его примерно наказать за упрямство и непослушание и, придавив его к кровати, резко сжал баллончик клизмы? выдавив весь воздух ему в попу. Виталик завыл и вытолкнул клизму попкой. Я позволил ему встать. Виталик со стоном поплелся в туалет, cогнувшись и держась рукой за животик - естественно, введение воздуха после большого количества воды причинило ему боль. Мне было жалко его, но в то же время я был доволен, что переломил его упрямство и все-таки заставил его покакать, переборов его лень и сонливость.
Виталик какал долго. Когда он вернулся в комнату, он заявил: "Я на тебя обиделся: Ты изверг, садист, почему не предупредил, что будешь закачивать мне воздух в попу ? Зачем ты это сделал ? Ты мне сделал так больно:". Я ему: "Веталька, прости, что я тебе сделал больно, но ты сам виноват - ты же не хотел пойти какать по доброй воле, сколько я тебе ни вливал воды:". Виталик смущенно: "Я очень спать хотел, честно:" и уже без обиды в голосе? полушутливо: "Все равно ты изверг" :). Я ему сказал: "Веталь, клизму надо повторить до чистой воды, надо еще раз хотя бы". Виталик сначала сказал: "Не надо, не хочу, хватит", но потом сказал: "Ну ладно, давай еще раз, только воздуха в попу не вводи, хорошо ?". Я ему: "Если будешь умницей и сам пойдешь в туалет - не буду закачивать воздух в попу". Виталик улыбнулся и сказал: "Договорились" и снова лег на животик попкой вверх.Я снова наполнил на кухне кастрюльку 2 литрами теплой кипяченой воды, вернулся, смазал Ветальке попку кремом и начал делать ему подряд грушку за грушкой. На этот раз Виталик принимал клизму гораздо легче, не просил перерыва, лежал очень спокойно. Я массировал и гладил его по попке. Но как раз в то время, когда я делал Виталику пятую грушку, хлопнула входная дверь. Затем в комнату заглянула старшая сестра Виталика, Инна, аспирантка. Веталька сделал инстинктивное движение, пытаясь закрыть руками попку, он был очень смущен. Инна же спокойно подошла к брату, потрепала его по кудрявой голове и спросила: "Что с тобой, Веталька?". Виталик ответствовал: "Да вот, я бензином отравился, мне Вовка клизму делает". Инна: "Правильно делает.. Веталька, не стесняйся, лежи спокойно, принимай клизму.. Вова сделает тебе клизму, тебе легче станет..". Усевшись около Виталика, Инна принялась гладить его кудряшки и плечи и ласково разговаривать с ним - чуть ли не сюсюкающим тоном, типа: "расслабь попку, Виталик, не сжимайся, не надо стесняться сестры, не мешай Вове ставить клизму".В это самое время я закончил вливать Виталику 5-ю грушку, осторожно вынул грушку и снова принялся наполнять ее из кастрюльки. Инна обратилась ко мне: "Зачем ты так мучаешь Виталика, каждый раз вставляешь и вынимаешь ему грушку, ты же ему всю попку расцарапаешь, пока всю клизму поставишь: И долго это, и промывает неэффективно. У нас же есть нормальная большая клизма, которой можно сразу всю воду влить". Я ей: "Я такую клизму не нашел, нашел только эту". Она: "Виталик хитрый, наверно он боялся клизмы и потому не сказал, где лежит большая клизма: Сейчас принесу и покажу:" С этими словами Инна вышла, и вернулась с большой клизмой - синей грелкой со шлангом, краником и наконечником - в точности такой, какая продавалась тогда в аптеках. Она сказала: "Ты уж заканчивай Виталику ставить клизму грушкой, отпусти его в туалет, потом мы ему нормальную клизму поставим". Виталик запротестовал, говоря, что он не хочет больше клизму, что я ему уже второй раз ставлю клизму грушками и ему уже хватит, он устал и больше не хочет никаких клизм. Инна села возле него, погладила по голове и плечам и сказала: "Надо, надо, Веточка, поставить тебе нормальную клизму, тебе сразу станет лучше, ты сам виноват что не сказал Вове где лежит эта клизма, но ты ее все равно получишь".Видимо, старшая сестра была для Ветальки авторитетом, потому что он стих и перестал возмущаться по поводу ожидающей его третьей клизмы из грелки. Тем временем я закончил вливать Виталику грушки, сделав ему, как и в первый раз, 10 грушек подряд - 2 литра воды в попку.Затем я велел Виталику полежать, подержать клизму в попке. Виталик спокойно вылежал положенные 15 минут. В это время сестра гладила его по голове и плечам, а я гладил по попке и ножкам. Потом Веталька сам отправился в туалет - на этот раз уговаривать его и побуждать дополнительными клизмами не понадобилось. Я попросил его не закрывать дверь туалета, и мы вместе с Инной вошли в туалет следом за Веталькой, едва поместившись там вдвоем. Встав перед Виталиком, Инна стала гладить его по голове, а я нежно потрепал ему щечку и оставил в покое, не трогал - просто наблюдал, как он опорожняется. Я расспрашивал его об ощущениях от клизмы. Сидя на унитазе, Виталик признался, что чувствует большое облегчение, какая после клизмы, что ему приятно опорожняться, и, смущаясь, сказал, что сама клизма доставила ему своеобразные приятные ощущения, смешанные с неприятными, и что ему было тепло в попе и в животе. Он также признался, что чувствует себя намного лучше, что почти прошла тошнота и боль в животе и даже стала меньше сонливость.Покакав, он подтерся и продемонстрировал нам? что вышла практически чистая вода, и жалобно попросил не делать ему больше клизму. Мне было искренне жалко Ветальку, несмотря на все мое пристрастие ставить клизмы мальчикам, и я был охотно готов отпустить его с миром. Однако Инна настояла на том, чтобы поставить ему "нормальную", т.е. большую клизму из грелки. Виталик неохотно поплелся в комнату и лег на левый бок, подогнув ножки. Инна принесла наполненную клизму - грелку, я смазал Виталику попу - в который уже раз - и, поглаживая по попке, ввел наконечник клизмы и пустил воду ему в попу. Инна при этом держала в руках клизму, а я гладил Виталика по попке и животику.Виталик очень громко стонал. То ли от вида стоящей перед ним с клизмой в руках старшей сестры (все-таки женщина), то ли от сильного напора воды в попку, то ли от предшествовавшего многократного лазанья в попку грушкой, но он возбудился, и чем больше вливалось воды из большой клизмы, тем громче становились его стоны и тверже стояк члена. В конце вливания клизмы у него уже начала выделяться прозрачная капелька смазки на конце головки. Сестра заметила это и одобрительно кивнула мне, когда я перевернул Веточку на животик и стал слегка шевелить наконечником в его попке. Веталька застонал громче и начал сильно ерзать на диване, то подгибая одну ножку, то разгибая, сильно потираясь яйцами и членом о диван. Со стороны это выглядело так, как будто бы Виталик пытается трахнуть диван :-) Тем временем мы влили ему всю клизму, и я вытащил наконечник из его попки, и сразу же вставил ему пальчик. Веталька сильно заерзал по дивану, сжал попку и неожиданно кончил под себя. Я погладил его по попке, аккуратно вытащил пальчик и отпустил очень смущенного Виталика в туалет. Сестра увязалась вместе с ним, и я пошел туда тоже. Втроем мы еле поместились в тесном туалете. Виталик сидел на унитазе и какал, сестра гладила его по голове и улыбалась, приговаривая: "расслабься, Виталик, покакай, выпусти клизму". Виталик тоже улыбался, но смущенно и слегка принужденно, видимо все еще стесняясь как своего голого тела и этой ситуации с клизмой, так и случившегося на глазах у сестры оргазма. Я потрепал его по щечке и по плечу, сказав что он хороший парень и хорошо держит клизму, он натянуто и смущенно улыбнулся.
Покакав и подтершись, Виталик вернулся в комнату, надел трусики и плюхнулся на кровать, включил телевизор и стал его смотреть. Я тем временем убрал поднос, клизму - грушку, клизму - грелку, кастрюльку и баночку с кремом Nivea на их прежние места - клизму вымыл с мылом, вытер и поставил в шкафчик в ванной, туда же спрятал крем, а кастрюльку помыл, вытер и спрятал в шкафчик на кухне. Затем я попрощался c Виталиком и хотел уйти, но сестра меня задержала и предложила пройти на кухню, выпить с ней чаю. Я вынужден был согласиться, хотя чувствовал себя очень неловко и неудобно, и не очень понимал, почему Инна приняла и поддержала эту игру и так активно участвовала в постановке Виталику клизмы. Я сидел и пил чай, опустив глаза. Инна тоже молчала. Наконец я набрался смелости и, подняв глаза, прямо спросил у нее, почему она так хотела поставить Виталику третью клизму, не возбуждает ли это ее - ставить парням клизмы. Инна ответила: "Нет, я от этого не возбуждаюсь, просто это прикольно было, поставить Виталику клизму и сделать его маленьким и послушным, и мне кажется что это ему нравится".На следующий день я пришел, осмотрел Виталика - тщательно прощупал ему живот на предмет возможного поражения печени бензином (хотя доза и была мала, но мало ли что). Печень была в порядке - не увеличена, безболезненна. Виталик выглядел бодрым, выздоровевшим. Он поблагодарил меня за вчерашнее промывание желудка и за клизму, сказав, что это ему действительно очень помогло.Однако больше у меня с Виталиком эпизодов, связанных с клизмой, не было, так как не было повода.
Эта история имела место в 1991 году. У меня был хороший друг Артемка. Ему в то время было 18 лет. Я давал ему книжки, помогал с компьютером и т.п. Мечтал соблазнить, но не знал как к этому подступиться.Однажды летом, придя к Артемке домой, я обнаружил его валяющимся на кровати в одних трусиках, на спине, ноги были подогнуты, животик явно вздут. Артемка пожаловался мне на плохое самочувствие, боль в животе и газы, и сказал, что, видимо, чем-то отравился.Естественно, упустить такой удобный случай я не мог J И сразу же принялся впаривать Артемке свою любимую клизму, уговаривая и убеждая его, что ему необходимо поставить хорошую очистительную клизму, прокакаться и все пройдет J Артемка категорически отказывался, сопротивлялся и твердил, что клизму не хочет, что не позволит ставить себе клизму, что все и так пройдет, что он уже большой мальчик и не хочет клизму, потому что ее ставят только детям, что он не любит клизму и т.п. Я пытался его убедить, что ему надо поставить клизму, что это необходимо и полезно, и совсем не больно и даже не неприятно, и делают клизму совсем не только детям. Постепенно разговор перешел на повышенные тона.Тут надо сказать, что у Артемки есть старший брат Андрей, парень весьма жесткий и волевой, и физически сильный (сам Артемка - маленький и хрупкий). В то время Андрюше было 19 лет. Он во время описываемых событий сидел на кухне и что-то электронное увлеченно паял. Кроме него и Артемки, дома больше никого не было.Так вот, когда наш с Артемом разговор по поводу клизмы перешел почти на крик, Андрей заглянул в комнату и с мрачным видом поинтересовался: "Что тут происходит?". Я ответил: "Да вот, видишь же, Артемка отравился и животом мучается, я ему предлагаю клизму поставить, а он не хочет, сопротивляется". Андрей обратился к Артемке и строгим голосом сказал: "Вова совершенно прав, тебе НАДО поставить клизму". Артемка: "НЕ ХОЧУ Я КЛИЗМУ!!!". Тогда Андрей, ничего не говоря, метнулся к Артемке и молниеносно скрутил его в бараний рог, и силой уложил его в позу для клизмы - на левый бочок калачиком, подхватив его одной рукой под коленки и подогнув ему ножки и пригнув Артемкину голову другой рукой. Артемка пытался освободиться, но безуспешно. Я немного опешил и стоял столбом. Андрей почти прикрикнул на меня: "Ну чего ты стоишь, давай уже делать ему клизму, пока я его тут держу: Снимай с него трусы и иди в ванную за клизмой, она там в шкафчике".Я немного вышел из оцепенения (не ожидал от Андрейки такой типа помощи мне в вопросе постановки клизмы брату), и стащил с пытавшегося вырваться из цепких рук брата Артемки белые трусики. Артемка захныкал: "отпустите.. изверги: фашисты.. не хочу клизму, не надо клизму". Мне стало его жалко, я нежно потрепал его по попке и сказал: "надо, надо тебе поставить клизму, Артемчик, не бойся, я не сделаю тебе больно..". Затем я встал и пошел в ванную, и вернулся оттуда с большой клизмой - грелкой, уже наполненной 1.5 литрами теплой воды, с прикрученными шлангом и наконечником, и с тюбиком детского крема.Я подвесил клизму на гвоздике над кроватью, где висела Темкина детская фотография, выдавил из тюбика немного детского крема и обильно смазал кремом наконечник клизмы. Затем я взял немного крема на палец, раздвинул Темке попку и стал смазывать ему дырочку, потом аккуратно вставил ему пальчик в задний проход и помазал ему кишечку внутри, нежно поглаживая по попке и уговаривая расслабиться, не бояться клизмы и не сжимать попусик. Андрей все это время продолжал силой удерживать Темку в позе на левом бочку с подогнутыми ножками. Темка обиженно сопел и время от времени безнадежным тоном просил: "отпустите, не хочу клизму" J но уже не сопротивлялся и не пытался вырваться, видимо смирившись со своей "участью" и поняв, что клизмы не избежать J На введение пальчика в попку Темчик отреагировал нормально, лишь немного сжался вначале и потом при вытаскивании пальчика.Смазав Темке попку, я аккуратно ввел ему наконечник клизмы, и, поглаживая по попке, открыл краник клизмы. Почти сразу Темка стал сопеть, капризничать и жалобно просить: "отпустите меня в туалет, срать очень хочу". Я нежно поглаживал и массировал ему попочку и твердил: "потерпи, Темчик, вот поставим тебе клизмочку, тогда и покакаешь, а пока потерпи, полежи, дыши глубоко и не сжимай попку". Темка сопел и ерзал, насколько это было возможно ерзать в удерживавших его крепких руках Андрюши.Чтобы помочь Темке принимать клизму, я просунул руку между телом Темки и удерживавшим его Андрюшей и стал массировать Темке животик, распределяя в нем поступавшую в кишечку теплую воду. При этом я пару раз случайно наткнулся рукой на бедро и пах Андрюши, сидевшего очень близко и державшего Темку за шею и за подколенки, и с удивлением отметил про себя, что у Андрюши в штанах явно "стоит".
Через несколько минут клизма опустела, и я осторожно вытащил наконечник клизмы из Темкиной маленькой попки. Андрей перевернул Темку на животик. Темка очень просился в туалет, но я не разрешил и сказал 10 минут полежать, подержать клизмочку в попке, чтобы теплая вода прошла глубже и хорошо промыла кишку. Темка ерзал, сопел, но не мог встать - Андрейка держал его за ножки, а я гладил его по попке, массировал, сжимал ему половинки вместе и "придавливал" за попку к кровати, заставляя подержать клизму.Через 10 минут я отпустил Темку в туалет, он побежал, довольный, на полусогнутых, зажимая одной рукой попку, а другой держась за животик.Пока Темка сидел в туалете, я снял с гвоздика клизму, унес в ванную, но не стал ее прятать, а наполнил ее снова и снова принес в комнату. Андрейка понимающе кивнул, подмигнул мне и сказал: "ага, да, клизму надо повторить, чтоб совсем хорошо было" JКогда Темка вернулся из туалета, член у него торчал и он старательно прикрывался ладошкой. Он хотел взять свои трусики и одеть, но я отобрал у него трусики и сказал ему, что клизму надо повторить для лучшего промывания кишки. Темка заканючил: "А может, не надо больше клизмы? Может, одной клизмы хватит? Мне уже лучше:". Я ему сказал: "Давай, Темчик, ложись под клизму сам, чтоб мы тебя опять не заставляли: И не бойся, это не больно, вторая клизма вообще легче первой будет, ты только расслабь попку и не бойся клизмы". С этими словами я взял его за попку и стал, сжимая ему попку пятерней, подталкивать за попку в направлении кровати и подвешенной на стене клизмы.Темка неохотно, с видом "обреченного на смертную казнь" поплелся к кровати - вернее, позволил себя "отконвоировать", и так же неохотно, но более-менее послушно, лег в позу под клизму - на левый бочок, ножки подогнул к животику. Андрей не участвовал, просто сидел и смотрел, но был, видимо, готов в любой момент помочь поставить брату клизму :)Я снова смазал Темке попку пальчиком, вставил наконечник клизмы и пустил водичку ему в попку. Во второй раз Темка принимал клизму спокойнее, возможно еще и потому, что добровольно, без принуждения - просто лежал и сопел, но не жаловался и не просил прекратить клизму, отпустить в туалет и т.п.После второй клизмы, как и после первой, я перевернул Темку на животик и, поглаживая и массируя ему попку, заставил немного полежать и подержать клизму, потом отпустил в туалет.Пока Артем сидел в туалете, я забрал клизму и унес в ванную, разобрал на части и стал промывать наконечник и шланг, собираясь спрятать клизму на место. Вдруг дверь ванной открылась и снова затворилась. Я обернулся и увидел, что в ванной стоит Андрей, с членом совершенно явно торчащим в его спортивных штанах, и что дверь за собой он закрыл.Я повернулся к нему, продолжая держать наконечник от клизмы в руках, и ожидая что будет. Андрей сделал хитрое выражение лица и спросил меня: "Ты заметил, что у Темки стоял после клизмы?". Я ответил: "Конечно, заметил, это нормально и естественно во время клизмы - от давления воды на простату, да и вообще и анус, и сама кишка тоже очень эрогенная зона". Андрей: "Я знаю". Я ему: "Ну и?: Кстати, а у тебя ведь тоже стоит, а почему?". Он: "А ты как думаешь?". Я подошел к нему, обнял его сначала за плечи, потом погладил по спинке, взял за попку, он не сопротивлялся.. Я влез ему рукой под штанишки сзади, стал гладить и мять попку, ласкать пальчиком дырочку.. Он стоял весь на ватных ногах и дрожал от возбуждения, я тоже.. Я погладил его другой рукой по груди, по животу, он задрожал еще больше.. Я задрал ему футболочку и стащил ее.. потом спустил ему штаны до колен.. стал нежно гладить Андрюшу по попке, ласкать ему яйца.. поцеловал несколько раз.. Вдруг мне захотелось моей любимой игрушки, и я спросил его, ставили ли ему когда-нибудь клизму. Он сказал, что ставили, в детстве.. Потом тихим голосом признался, что иногда ставит сам себе, просто для удовольствия. Я предложил ему: "А давай я тебе поставлю клизму, а?". Он сказал: "Ну давай, только не в комнате, давай здесь, чтобы Темка не видел". Я: "Конечно".
Он разделся - снял уже спущенные до колен штанишки и трусики и влез в ванну. Я наполнил клизму снова теплой водой и подвесил ее на крючке для полотенец. Я предложил Андрюше лечь в ванне на левый бок и подогнуть ножки. Он отказался, сказав, что ванна холодная и лежать в ней неприятно, давай, мол, делай мне клизму стоя. Я сказал ему, что стоя ему будет труднее принимать и удерживать клизму. Он сказал: "Все равно, давай стоя, я всегда себе так делаю". Я сказал: "Ладно", развернул Андрюшу попкой к себе и стал жадно целовать ему половинки, потом дырочку - взасос, лизать ему попку. Он выставил попку, опершись руками о плитку на стене ванной. Всласть полизав ему попку, я смазал ее кремом, не преминув как следует потрахать его пальчиком, и вставил ему наконечник клизмы, затем пустил воду.Пока вода из клизмы вливалась Андрюше в попку, он стоял, переминаясь с ноги на ногу, полузакрыв глаза, и явно кайфовал. Я гладил его по попке и по животику, по крутым мускулистым бедрам, играл с его яйцами, затем стал интенсивно дрочить его. Он очень быстро кончил, еще до окончания вливания клизмы - в клизме еще оставалось чуть-чуть воды. Кончил он сильно и хорошо, забрызгав стену ванной. Наконечник клизмы во время оргазма вылез из попки, я не стал вставлять его снова, зная, что после оргазма дальнейшее вливание клизмы может быть ему неприятно.После клизмы Андрюша присел тут же, в ванне, на корточки, и покакал, выпустив всю воду. Пока он сидел на корточках и какал, я нежно гладил его по голове, лицу. Затем он тщательно вымыл ванну, пустив воду из гибкого душа, тщательно подмылся и вылез из ванны. Я обнял его и притиснул к себе, и долго не отпускал, лаская и тиская его, мучая руками нежные половинки его попки. Он млел, и делал то же самое со мной своими руками, начал раздевать меня. В процессе этого петтинга я почти кончил. Раздев меня, Андрюша сделал такое движение, как будто хотел опуститься на колени и взять в рот у меня, но потом вдруг передумал и тихо спросил у меня: "Вов, а можно я тебе тоже сделаю клизму?". Я, естественно, сказал: "Ну конечно, давай", и полез в ванну: Что можно сказать, Андрюша был ОЧЕНЬ ласковый со мной, мне было ОЧЕНЬ приятно и я получил массу удовольствия как от самой клизмы, так и от Андрюшиных рук, ласк и мастурбации.После того, как мы оба получили оргазм, мы быстренько оделись и вышли из ванной, спрятав клизму на место.Темка сидел в комнате и смотрел телевизор с обиженным видом (наверное, не мог простить мне и Андрюше злосчастную клизму, хотя признался, что ему стало лучше и живот уже не болит). Либо он не заметил нашего с Андрюшей длительного уединения в ванной, либо делал вид что не заметил. Так или иначе, я почувствовал себя несколько не в своей тарелке, быстро попрощался и ушел.На следующий день, когда я пришел к Темке, он был один дома. Я попросил у него прощения за то, что мы с Андрюшей грубо заставили его принять клизму вчера. Он сказал, что это ничего, и что он сам был дурак, потому что зря сопротивлялся, и что клизму ему поставили правильно, ему помогло. Помолчав, он сам сказал, что живот все еще болит немного. Я предложил ему поставить опять клизму. Темка немного поупирался, но на этот раз, похоже, больше для виду, единственное что он попросил - "одну, только одну клизму, не две как вчера". Я сказал: "Хорошо". Темка охотно разделся и лег, я принес клизму и делал ему - никаких проблем, все очень гладко и хорошо прошло. У него встал в процессе, и я стал сначала ласкать, а потом дрочить ему. Он кончил далеко не сразу, у меня рука уставала уже, но кончил хорошо. Потом я его отпустил в туалет. Вернулся он очень довольный, с улыбкой, сказал что "клизма бывает приятной, оказывается".Больше, однако, с Темкой эпизодов с клизмой не было, ибо не представлялось повода, а просто так развести его было исключено.Зато с Андрюшей все было по-другому. Каждый раз, как я заставал его одного дома, мы с ним безобразничали - ласкались, обнимались, тискались, занимались самым разнообразным сексом - минетом, анальным сексом, и обязательно делали друг другу клизму: Так продолжалось около 2-х лет. Расстались по причине того, что он нашел себе кого-то другого, влюбился и: в общем, ушел.
В прошлый Новый год мы с супругой Еленой поехали в гости к ее двоюрдному брату Ивану и его жене Юле в Балашиху.Праздник был на четверых, но с обильным столом и продолжался далеко за полночь. Спать легли около четырех утра, встали только в обед. Снова собрались за столом, однако Иван отказался есть, сославшись на тяжесть в животе. В глазах Юли пробежал игривый огонек. Она тут же встала из за стола и заявила, что лучшим средством от такой болезни является клизма, которую следует незамедлительно сделать Ивану. А поскольку мы ели вечером одно и то же, то подобная процедура не повредит всем. К моему удивлению Елена с энтузиазмом поддержала это предложение, поскольку, по ее словам, давно хотела "почиститься". Иван тоже не возражал. Надо признаться, что клизма не относилась к любимым мною процедурам, но перспектива получить ее в такой обстановке приятно щекотала нервы, и я согласился.Юля тут же взяла инициативу в свои руки. Она сказала, что для клизмы будет использовать не кружку Эсмарха, а пол-литровый стеклянный шприц со специальным наконечником. По ее словам такие шприцы используют для клизмы в Японии. Каждому из нас по ее словам следовало ввести три полных шприца.Кроме того, Юля предложила, чтобы все разулись и оставили на себе минимум одежды, поскольку "клизма - процедура мокрая". Все согласились. Мы с Иваном пошли переодеваться в большую комнату, а Юля с Еленой остались в спальне. Иван предложил идти на процедуру лишь в легких спортивных брюках, которых у него несколько и одни из которых он предложил мне. Я согласился. Минут через пять Елена крикнула, что все готово и позвала нас в спальню. Когда мы вошли, наши жены предстали в весьма фривольном одеянии. На Елене был коротенький сарафан, позаимствованный у Юли, который лишь слегка прикрывал ее роскошные ягодицы. На Юле был легенький халатик аналогичной длины. Около большой двухспальной кровати стояло ведерко с водой. Тут же лежал шприц с наконечником весьма внушительных размеров.Стоило нам войти, как Юля тут же скомандовала Игорю "Спускай штаны и становись на колени у края кровати! Лена поставит тебе клизму". Игорь на минуту замешкался, но Юля тут же сама спустила его тренировочные до колен. Елена быстро подошла к ошарашенному Ивану, быстро раздвинула его ягодицы и густо намазала анус кремом. После этого Иван покраснев встал на колени, лег грудью на кровать и вытянул руки вперед. Юля быстро обошла вокруг кровати и крепко сжала руками запястья мужа. Посмотрев на Ивана я заметил, что его член стоит как кол. В это время Елена быстро наполнила шприц водой и ввела его наконечник в анус Ивана. После этого она легко начала на поршень шприца и через минуту Иван получил первые пол-литра воды. Елена вновь наполнила шприц и повторила процедуру. Потом последовал третий шприц. Иван держался молодцом, но было заметно, что последние пол-литра воды он принимал с трудом. После окончания последней процедуры Юля заставила Ивана стоять на коленях еще минуты две, после чего он отправился опорожняться. Елена вышла из спальни вслед за ним промыть наконечник. Пока Иван и Елена отсутствовали Юля достала из шкафа и обула изящные открытые туфли без каблука на высокой шпильке. "Хочу выглядеть сексуально, когда буду ставить тебе клизму" - сказала Юля. В это время вернулась Елена, а за ней Иван. "Твоя очередь" - игриво обратилась ко мне Лена. Я быстро спустил штаны и устроился у края кровати в той же позе, что и Иван несколько минут назад.Через несколько мгновений я услышал цокание Юлиных каблучков у себя за спиной и почувствовал прикосновение ее рук к ягодицам. Мой зад был густо намазан кремом, но Юля этим не ограничилась. Легким движением она ввела смазанный кремом палец мне в зад. Мой член встал как кол.В это время Елена подошла ко мне, взяла за руки и тихо сказала, что они с Юлей хотят после окончания процедур заняться анальным сексом, поменявшись мужьями. Признаться четно, моим трахнуть Юлю было моим давнишним желанием, кроме того, Иван как-то признался, что хочет отиметь Елену в зад.Мои сладостные мысли были прерваны Юлей, всадившей в мой зад наконечник клизмы-шприца. В отличие от Елены, сделавшей клизму Ивану достаточно быстро, Юля вводила воду медленно. После введения второго шприца вода тала сильно давить в животе и я попросил, чтобы Юля вливала третий шприц не полностью, однако Елена сказала, что хорошая клизма мне не повредит и я получил клизму в полном объеме. Через минуту я был уже в туалете. Возвратившись в спальню я увидел Елену стоящей посреди комнаты в полусогнутом положении с выставленными ягодицами. Юля придерживала задранный до середины Лениной спины сарафан, а Иван смазывал анус моей супруги кремом. Спустя минуту Елена уже расположилась у края кровати и приготовилась получить клизму. Иван быстро всадил наконечник в зад моей супруги и быстро ввел воду. Затем последовал второй шприц, а за ним третий. Елена легко приняла клизму и через минуту бросилась к туалету.Настала очередь Юли. Выйдя на середину комнаты она повернулась ко мне спиной и сбросила халат, сказав, что хочет получать клизму обнаженной. Я подошел к ней заставил сильно наклониться. Раздвинув ее ягодицы я смазал ее анус кремом. Юля заметно волновалась, ее упругие груди еще сильнее набухли. Шлепнув ее по заду я сказал ей опуститься на колени. Юля сняла туфли и быстро легла животом на кровать. Иван придерживал супругу за плечи. Я быстро наполнил шприц водой и ввел наконечник в Юлин зад. Она сладострастно застонала и раздвинула ноги, представив на мое обозрение свои набухшие от вожделения прелести. Я быстро влил Юле первый шприц, затем второй и наконец третий. Во время процедуры Юля постанывала и прижимала пятки к ягодицам. Когда Юля побежала опорожняться, я сказал Ивану об идее наших жен. Его реакция была однозначной. Быстро подойдя в вошедшей в спальню Елене, он быстро сорвал с нее сарафан и подтолкнул к кровати. Елена встала на колени и выставила на встречу Ивану свои роскошные ягодицы. Иван сбросил спортивные брюки и тут же всадил свой торчащий конец Елен в зад. Моя супруга протяжно взвыла, но Иван не давая ей опомниться принялся энергично трахать. Решив не терять времени я отправился за Юлей. Я обнаружил ее на кухне. Ни слова не говоря, я подошел к ней сзади, положил лицом на стол, скинул штаны и всадил член в зад.Юля подалась мне на встречу и застонала. Я принялся быстро орудовать моим концом в ее заднице и тут в мою голову закралась крамольная мысль: я выдернул член и тут же вновь всадил его но не в зад, а между разбухших Юлиных губ. Она вскрикнула и я стал крепко трахать ее. Спустя минуту мы одновременно кончили. После этого, Юля предложила пойти в спальню. Войдя в спальню, мы обнаружили Ивана и Елену самозабвенно трахающимися в миссионерской позиции. У Юли загорелись глаза и она навзничь откинулась на кровать. Я не заставил себя ждать и через несколько мгновений мы вновь занимались любовью. В последовавшие за этим два часа мы с Иваном несколько раз меняли наших дам и имели их во всех возможных позициях. Порядком устав от любовных утех мы устроились вчетвером на кровати и стали болтать на разные фривольные темы. И тут Юля спросила мою супругу о том, как наказывали в прошлом женщин за супружескую измену. Лена смеясь ответила, что их секли по попе розгами. Юля засмеялась и поддразнивающе обратилась к Ивану: "Лет двести назад за сегодняшнее ты бы уже порол меня.". Иван тут же ответил: "Ну это можно сделать и сейчас". Юля быстро встала с кровати и вышла. Через минуту она вернулась с внушительным березовым веником. Положив его на комод она обращаясь к Ивану заигрывающе сказала: "Моя попа в полном твоем распоряжении". При виде этой картины в глазах мой Елены "забегали бесенята" и она сказала: "Думаю, что наши мальчики должны нам как следует всыпать".
"Никогда. Больше никогда. Никогда больше не буду какать" .Мысли путались, съеживались, уступая все больше места во всем теле боли. От боли хотелось замереть и не двигаться, она заполняла все тело - и вместе с тем казалось, что все тело уменьшилось, исчезло - остался только маленький участок прямой кишки, разрываемый болью от проходившего через него огромного куска кала."Больше никогда на свете я такого не перенесу. Лучше совсем не какать. Чем это терпеть. Я и не смогу терпеть. Я сейчас умру".Казалось, весь внешний мир перестал существовать, ничего не было слышно, ничего не видно - так вслушивался Саша в происходящее в его организме, всматривался - ему казалось, что он видит себя изнутри - в то, что происходило сейчас там, внизу. Время остановилось, точнее, казалось бесконечным. С того момента, когда он почувствовал, как что-то зашевелилось, закопошилось в нем, призывая его отправиться в туалет, прошло только около получаса, но ему казалось - это вечность. Он ведь еще не сразу понял, о чем пытается сообщить ему этим неясным неудобством его организм- привычный к запорам и слабительным, Саша давно уже не ходил в туалет сам и не очень помнил ощущения позыва. Однако сегодня что-то произошло - и хотя он всего четыре дня назад принимал слабительное и какал - пусть не так много, как хотелось бы, но все же некоторое количество плотных маленьких комочков ему удалось тогда выжать из себя - хотя прошло всего (для Саши - всего!) четыре дня, Саша совсем не ожидал необходимости идти в туалет сегодня.Пожалуй, завтра или даже послезавтра он бы выпил слабительного и спокойно сходил в туалет. Однако что-то произошло с его организмом, и сегодня вдруг он ощутил позыв. В первый момент он даже попытался сдержаться, однако желание становилось все сильнее, и он отправился в туалет. Там он сел - и понял, что желание еще не есть осуществление, что то, что это желание вызывает, находится еще весьма глубоко в его кишках. Поэтому ему пришлось довольно долго массировать живот, напрягаться и тужиться, постепенно проталкивая кал все ниже и ниже. Однако чем ближе к заднему проходу он продвигался, тем больнее становилось внутри. И вот сейчас, когда кусок кала, по ощущениям имевший сантиметров десять в диаметре, близок уже был к Сашиному анальному отверстию - хотя и не достиг еще его - боль стала уже невыносимой.Наконец кал подступил к заднему проходу, и Саша стал усиленно тужиться, выдавливая его из себя. Казалось, кусок кала разрывал его. Силы кончились, и Саша расслабился, откинувшись на унитазе. Струйка пота, выступившего от напряжения, стекла по виску. Саша решил, что больше этой пытки ему не вынести, и пора прекратить это бесполезное занятие - однако при попытке встать и сомкнуть анус он почувствовал, что это невозможно - кажется, огромный мяч застрял в самом заднем проходе, не давая ему закрыться. Но и это еще не все - к своему огромному удивлению, Саша почувствовал, как начинает напрягаться его член, как будто потуги проталкивали не только кал по его кишке, но и кровь в его поднявшийся подрагивающий жезл.Передохнув и поняв, что другого выхода нет, Саша собрался с силами и снова стал тужиться. Каждое длительное усилие, сопровождаемое кряхтением и стоном, продвигало его ношу лишь на миллиметр. Прошло, наверное, еще полчаса, пока ему удалось выдавить из себя хоть что-то - теперь он мог потрогать это что-то пальцами и убедиться, что кусок кала, торчащий из его попы, действительно огромного размера, твердый и сухой. Саша попытался ухватиться за него пальцами и вынуть. Ему это частично удалось, однако оказалось, что если этот способ опорожнения и не требует сильного натуживания, то для заднего прохода он еще больнее. Все же ему удалось вытащить кусок кала еще немного, после чего - с передыхами и из последних сил - предчувствуя, что конец уже близок - он потужился, долго и сильно, еще четыре или пять раз. Во время последнего усилия он почувствовал, как что-то внутри него напряглось уже без его воли, и рефлекторное сокращение вытолкнуло наконец ужасный кусок в унитаз. Взглянув вниз, он увидел черный цилиндр, напомнивший почему-то батон докторской колбасы - только короткий. Окончание долгого и мучительного процесса наполнило все его тело блаженством, эрекция к этому моменту была уже такой сильной, что нескольких движений рукой хватило Саше, чтобы бурно излиться себе на живот.
Заполняя карточку, врач подозрительно посматривал на Сашино лицо, покрывшееся прыщами после вчерашних мучений в туалете.- Запорами не страдаете?- Нет.- А поносами?- Нет, что вы.- Ммм: Странно: И стул каждый день?- Ну не каждый: - Саша пришел к врачу совсем по другому поводу - просто нужна была справка - и этот интерес к его интимным подробностям казался ему странным и излишним. Врать не хотелось, однако и рассказывать правду было как-то неудобно.- Ну дня через три, четыре:- Три-четыре!!! - Глаза врача округлились, он даже забыл про то, что надо писать в карточке. - Три-четыре - и вы говорите, что у вас нет запора?! А что, сами в туалет ходите, или как?- Ну: В общем: Слабительное пью.- И помогает? Всегда?- Да нет, не всегда, но чаще всего. А если не получается - на следующий день какое-нибудь другое пью.- И давно вы так живете?- Да всегда: - Саша понял, что врач не отстанет, пока не выведает все подробности его жизни, и решил рассказать все сам, чтобы быстрее освободиться. - То есть когда маленький был - не помню, а лет в двенадцать меня мама из туалета не выпускала, пока не: покакаю. Я там сидел, потом сбегал. А по субботам она мне давала таблетку, и в воскресенье я спокойно какал.- То есть раз в неделю?- Наверное. Сейчас уже не помню. Но мне кажется, что все остальные дни я там сидел просто так, безрезультатно.- Понятно. А потом, сейчас?- А сейчас я один живу, слава богу, никто за мной не следит - когда чувствую, что давно не опорожнялся, пью таблетку на ночь и утром иду в туалет.- Легко опорожняетесь?- Ну: - Саше вдруг вспомнился вчерашний кошмар. - По-разному. Иногда почти само выходит, а иногда тужиться приходится. - Подробность описания вдруг заставила Сашиного дружка ожить и зашевелиться в штанах.- Сегодня сильно тужились?- Вчера.- Удачно?- Да как вам сказать: Нет, конечно, все удалось, но до сих пор немного болит. - "Немного" было сильным преуменьшением. Боль в анусе со вчерашнего дня так и не прошла, и Саша ощущал ее при каждом шаге.- Давайте посмотрим. Снимите брюки и трусы и встаньте на кушетку на колени. - Врач кивнул на стоящие у стены кушетку и стул, а сам пошел к раковине, мыть руки и одевать резиновые перчатки. Саша не рассчитывал на такой поворот событий. По инерции он медленно пошел к стулу, держась за пряжку на ремне брюк.- Доктор, а может, не надо? Ничего, само пройдет.- Вы не бойтесь, я только посмотрю.Саша понимал, что это только успокаивающая отговорка, но все же разделся ниже пояса и подошел к кушетке. К этому времени врач был уже готов и стоял рядом.- Встаньте на колени. Так, хорошо. Теперь наклонитесь и обопритесь на локти. Поднимите таз повыше. Так-так.- Ой. - Руки в перчатках раздвинули ягодицы и замерли, видимо врач действительно осматривал Сашин анус.- Не зажимайтесь. Я пока ничего еще не делаю, просто смотрю. Правда, ничего хорошего не вижу, знаете ли. Ваше счастье - геморроя у вас еще нет. Зато есть трещины.- И что это значит? - Сашин голос звучал придушенно из-за неудобного положения.- Это значит, что вы порвали себе задний проход, как рвется женщина при родах. Так что лечиться вам надо срочно.- Чем?- Сейчас: так: - Врач отпустил Сашины ягодицы. - Не шевелитесь.Саша слышал, как врач отошел на несколько шагов, потом скрипнула дверца стеклянного шкафчика. Потом он снова подошел к Саше и прикоснулся к его анусу - на пальце, обтянутом перчаткой, была какая-то мазь. Он смазал вокруг, втер мазь в сомкнутое колечко заднего прохода. Убрал палец. Саша с облегчением подумал, что все кончилось. Однако через пару секунд опять почувствовал прикосновение мази. Сжался.- Расслабьтесь. Ну же, не зажимайтесь. Я должен смазать внутри.Саша перестал сжимать задний проход, но полностью ему расслабиться не удалось, и когда палец попытался проникнуть внутрь, он натолкнулся на полное сопротивление. Врач начинал сердиться.- Я вам что сказал, молодой человек? А ну расслабляйтесь. Больно же будет.- Я пытаюсь. Не могу.- Ладно. - Доктор вздохнул и убрал палец. - Пукните.- Что?! Я не хочу.- Ну поднатужьтесь, представьте, что вам надо покакать.Саша удивился, но стал старательно тужиться. В этот момент палец доктора мгновенно проник в его прямую кишку. Почувствовав это, Саша опять сжался и подался тазом вперед, одновременно и выталкивая настойчивый палец, и пытаясь сползти с него. Однако доктор крепко придерживал его за плечи, продолжая смазывать внутренности.- Тише, тише, не дергайтесь: Вам же потом будет легче. Небось болит попа-то, а? Ну то-то же. Терпите, юноша, терпите.Сейчас мы вам там все смажем, оно и заживет.Доктор приговаривал, успокаивая Сашу, пока не закончил.- Ну вот и все, юноша. - Доктор вынул палец медленно и плавно, в довершение еще раз помассировал анус снаружи и стал стягивать перчатки. - Одевайтесь.Саша стал торопливо одеваться. А доктор тем временем вымыл руки, сел за стол и опять начал что-то писать.- С сегодняшнего дня утром и вечером будете делать клизму, потом вставлять свечу - вот рецепт. И каждые два часа смазывайте, надеюсь, вы поняли, как это делается. Сегодня у нас четверг? Придете в понедельник, покажетесь. Саша забрал рецепт, отправился в аптеку. Купив свечи и мазь, он вышел из аптеки, но тут вспомнил, что доктор произнес еще одно страшное слово - КЛИЗМА. Он остановился в нерешительности, потом побрел обратно в аптеку. КЛИЗМА. Мать пугала его этим всю жизнь, но ни разу не осуществила угрозы. То есть один раз, кажется, она ставила ему клизму, лет в пять, наверное - потому что Саша помнил жуткий страх, но совсем не помнил самой процедуры. А теперь ему предстоит по предписанию доктора делать ЭТО самому. И ведь что самое ужасное - Саша очень туманно представлял, как это делать. И чем. Так что придется все равно вернуться в аптеку и спросить у них этот жуткий прибор.- Вам себе или ребенку?- Себе.Саша побледнел и едва прошелестел это - ему казалось, что молоденькая девочка-продавщица смотрит на него и видит, как он СЕБЕ делает клизму. Однако она опустила глаза, назвала сумму и вручила ему пакет, содержимое которого было стыдливо прикрыто какой-то бумагой. Саша сунул пакет в сумку и отправился домой.
"Не знаю, что делать с моей Леночкой!", жаловалось соседка по даче своей собесебнице, "вот уже третий день не ходит по-большому. Пробовала давать травки, таблетки, но никакое слабительное не помогает!" "Как - что?", удивленно ответила соседка, "поставь ей клизму и прокакется как миленькая!" "Легко сказать - поставь! Думаешь, она позволит? Большая уже - 6 лет! Не былбы муж уехавши в командировку, вдвоем мы бы справились, а одной мне ее не одолеть. К тому-же, у меня нет балончика для клизм, остался на квартире, в городе!" "Ну, это не проблема! У меня это штука как-раз есть! А поставить Леночке клизму тебе поможет мой внук Дениска. Он большой мастер этого дела!" "Неуж-то! Ему же всего лишь 10 лет!", воскликнула мать Лены. "Ну и что! В это лето он уже дважды держал кружку, когда у меня тоже был запор и пришлось делать клизму! Так что, я думаю, справится он и с твоей Леночкой!" "Ладно, раз так, пусть приходит ко мне с "аппаратурой"!.Мама Лены пошла к себе домой, а ее соседка закричала: "Денис, иди сюда, нужна твоя помощь как доктора!". Мальчик мигом вскочил с дивана, где лежал и читал книжку, и прибежал к бабушке: "Баба Маня, у тебя что, снова запор?", он радостно спросил. "На сей раз не у меня! Надо помочь сделать клизму дочере соседки Леночке!" "Ах так!", Денис удивился, "а ее мама, что, сама не может?" "У нее нет балончика для клизм, к тому-же, она боится, что дочь будет сопротивлятся.Поэтому и просит твоей помощи - подержать Лену, если надобудет." "Фигушки!", Денис отрезал, "пусть сама ее держит, а я буду ставить клизму!Иначе я не согласен!" "Ладно, вы с ней сами договоритесь, кто что будет делать!", сказала бабушка. Она открыла шкафчик, выбрала оттуда балончик для клизм и подала его Димке: "На держи и ступай к тете Вале!". Мальчик быстро преодолел 50 метров, отделяющих два рядом стоящих дома и постучал в наружную дверь дачи соседки."Заходи, Денис!", сказала тетя Валя, "ты, наверное, принес клизму для Ленки?" "Да", ответил поцан и вошел в кухню, где соседка на газовой плите уже грела поллитровую кружку с водой. В комнате пахло вазелином и подсолнечным маслом, которое мама Лены Была добавивши к воде для клизмы. "Вот молодец, а тоЛеночка-бедняжка мучается, уже третий день не может покакать, а мне нечем ее проклизмовать. Сейчас мы с тобой ей поможем!""А она не будет сопротивлятся?", спросил Денис. "Возможно, будет, поэтому я просиля прити тебе ее подержать, когда я буду ставить ей клизму!" "Нет, тетя Валя!", возразил Денис, "лучше вы ее подержите, а я буду ставить клизму!" "А ты знаешь, как это надо делать?" "Чего там не знать! Засунь в попу и сожми!", браво ответил мальчик. "Ну ладно, раз ты такой мастер этого дела!", засмеялась соседка. Она пощупала пальцем воду, признала, что она уже достаточно теплая, выключила газ, затем взяла из рук Дениски клизму, сжала ее и погрузила "носом" в кружку. Балончик медленно наполнился, высосав примерно половину подогретой воды."Отлично!", сказала тетя Валя, "тут хватит воды для еще одной клизмы!" Затем она намазала наконечник "груши" вазелином, слегка стиснула ее и, как только с "носика" балончика появилась вода, тутже отпустила. "Ну, пойдем к Лене!", она сказала и открыла дверь в большую комнату, мальчик устремился за ней. Он увидел дочь соседки, сидящую на горшочке, синее платье девочки было задрано вверх, белые трусики спущены до колен. Лицо Леночки было вспотевши и принявши красный цвет, губки от сильного тужения покусаны и потрескавшись. "Хватит, Леночка, не мучайся больше!", сказала ее мама, "сейчас мы сделаем тебе клизмочку и покакаешь без труда!" "Нет, мам, не надо, я не хочу клизму!", заревела Лена, вскочила с горшка и бросилась убегать, но тетя Валя не дала ей это сделать. Она быстро передала балончик Дениске, а сама схватила дочь за пазухи и поволокла на кровать. Лена жутко визжала и сопротивлялась, однако после непродолжительной борьбы маме удалось уложить ее на левый бок и прижать ножки к животику. "Приступай к делу, Денис!", тетя Валя сказала мальчику. Тот неуверенно подошел к девушке (он первый раз сам делал кому-либо клизму, до сех пор ему довелось только держать кружку Эсмарха, пока его бабушка стояла на корточках и принимала в себя клизму, а также пару раз видеть, как ставится клизма из балончика другим детям), левой рукой раздвинул ее ягодицы, правой вставил в анальное отверствие Лены наконечник, впихнул его до упора, затем посмотрел на соседку: "Сжимать?" "Сжимай быстрее, Денис, а то мне трудно ее удержать!", последовал ответ. Мальчик взял балончик обоими руками и сжал его изо всех сил. Вода булькая вошла в кишечник девочки. "Отлично, теперь, не отпуская балон, извлекай наконечник и наполни "грушу" заново! Я боюсь, что одной клизмы для нее будет мало, чтобы прокакатся!", сказала Валя."Хватит одной, мам, мне уже сейчас сильно хочется какать!", закричала Лена, но никто не стал ее слушать. Денис снова верулся на кухню, вытер тряпкой вымазанный калом Лены наконечник, и опять наполнил клизму водой, оставшейся в кружке. Затем он побежал к тете Вале, которая уже звала: "Быстрее, Денис, я держу Лену из последних сил, она вот-вот вырвется!". Мальчик мосленостным движением засадил наконечник в попу девочке и снова сжал балон. В кишечник Лены влилась уже вторая порцыя воды."Ой, мам, не могу, я счас тут же обкакаюсь!", заревела девочка. "Молодец, Денис, отнеси теперь балончик на кухню и положи там его в раковину!", был следующий приказ тети Вали, едва Денис был извлекши наконечник. Когда Денис, выполнивши его, вновь вернулся в комнату, Лена уже опять сидела на горшке и шумно выжимала размягченный кал. Комнату был наполнивши едкий, противный запах. "Спасибо, Денис!", ты здорово нам помог!", сказала ему тетя Валя и подарила на прощание плитку шоколада.
"Юлечка, что с тобой случилось?" "Ничего, дядя, всё нормально!" "Ну, как нормально, ты же сегодня весь день почти ничего не ешь! Сегодня вечером еле осилела полтарелки супа. Наверняка, у тебя что-то болит?", я продолжал расспрашивать свою 17-летнюю племянницу. "Ай, дядя, отстань...у меня всё хорошо!", девушка ответила."Нет, Юля, я не отстану, пока не выясню до конца, что у тебя за проблема. Раз ты живешь у меня, пока твои родители работают за границей, я должен полностью за тебя отвечать! Итак, что у тебя болит - голова, живот...?" "Дядя, я...я уже третий день не ходило "по-большому!",наконец призналась Юля. "А, ну теперь всё ясно!", я облегченно вздохнул, "у тебя запор, но эту проблему мы быстро решим. Я сделаю тебе клизму, покакаешь и всё будет нормально!" "Дядя, да вы что?!", Юлечка от удивления почти спрыгнула со стула, на котором сидела, "вы действительно думаете, что я вам позволю...я же умру от стыда!" "Так ты лучше предпочитаешь умереть от запора?", я спросил её."Не знаю...но вам мне делать клизму я не позволю!!!", девушка истерично закричала. "Ну что-ж!", я сказал, "тогда мне придется вызвать скорую помощь, приедет бригада дюжих санитаров из психбольницы и проклизмуют тебя насильно.Надеюсь, их ты будешь меньше стеснятся, чем родного дядю!", я решительно подошел к телефону и медленно стал набирать 03."Дядя!", закрычала Юлечка, "ты и впрямь будешь звонить в психушку?" "А как же, я слова на ветер просто так не бросаю!", я продолжал крутить барабан телефона. "Дядя, не надо!Я...я согласна!" "На что согласна?" "Чтобы вы мне делали клизму!", девушка почему-то снова перешла на "вы" и густо покраснела. "Ну, это другой разговор!", я оставил в покое телефон, "пойдем на кухню, ты мне поможешь приготовить раствор для процедуры!", я приказал и девушка обреченно поплелась за мной. Я взял кастрюлю, налил туда 2 л прохладной воды, добавил в неё стакан растительного масла, чайную ложку соли и пару капель жидкого мыла. Эатем дал Юле большую деревянную ложку и велел ей этот раствор ею хорошо размешать, а сам выбрал из шкафа кружку Эсмарха для клизм и отправился в ванну промывать её изнутри и с наружи.Когда это было сделано, я вернулся на кухню, раскрыл "рот" кружки и велел Юле налить туда воду из кастрюли, что она и сделала. "Сейчас, Юлечка, открой кран на шланге и, как только из него пойдет вода, сразу закрой!" "Зачем, дядя?" "Чтобы выпустить из шланга воздух...Молодец, Юленька, ты всё сделала правильно. А теперь намаж наконечник клизмы вазелином, чтобы тебе не былобы больно, когда я стану запихивать его тебе в попочку!". Девушка, вновь густо покраснев, взяла коробку с вазелином и старательно намазала им наконечник. "Превосходно!", я сказал, "ну, теперь может приступать к выполнению процедуры. Снимай халатик, трусики и становись на четвереньки, Юлечка!" "Что, прямо здесь? А может лучше в туалете?", девушка спросила. "В туалете мало место, будет неудобно! А если ты боишся не успеть добежать до горшка, то тут у нас стоит пластмассовое ведро!", я ответил. Девушка дрожащими пальцами расстегнуло халатик, сняла его и положила на кухонный стол, затем спустила белые трусики до колен и встала сначало на колени, а потом на четвереньки, как я просил. Моему взору предстало ее белая круглая попа и темный холмик меж ног. Сердце у меня билось бешенным ритмом, я первый раз видел свою племянницу обнаженной. "Отлично, Юля, молодец! Подыми попочку немножко выше!", я сказал. Затем я повесил кружку Эсмарха на крючке, который находился примерно 1 м над полом, на котором стояла девушка, левой рукой раздвинул ягодицы Юлечки, а правой осторожно ввел ей в анальное отверствие наконечник клизмы. После этого я открыл кран и вода стало стремительно поступать в кишечник девушки. "Ой, дядя, мне больно, жмет живот!", племянница эастонало уже где-то через полминуты. "Потерпи, Юлечка, и дыши глубоко через рот!", я ей приказал, затем заметил, что лифчик девушки всё ещё не расстегнут, поэтому открыл его и белые, круглые сиски Юлечки выпрыгнули наружу. "Дядя, зачем ты это сделал?", захныкала Юля, "разве тебе не хватает моей голой попы и промежности, тебе надо ещё и грудь увидеть?" "А тебя разве недостаточно вода распирает, ты хочешь, чтобы ещё лифчик жалбы?", я отвезал в ответ, "и кончай наконец-то стеснятся своего родного дядю!". Племянница на это нмчего не ответила, лишь продолжала тяжело дышать через рот. Я посмотрел в кружку Эсмарха и увидел, что половина воды из неё уже вытекло. "Ладно, Юля!", я сказал и закрыл кран на шланге, "хватит тебе пока, садись на ведро и высерайся, а вторую половину клизмы я тебе потом залью!". Девушка пулей вскочила, выдернула наконечник себе из попы и грохнулась на рядом стоящее ведро.Раздался громкий хлопок и содержание кишечника Юлечки шумно вырвалось наружу. Я слышал, как друг за другом падают и ударяются о дно ведра размягченные куски твердого кала. Комнату очень скоро наполнил жутко неприятный запах и я вынужден был открыть окно. Девушка снова громко пукнула и опять струя воды, вместе с какой и газами, влилась в ведро. Так продолжалось несколько минут. Когда этот процесс наконец закончился, я снова велел Юле становится на четвереньки, хотя она сама утверждала, что её кишечник уже очистился, и залил ей в дырочку остальную воду из кружки Эсмарха. Потом я велел девушке встать, минут пять походить по комнате и лишь затем разрешил вновь воспользоватся ведром. На сей раз из неё вышла практически чистая вода. Затем я отправил Юлю вылить содержамие ведра в унитаз, а самой идти под душ, чтобы смыть все последствия клизм."Спасибо, дядя, мне здорого полегчало!", сказала Юлечка по окончанию всех процедур.Абу благословил этот пост.
