Двач, я бью тревогу, моя мать буквально уже выживает меня из дому, устраивая скандалы, при этом у нее шиза она позвонила на одну из работ на которую я все таки смог устроиться и сказала что я алкоголик, хотя я не пью, она сказала что я должен работать на заводе и прочее, что я не мужик,иногда бьет меня предметами https://www.youtube.com/watch?v=SSwLexUucrw
На нейтральной территории, в кафе и парках. Мы оба чувствовали, что близки к тому самому катарсису, который пока не сможем пережить. И боялись его чудовищно.
Алиса, между тем, не уставала демонстрировать свой врождённый талант играть словами, играть на эмоциях, разыгрывать ситуации с одним только ей известным исходом.
Сейчас эти абстрактные описания не слишком-то раскрывают суть, однако за ними целый мир человека, блуждающего в лабиринте собственных страхов и сомнений.
С тех пор прошло уже больше десятка лет, много всего приключилось. Сейчас я помолвлен, моя невеста довольно милая, кажется, мы даже любим друг друга. Мне вроде бы нравится мой дом и моя работа, всем доволен. И шло бы оно всё так гладко дальше, никаких тревог и волнений.
Если б не тот странный день, когда я сел на поезд до Воронежа. Мой товарищ, Лёня, был в тот душный вторник сам не свой. Это он настоял на поездке, чуть не умолял меня отправиться с ним, ведь ему так плохо.
Толстуха-жена и кредитный "солярис", работа в колл-центре, в общем, полный джентльменский набор. Он был на исходе. И, сильно надравшись, плакал, словно девочка, у меня на плече.
Мы сидели в вагоне-ресторане, где Лёня с периодическими всхлипами поглощал содержимое бутылки. Я слушал вполуха, ожидая, когда спадёт сам собой этот восьмой за полгода приступ депрессии.
Нет, не ради той худощавой девицы, просто спать вовсе не хотелось, а стук колёс действовал умиротворяюще. Я снова вспомнил Алису. Наши родители ведь тоже познакомились в поезде.
- Вы не против... - смущённо начала она и, не закончив фразу, присела на краешек кресла передо мной. Я заглянул ей в лицо и вдруг словил что-то похожее на дежавю: глаза как у Алисы. Карие. С зеленоватым протуберанцем вокруг зрачка.
- Пожалуйста, - говорю спокойно, хотя сердце отчего-то забилось чаще. - Путешествуешь одна? - Просто, - она отводит взгляд. - Сегодня мой день рождения. Хотела отпраздновать, но как-то не сложилось.
Девушка кивает в сторону своего пустого стакана из-под чая, а я сижу, обмерев. Сегодня 15 апреля. Алиса родилась в этот день. - Мне девятнадцать, - говорит кареглазая попутчица, хотя выглядит года на три младше, как минимум. - Уже совсем старая стала. Почти на десять лет моложе меня, ну да ладно.
Начинаю думать, что это какой-то розыгрыш, но виду стараюсь не подать. Она, тем не менее, замечает. - Что-то не так? - Да нет, всё отлично. Я Никита, кстати.
- Очень приятно, - посматривает на меня исподлобья, - Никита. Мне как-то не по себе от этого взгляда и от всей ситуации в целом. Пытаюсь вести ненавязчивую беседу, но то и дело тушуюсь.
- Так что ты делаешь одна в поезде в свой день рождения? - Ну... Разве у тебя никогда не бывало так, чтобы хотелось всё бросить и уехать подальше? Взять билет в один конец и навсегда исчезнуть. Оставить прошлое за бортом.
- От себя не уедешь. Конечно, бывало! Только что с того? Куда б ты ни поехала, всюду будешь таскать за собой багаж памяти и сомнений. - Я могу задать тебе встречный вопрос, - говорит моя таинственная попутчица, наклонив голову. - Зачем едешь ты? Разумеется, ради Лёни, зачем ещё? И всё-таки, с ответом я медлил. Нет, вообще-то она зрит в корень. Не могу не признать.
Алиса смотрит выжидающе. Как будто читает мои мысли. ТА Алиса смотрела так же. Господи, разве это возможно? - Ты счастлив? - спрашивает она вдруг. - Счастлив ли я? Да, разумеется.
- Звучит не слишком убедительно. Знаешь, надеть маску с улыбочкой всякий может. И даже начать узнавать собственное отражение в зеркале. Вот только... Зеркало души не обманешь. Я-то вижу. - Интересно, что ты видишь? - с издёвкой усмехаюсь. Но её не смутить. Она снова улыбается. Но на этот раз одними глазами.
- Звучит не слишком убедительно. Знаешь, надеть маску с улыбочкой всякий может. И даже начать узнавать собственное отражение в зеркале. Вот только... Зеркало души не обманешь. Я-то вижу. - Интересно, что ты видишь? - с издёвкой усмехаюсь. Но её не смутить. Она снова улыбается. Но на этот раз одними глазами.
Я держу Алису за руку, её маленькая ладонь, коротко остриженные ногти, кругленькие суставы пальцев, и угловатые ключицы, и задумчивая полуулыбка и веснушки на плечах - всё только моё.
Когда раскаты грома приближаются к нам, а молнии сверкают вдали, мы прячемся под крышей на станции. Здесь нет никакого помещения, просто деревянная, сто лет не крашеная скамейка и символический навес над головой.
Поезд уехал, словно стрела времени, он несётся только вперёд, сметая с пути разряжённый воздух. А нам осталось безграничное зелёное поле и буря над ним.
Несравнимая с бурей внутри меня. Как возможно такое, как? Я познакомился с человеком от силы час назад, а меня так непередаваемо и чудовищно к нему тянет.
Она меня ведёт, а я повинуюсь этому необъяснимому наваждению, не позволяя себе (читай, не пытаясь) ничего анализировать. Всю жизнь я старался быть впереди, твёрдо зная, чего хочу. Всегда сам прокладывал дорожку, сам решал, куда свернуть и зачем. Логика плюс холодный расчёт превыше всего.
Но теперь я без раздумий полагаюсь на волю девятнадцатилетней девчонки. Которая ведёт меня в одинокий, всеми забытый дощатый дом на окраине. Мы легко проникаем внутрь через выбитое окно. Мы во власти какого-то неземного одухотворения.
Она понятия не имеет, что делать, в каждом её волнительном вдохе, в каждом прикосновении торопливых пальцев это прослеживается. Она, так же как и я, отдаётся на волю бессознательной жажды тепла. Она, так же как и я, замёрзла и заблудилась. Но только теперь всё позади.
Когда я просыпаюсь утром, Алисы нет рядом со мной. Она тихо исчезла на рассвете, оставив после себя невидимую частичку тепла на белоснежных простынях. Она шагнула в новый мир, где отныне открыты все двери, где больше нет преград и замков.
Вернувшись в город, я немедля его покину. И если вдруг потеряюсь, не зная, куда идти дальше, загляну в небольшую записку, где мелким аккуратным почерком указала адрес кареглазая попутчица.
В 11-м году дико рыдал с этой пасты, сейчас уже нет. Вот, собственно, она: Как всегда в этот поздний час Саша сидел в своём любимом кресле, и запахнув полы старенького купального халата расслабленно следил за ползущими по экрану монитора строчками текста.
В данный момент его внимание занимал тред про массовое изнасилование маленькой девочки, приведшее к её смерти. На экране сменяя друг друга появлялись подробные фотографии то больших, испачканных в сперме членов, то практически вывернутого на изнанку маленького детского влагалища, то перекошенного страхом и болью нежного детского личика. Аноны вовсю смаковали подробности, делились похожими фото мечтая поучаствовать в чём-то подобном.
Глядя на всё это Саша чувствовал приятное тепло, постепенно разливающее в области паха. Можно было-бы неплохо пофапать, тем более, что находясь дома он почти всегда носил халат просто поверх трусов. Вот только родители могли вернуться с минуты на минуту.
Он посмотрел на часы в углу экрана. На часах было без пятнадцати полночь. "Вот-уж и новый год скоро", каким-то не особенно радостным тоном произнёс голос в его голове.
Телевизор за его спиной тихонько бурчал что-то о подведении итогов уходящего года и обернувшись, Саша увидел на экране пожилого лысеющего человека в очках в тяжёлой роговой оправе.
На улице кто-то нетерпеливый уже запускал первые фейерверки, большую часть комнаты в которой находился Саша занимал огромный, составленный из двух праздничный стол, щедро сервированный самыми разнообразными блюдами.
Были здесь и традиционные для предстоящего праздника салаты и всевозможные горячие и холодные закуски и несколько видов алкоголя различной крепости, начиная шампанским и кончая литровой бутылкой водки.
>>236429408 (OP) Вангую что у тебя нету бати или батя у тебя на третьем плане. Схема короче проста, включаешь МУЖИКА и начинаешь пиздить мать кулаками.
Над ним издевались всегда и всюду. Всегда, сколько он себя помнил. Ещё в детском саду ребята отнимали и ломали его игрушки, за что ему неизменно доставалось от матери.
Он посмотрел на часы в углу экрана. На часах было без пятнадцати полночь. "Вот-уж и новый год скоро", каким-то не особенно радостным тоном произнёс голос в его голове. Родители как всегда в такое время обходили соседей по подъезду, угощая всех своими фирменными пирогами и получая в ответ кучу поздравлений, сладостей и прочей мишуры.
Телевизор за его спиной тихонько бурчал что-то о подведении итогов уходящего года и обернувшись, Саша увидел на экране пожилого лысеющего человека в очках в тяжёлой роговой оправе. На улице кто-то нетерпеливый уже запускал первые фейерверки, большую часть комнаты в которой находился Саша занимал огромный, составленный из двух праздничный стол, щедро сервированный самыми разнообразными блюдами. Были здесь и традиционные для предстоящего праздника салаты и всевозможные горячие и холодные закуски и несколько видов алкоголя различной крепости, начиная шампанским и кончая литровой бутылкой водки.
И вот глядя на всё это, Саша вдруг невольно подумал о том, а какие итоги для себя за этот год он мог-бы подвести, если-бы взялся.
Над ним издевались всегда и всюду. Всегда, сколько он себя помнил. Ещё в детском саду ребята отнимали и ломали его игрушки, за что ему неизменно доставалось от матери. В школе одноклассники, перепробовав все мыслимые способы поиздеваться над ним, кажется просто забыли что он существует.
Сашу это вполне устраивало. Для одноклассников он стал просто фоном, тенью на пустом месте и всячески старался, чтобы это положение не менялось. Он мечтал, что поступит в институт и уж там-то незнакомые взрослые люди примут его в свою тусовку. Но вот закончив школу и поступив на платное отделение одного непрестижного ВУЗа он с удивлением открыл в себе одну интересную особенность. Казалось, он может взбесить совершенно незнакомого человека одной, совершенно невинной фразой, а то и просто появившись в поле зрения. Даже самый флегматичный пожилой преподаватель увидев Сашу моментально раздражался, что немало веселило всю группу. Однокурсники смотрели на него как на инопланетянина, перешёптываясь и смеясь за спиной. Так прошёл первый курс, затем второй, и просвета из этого всего не было видно.
И вот он сегодняшний. Взрослый долговязый парень из полной и весьма обеспеченной семьи, вынужден проводить новогоднюю ночь с родителями, просто потому что ему некуда пойти. Некуда и не с кем. Без пяти полночь. Сейчас по телевизору начнётся речь президента, затем покажут куранты, и он, с бокалом шампанского, который ему налила мама, вновь, как и во все предыдущие годы пожелает, чтобы в его жизни хоть что-нибудь изменилось. Чтобы он наконец понял, как избавиться от этой ауры всеобщей тотальной ненависти, которая преследует и окружает его всю жизнь
А за окном люди будут кричать и взрывать петарды. И какая-то стройная кареглазая девушка с длинными вьющимися волосами прижмется к такому-же как он, Саша, долговязому парню, и тот по-хозяйски приобнимет её одной рукой.
И вот, представив себе эту последнюю картину, он не торопясь вылез из кресла, сунул ноги в старые стоптанные тапки, и достав из папиной сумки связку ключей направился в сторону чулана, туда, где в углу, с чёрном металлическом сейфе хранилось папино охотничье ружьё.
Затем, вернувшись обратно в кресло и стянув с правой ступни носок, Саша аккуратно зарядил двустволку и ещё раз окинул комнату взглядом. Сколько времени было проведено в стенах этой комнаты! Сколько дней и ночей в темноте, и только свет монитора отражался на бледном лице. Год за годом. И каждый раз он убеждал себя, уж в следующем-то году обязательно всё изменится, люди поймут, что он не так плох как они думают и у него наконец-то начнётся нормальная жизнь. Хватит обманывать себя. Впереди у него только годы бесконечных серых будней, хамовитый начальник, малооплачиваемая нелюбимая работа, а потом одинокая старость и смерть. Может быть он не выдержит и сопьётся, и тогда его жизнь закончится бугорком земли на безымянном кладбище и табличкой с надписью "неизвестный № XXX".
Какой день встречаю треды этого дауна, с мешком на ебале, заметил, что челы пишут, мол это не его видосы, а просто перезаливы. Так что прошу шарящим анонам объяснить, это фэк даунич? Чи ему реально настолько хуёво
И снова появляется то самое чувство, которое ты так ненавидел еще вчера, и которое так долго гасил в себе — желание бежать куда-то, рвать, бороться, драться, пробиваться к мечте. Только теперь оно уже не нужно — тебе осталось только догнить положенный себе срок. Когда ты понимаешь это, тебя начинает трясти от ужаса. Про сон уже можно забыть, ты одним глотком допиваешь кофе, лихорадочно натягиваешь куртку и выбегаешь на улицу. Куда идти? Неважно. Кажется, в сказках в таких случаях говорили «куда глаза глядят».
И когда ты мечтаешь о ней, лежа на смятой простыне в прокуренной комнате, кто-то грязно пользует ее божественное тело. Может, ей даже противно. Ну да, может, ей даже противно. Но она все равно никогда не узнает о тебе, потому что ты будешь лежать на смятой простыне в прокуренной комнате и мечтать. Душа паладина в цыплячьем теле труса.
Это реальность. На самом деле мечты не существует — существуешь лишь ты и этот мир. Никакого солипсизма, никаких попыток убежать от реальности — будет только лишь еще больнее. Каждый день все глубже и глубже загонять себя в безвылазное дерьмо, и каждый день все больше и больше мечтать.
Разумеется, ты будешь думать о своей Богине только хорошее. Что она не такая, как все, что она тоже ненавидит серую массу людей, что она умная, начитанная, нежная и верная. И почему-то ты будешь думать, что все эти качества должны быть рядом с тобой. Почему? Ты ничего не стоишь. Как я уже и говорил, душа паладина в цыплячьем теле труса. Мечты? Они кажутся спасением, но на самом деле они самый опасный на свете яд.
Медленнодействующий, вкусный и незаметный. Ты стоишь на балконе с сигаретой, смотришь в грязное ночное небо, и мечтаешь. Ты рыцарь, принц, спаситель всей вселенной, тебя любит самая лучшая, та самая единственная девушка… Но вот пальцы обожгла докуренная сигарета, ты шипишь, стряхиваешь ее на балкон и возвращаешься в холодную комнату — никому не нужный, одинокий и грустный.
И так день за днем. Полу-друзья, полу-знакомые, может быть — полу-подруги. Время, как говорят, лечит. Острые воспоминания, чувства и порывы будут медленно покрываться пылью опыта и цинизма, и ни на что, кроме работы и выживания, времени не останется. Ты будешь свысока смотреть на тех, кем был ты раньше — на молодых отчаянных романтиков, которые борются с ветряными мельницами. Борются без смысла, просто ради самой борьбы.
А потом однажды ночью перед сном ты вдруг вспомнишь ту самую девушку, Богиню из детства. Твое сердце, покрытое броней цинизма и ядовитого реализма, вспомнив ее, поначалу не шелохнется. «Пф, что за бред, я впадаю в детство? Что за ерунда, мне ведь еще только 32» Ты перевернешься не другой бок и попытаешься уснуть. Но сна не будет — внезапно ты начнешь вспоминать то, что было, думать о том, что есть, и размышлять о том, что могло бы быть.
В твоей голове будет раз за разом всплывать вьевшийся в память навсегда образ твоей бывшей любви. Считать овец, читать книжку, запустить компьютер и бесцельно пошариться по паре форумов в надежде найти что-то важное — все бессмысленно. Три ночи, а ты не спишь. И тогда ты откроешь балконную дверь, достанешь из пачки сигарету и выйдешь в одном халате к темному зимнему небу. Как тогда, в детстве. Ты попытаешься помечтать. Представить себя принцем, рыцарем, героем, спасшим вселенную, или же счастливым избранником той самой, единственной девушки. Но циничный разум пресечет первые же попытки. Представив себя на белом коне и в доспехах, ты отчего-то начнешь ехидно смеяться, смех будет разрастаться и переходить в хохот. А когда через 5 минут хохота твой палец обожжет догоревшая сигарета, ты внезапно замолчишь и почувствуешь, что твое лицо мокрое. И слезы — вовсе не от смеха.
Ты закуришь еще одну и посмотришь в небо. «Может, все-таки было бы лучше, если бы я тогда к ней подошел и все рассказал? Что не могу без нее жить, что люблю ее, что пишу о ней в пустом и сером дневнике на diary….» Накатит цинизм — «Да, и вы бы поженились, трах, дети, гниение, ненависть, ололо» Ты подумаешь еще и решишь, что цинизм здесь не нужен. Лучше помечтать еще, как тогда, раньше.
Луна, такая же, как и сейчас. И темный парк. Ты, страшно стесняясь, пригласил ее погулять вечером. Час мылся в душе, брился, опрыскался дезодорантом, чтобы ей понравилось. Вряд ли она оценит это, но так ты чувствуешь себя увереннее. Ты стоишь у скамейки и куришь уже третью сигарету — придя за полчаса до назначенного срока, ты так и не смог перестать волноваться и бояться непонятно чего. Наконец появляется ее фигурка — она в своей любимой белой курточке, в джинсах и с зонтиком идет в твою сторону. В твоей душе бурлят чувства — хочется то убежать домой, то броситься ей навстречу и целовать ее ноги. Но ты собираешь всю оставшуюся в себе волю и стоишь на месте, не замечая, что сигарета скоро начнет жечь пальцы.
Она подходит к тебе. «Привет! Ужасный дождь, правда? Давай ко мне под зонтик». Ты выдавливаешь из себя что-то вроде «Привет, здорово выглядишь» и становишься рядом с ней. Она берет тебя под руку и вы медленно идете вглубь парка — туда, где сейчас нет никого, кроме дождя. Ты хотел бы сказать ей, что ты обожаешь дождь, что под дождем мир кажется таким плоским и серым, что мечтать становится намного проще. И еще ты хотел бы сказать ей, что иногда тебе хочется надеть ботинки, накинуть куртку и рвануть под проливной ливень — бегать и не замечать никого вокруг, подставлять лицо каплям с неба и хохотать от непонятного счастья. Да, ты хотел бы рассказать ей все свои мечты. Но тут на тебя накатывает твой тогда еще маленький и хиленький, но вполне оформившийся цинизмик — ведь ты уже год как на дваче. «Ороро, глупая влюбленная школота, давай, расскажи ей про свои психические отклонения. Травля в школе обеспечена, хо-хо-хо. Да и сама она сразу пошлет тебя куда подальше» А, мне плевать. Будь что будет. И ты медленно, подбирая каждое слово, начинаешь — «Знаешь, а я люблю дождь…»
Она повернет к тебе свое прекрасное лицо, которое ты хотел бы целовать, пока твои губы не засохнут и не превратятся в куски омертвевшей плоти: «Любишь дождь? Да, я тоже его люблю. Иногда кажется, что он смывает все плохие мысли, как проточная вода. В детстве мама рассказывала мне, что если встать перед краном, включить холодную воду и думать о том, что тебя беспокоит, то вода унесет все плохие мысли. Ой, наверное, это смешно звучит… Я как ребенок, да?»
Ты переполнен радостью и тебе слегка стыдно — то, что побоялся сделать ты, сделала она. «Как ребенок? Знаешь, иногда лучше быть ребенком, чем очерствевшим и бесчуственным циничным взрослым» И ты рассказал бы ей все. И было бы как в сказке — любимый человек рядом, держит тебя под руку, вы болтаете о вещах, понятных вам одним. И ты восхвалял бы себя за то, что не испугался к ней подойти. А что было бы дальше? Как поется в одной песне, «Давай не будем завершать, картину нашу бросим так, оставив смутные мазки»
Ноги в резиновых тапках давно замерзли и во рту стоит противный кислый привкус сигарет. Ты чувствуешь себя выжатым, как лимон. Дрожащей рукой кидаешь с балкона окурок, входишь в комнату и бессильно валишься в кровать. Сон все не идет. Ты делаешь себе чашку кофе и садишься к компьютеру. Если бы дело было лет эдак 20-25 назад, ты бы зашел на детский утренник. Но двача, увы, давно нет — очередной судебный иск достиг-таки своей цели. Да и ты уже слишком изменился… Внезапно ты вспоминаешь про старый дневник на diary, за полминуты находишь его в гугле (чудо, что его еще не удалили) и начинаешь читать с самого начала в надежде еще раз прикоснуться к чему-нибудь тому, старому.
Мгновенно, с первых же строчек, вмешивается цинизм: «Ороро, спермотоксикозная школота. Не дают бабы, понятное дело, надо поплакаться в днявке. Фу, жалкое зрелище» И внезапно ты понимаешь, что этот цинизм — самое жалкое зрелище на свете. Трусливая защита от собственных чувств, желаний и эмоций, обезьянья тяга к рационализму — как бандерлоги играли в собрания на развалинах древнего города.
Но знание пришло слишком поздно. И тринадцать лет назад, когда тебе казалось, что ты становишься сильным и независимым, ты просто подписал себе смертный приговор. Тебя убили именно цинизм и рациональность — ты радостно принес им в жертву жизнь. Теперь уже не нужно заставлять себя мечтать — чувства появляются сами вместе со слезами бессилия на глазах. Рука до боли в костях сжимает невинную мышку, голова падает на стол, а плечи сотрясаются в рыданиях. Что же я наделал…
Ноги сами приводят тебя в тот самый парк. Стоп, почему «тот самый»? Ты же так и не пригласил ее туда. Хотя неважно, ты столько думал о нем, что для тебя он значит больше, чем любое место в жизни. С неба льет ливень — и чтобы хоть как-то успокоиться, ты скидываешь капюшон, подставляешь лицо дождю и начинаешь кружиться на месте, а потом срываешься и бежишь куда-то в глубь, к черным от дождя деревьям, которые так и не слышали ваших с ней разговоров.
Та самая скамейка. Опять это «та самая»… Черт, это грустно. Ты закуриваешь и смотришь туда, откуда в твоих мечтах появлялась она. Мечты снова накатывают… «Она вдруг появляется, блаблабла, прошло много лет, но я всегда любил тебя, блаблабла, а я любила тебя, давай жить вместе, давай, долго и счастливо, в один день» Нет, даже тебе такой хэппи-энд кажется притянутым за уши и ненатуральным. Все не может закончиться так — это было бы слишком фальшиво.
Та самая скамейка. Опять это «та самая»… Черт, это грустно. Ты закуриваешь и смотришь туда, откуда в твоих мечтах появлялась она. Мечты снова накатывают… «Она вдруг появляется, блаблабла, прошло много лет, но я всегда любил тебя, блаблабла, а я любила тебя, давай жить вместе, давай, долго и счастливо, в один день» Нет, даже тебе такой хэппи-энд кажется притянутым за уши и ненатуральным. Все не может закончиться так — это было бы слишком фальшиво.