Я знаю, что даже в обоссанном би сидят много ценителе изящной словесности, любителей поэзии и поэтов
Делитесь наиболее близкими к сердцу стихами. Интересно почитать, что трогает анона
Я тоже буду бампать. Любимых стихотворений у меня много. Любимые поэты - Есенин, Маяковский, Бродский, Цветаева, Гумилёв, Ахматова, Заболоцкий, Франсуа Вийон, Уолт Уитмен, Эмили Дикинсон
Щас долбоёбы опять будут кидать стихи про еблю пчёл, но похуй
Только прошу указывайте название и автора в начале поста. Желательно год написания тоже
Итак, тред поэзии стартует здесь !
Кажинный раз на этом самом месте
я вспоминаю о своей невесте.
Вхожу в шалман, заказываю двести.
Река бежит у ног моих, зараза.
Я говорю ей мысленно: бежи.
В глазу — слеза. Но вижу краем глаза
Литейный мост и силуэт баржи.
Моя невеста полюбила друга.
Я как узнал, то чуть их не убил.
Но Кодекс строг. И в чем моя заслуга,
что выдержал характер. Правда, пил.
Я пил как рыба. Если б с комбината
не выгнали, то сгнил бы на корню.
Когда я вижу будку автомата,
то я вхожу и иногда звоню.
Подходит друг, и мы базлаем с другом.
Он говорит мне: Как ты, Иванов?
А как я? Я молчу. И он с испугом
Зайди, кричит, взглянуть на пацанов.
Их мог бы сделать я ей. Но на деле
их сделал он. И точка, и тире.
И я кричу в ответ: На той неделе.
Но той недели нет в календаре.
Рука, где я держу теперь полбанки,
сжимала ей сквозь платье буфера.
И прочее. В углу на оттоманке.
Такое впечатленье, что вчера.
Мослы, переполняющие брюки,
валялись на кровати, все в шерсти.
И горло хочет громко крикнуть: Суки!
Но почему-то говорит: Прости.
За что? Кого? Когда я слышу чаек,
то резкий крик меня бросает в дрожь.
Такой же звук, когда она кончает,
хотя потом еще мычит: Не трожь.
Я знал ее такой, а раньше — целой.
Но жизнь летит, забыв про тормоза.
И я возьму еще бутылку белой.
Она на цвет как у нее глаза.
Я дважды пробуждался этой ночью
и брел к окну, и фонари в окне,
обрывок фразы, сказанной во сне,
сводя на нет, подобно многоточью,
не приносили утешенья мне.
Ты снилась мне беременной, и вот,
проживши столько лет с тобой в разлуке,
я чувствовал вину свою, и руки,
ощупывая с радостью живот,
на практике нашаривали брюки
и выключатель. И бредя к окну,
я знал, что оставлял тебя одну
там, в темноте, во сне, где терпеливо
ждала ты, и не ставила в вину,
когда я возвращался, перерыва
умышленного. Ибо в темноте —
там длится то, что сорвалось при свете.
Мы там женаты, венчаны, мы те
двуспинные чудовища, и дети
лишь оправданье нашей наготе.
В какую-нибудь будущую ночь
ты вновь придешь усталая, худая,
и я увижу сына или дочь,
еще никак не названных, — тогда я
не дернусь к выключателю и прочь
руки не протяну уже, не вправе
оставить вас в том царствии теней,
безмолвных, перед изгородью дней,
впадающих в зависимость от яви,
с моей недосягаемостью в ней.
Хуйня для быдла, я лучше кукол и лаки стар наверну, чем это оливье
Осип Мандельштам - Из омута злого и вязкого...
Из омута злого и вязкого
Я вырос, тростинкой шурша,
И страстно, и томно, и ласково
Запретною жизнью дыша.
И никну, никем не замеченный,
В холодный и топкий приют,
Приветственным шелестом встреченный
Короткиx осенниx минут.
Я счастлив жестокой обидою,
И в жизни поxожей на сон,
Я каждому тайно завидую
И в каждого тайно влюблен.
«Не смотри в глаза мне, дева:
все равно пойдешь налево».
«У попа была собака».
«Оба умерли от рака».
«Приучил ее к минету».
«Что за шум, а драки нету?»
«Крыл последними словами».
«Кто последний? Я за вами».
«Сочетался с нею браком».
«Все равно поставлю раком».
«Эх, Цусима-Хиросима!
Жить совсем невыносимо».
«Говорят, открылся Пленум».
«Врезал ей меж глаз поленом».
«Над арабской мирной хатой
гордо реет жид пархатый».
«Ты смотрел Дерсу Узала?»
«Я тебе не все сказала».
«Раз чучмек, то верит в Будду».
«Сукой будешь?» «Сукой буду».
«В этих шкарах ты как янки».
«Я сломал ее по пьянке».
«Был всю жизнь простым рабочим».
«Между прочим, все мы дрочим».
«Где яйцо, там — сковородка».
«Говорят, что скоро водка
снова будет по рублю».
«Мам, я папу не люблю».
«Харкнул в суп, чтоб скрыть досаду».
«Я с ним рядом срать не сяду».
«А моя, как та мадонна,
не желает без гондона».
«Инвалид, а инвалид.
У меня внутри болит».
«Ляжем в гроб, хоть час не пробил!»
«Это — сука или кобель?»
«Склока следствия с причиной
прекращается с кончиной».
«Хата есть, да лень тащиться».
«Я не блядь, а крановщица».
«Жизнь возникла как привычка
раньше куры и яичка».
«Дайте срок без приговора!»
«Кто кричит: «Держите вора!»?
«Рисовала член в тетради».
«Отпустите, Христа ради».
«От любви бывают дети.
Ты теперь один на свете.
Помнишь песню, что, бывало,
я в потемках напевала?
Это – кошка, это – мышка.
Это – лагерь, это – вышка.
Это – время тихой сапой
убивает маму с папой».
Владислав Ходасевич - Зачем ты за пивною стойкой
Зачем ты за пивною стойкой?
Пристала ли тебе она?
Здесь нужно быть девицей бойкой —
Ты нездорова и бледна.
С какой-то розою огромной
У нецелованных грудей —
А смертный венчик, самый скромный,
Украсил бы тебя милей.
Ведь так прекрасно, так нетленно
Скончаться рано, до греха.
Родители же непременно
Тебе отыщут жениха.
Так называемый хороший,
И вправду — честный человек
Перегрузит тяжелой ношей
Твой слабый, твой короткий век.
Уж лучше бы — я еле смею
Подумать про себя о том —
Попасться бы тебе злодею
В пустынной роще, вечерком.
Уж лучше в несколько мгновений
И стыд узнать, и смерть принять,
И двух истлений, двух растлений
Не разделять, не разлучать.
Лежать бы в платьице измятом
Одной, в березняке густом,
И нож под левым, лиловатым,
Еще девическим соском.
небыдло, ты? хотел сказать я твою мамку ебал
Лишен огня.
Сиреневый полярный мрак
Вокруг меня.
Я доверяю бледной тьме
Мои стихи.
У ней едва ли на уме
Мои грехи.
И бронхи рвет мои мороз
И сводит рот.
И, точно камни, капли слез
И мерзлый пот.
Я говорю мои стихи,
Я их кричу.
Деревья, голы и глухи,
Страшны чуть-чуть.
И только эхо с дальних гор
Звучит в ушах,
И полной грудью мне легко
Опять дышать.
Как страшно жизни сей оковы
Нам в одиночестве влачить.
Делить веселье — все готовы:
Никто не хочет грусть делить.
Один я здесь, как царь воздушный,
Страданья в сердце стеснены,
И вижу, как, судьбе послушно,
Года уходят, будто сны;
И вновь приходят, с позлащённой,
Но той же старою мечтой,
И вижу гроб уединённый,
Он ждёт, — что ж медлить над землёй?
Никто о том не покрушится,
И будут (я уверен в том)
О смерти больше веселиться,
Чем о рождении моём...
Аркадий Кутилов - Терпеть не могу бездефектных вещей
дырявая жизнь прости-господи-шлюх...
И даром не надо со склада шинель, -
пусть прежде ее испятнает шрапнель.
На свалке отбросы душистые жгут,
и я уже тут...
Звучит за углом похоронная жесть,
и я уже здесь...
Мне запах и цвет, и немножечко звук
расскажут, где враг, и посредник, и друг.
Пургу и зной.
Что может вынесть человек –
Все пережито мной.
И кости мне ломал приклад,
Чужой сапог.
И я побился об заклад,
Что не поможет Бог.
Ведь Богу, Богу-то зачем
Галерный раб?
И не помочь ему ничем,
Он истощен и слаб.
Я проиграл свое пари,
Рискуя головой.
Сегодня – что ни говори,
Я с вами – и живой.
>Я счастлив жестокой обидою,
>И в жизни поxожей на сон,
>Я каждому тайно завидую
>И в каждого тайно влюблен.
Вот это жиза...
обосрался
Терпеть не могу бездефектных вещей.
Мне надо, чтоб - дырка, царапина, щель.
Со школьных пеленок волнует мой дух
дырявая жизнь прости-господи-шлюх...
И даром не надо со склада шинель, -
пусть прежде ее испятнает шрапнель.
На свалке отбросы душистые жгут,
и я уже тут...
Звучит за углом похоронная жесть,
и я уже здесь...
Мне запах и цвет, и немножечко звук
расскажут, где враг, и посредник, и друг.
К ораторам жарким презренье храню.
Не верю дровам, доверяю огню.
Я предан стихийно горящим лесам,
как волк-санитар, как пожарный десант.
Желаешь поближе меня подманить,
попробуй гореть, или медленно гнить.
Летов, 1996
Грозовое небо,отворись
Ледяное солнце,раскались-
Степные травы стелют нам постель
Стальные звёзды метят в изголовье
Прикажу я ране-затянись
Озорная пуля-промахнись
Ещё немного-эх!- ещё-чуть-чуть
Лишь только б ночку простоять
да день продержаться
Загорятся крылья на ветру
Повторятся сказки наяву-
Живые ливни брызнут нам в глаза
Земные боги выйдут нам навстречу
Приплывёт кораблик по росе
Ошалеют спицы в колесе
Грозовое небо,отворись
Ледяное солнце,раскались-
Степные травы стелют нам постель
Стальные звёзды метят в изголовье
Наточу я шашку поострей
Веселей,братишка,веселей!-
Борис Пастернак - Быть знаменитым некрасиво
Быть знаменитым некрасиво.
Не это подымает ввысь.
Не надо заводить архива,
Над рукописями трястись.
Цель творчества — самоотдача,
А не шумиха, не успех.
Позорно, ничего не знача,
Быть притчей на устах у всех.
Но надо жить без самозванства,
Так жить, чтобы в конце концов
Привлечь к себе любовь пространства,
Услышать будущего зов.
И надо оставлять пробелы
В судьбе, а не среди бумаг,
Места и главы жизни целой
Отчеркивая на полях.
И окунаться в неизвестность,
И прятать в ней свои шаги,
Как прячется в тумане местность,
Когда в ней не видать ни зги.
Другие по живому следу
Пройдут твой путь за пядью пядь,
Но пораженья от победы
Ты сам не должен отличать.
И должен ни единой долькой
Не отступаться от лица,
Но быть живым, живым и только,
Живым и только до конца.
Меня могила не страшит:
Там, говорят, страданье спит
В холодной вечной тишине;
Но с жизнью жаль расстаться мне.
Я молод, молод… Знал ли ты
Разгульной юности мечты?
Или не знал, или забыл,
Как ненавидел и любил;
Как сердце билося живей
При виде солнца и полей
С высокой башни угловой,
Где воздух свеж и где порой
В глубокой скважине стены,
Дитя неведомой страны,
Прижавшись, голубь молодой
Сидит, испуганный грозой?
Пускай теперь прекрасный свет
Тебе постыл; ты слаб, ты сед,
И от желаний ты отвык.
Что за нужда? Ты жил, старик!
Тебе есть в мире что забыть,
Ты жил, — я также мог бы жить!
Пиздострадательное оливье какое то
>Пиздострадательное оливье
так 90 процентов поэзии такое
Анна Ахматова - Приморский сонет
Здесь все меня переживет,
Все, даже ветхие скворешни
И этот воздух, воздух вешний,
Морской свершивший перелет.
И голос вечности зовет
С неодолимостью нездешней.
И над цветущею черешней
Сиянье легкий месяц льет.
И кажется такой нетрудной,
Белея в чаще изумрудной,
Дорога не скажу куда…
Там средь стволов еще светлее,
И всё похоже на аллею
У царскосельского пруда.
Ну и нахуй тогда на это свое время тратить?
Зашевелились корни
Деревьев и кустов.
Растаял снег на дерне
И около крестов.
Оттаявшие кости
Брыкаются со сна,
И бродит на погосте
Весенняя луна.
Вон вылезли скелеты
Из тесных, скользких ям.
Белеют туалеты
Мужчин и рядом дам.
Мужчины жмут им ручки,
Уводят в лунный сад
И все земные штучки
При этом говорят.
Шуршание. Вздохи. Шепот.
Бряцание костей.
И слышен скорбный ропот
Из глубины аллей.
"Мадам! Плохое дело...
Осмелюсь вам открыть:
Увы, истлело тело -
И нечем мне любить!"
Двачую, еще это
Егор Летов, 1985
Мама,мама- мы с тобой
Над землёю- под луной
Тихо тихо- снег идёт
Кто-то плачет и поёт
Слышишь,слышишь- тихий смех
Белый белый- словно снег
Кто-то плачет,кто-то спит
Тот,кто плачет- не убит.
Снег закроет нам глаза
Там,где память- там слеза
Мы забудем свою боль
Мы сыграем свою роль
Мы покинем этот дом
Мы замёрзнем и заснём
Рано утром нас найдут
Похоронят и убьют
"Он стоит пред раскаленным горном,
Невысокий старый человек.
Взгляд спокойный кажется покорным
От миганья красноватых век.
Все товарищи его заснули,
Только он один еще не спит:
Все он занят отливаньем пули,
Что меня с землею разлучит.
Кончил, и глаза повеселели.
Возвращается. Блестит луна.
Дома ждет его в большой постели
Сонная и теплая жена.
Пуля, им отлитая, просвищет
Над седою, вспененной Двиной,
Пуля, им отлитая, отыщет
Грудь мою, она пришла за мной.
Упаду, смертельно затоскую,
Прошлое увижу наяву,
Кровь ключом захлещет на сухую,
Пыльную и мятую траву.
И Господь воздаст мне полной мерой
За недолгий мой и горький век.
Это сделал в блузе светло-серой
Невысокий старый человек."
Николай Заболоцкий — Некрасивая девочка
Среди других играющих детей
Она напоминает лягушонка.
Заправлена в трусы худая рубашонка,
Колечки рыжеватые кудрей
Рассыпаны, рот длинен, зубки кривы,
Черты лица остры и некрасивы.
Двум мальчуганам, сверстникам её,
Отцы купили по велосипеду.
Сегодня мальчики, не торопясь к обеду,
Гоняют по двору, забывши про неё,
Она ж за ними бегает по следу.
Чужая радость так же, как своя,
Томит её и вон из сердца рвётся,
И девочка ликует и смеётся,
Охваченная счастьем бытия.
Ни тени зависти, ни умысла худого
Ещё не знает это существо.
Ей всё на свете так безмерно ново,
Так живо всё, что для иных мертво!
И не хочу я думать, наблюдая,
Что будет день, когда она, рыдая,
Увидит с ужасом, что посреди подруг
Она всего лишь бедная дурнушка!
Мне верить хочется, что сердце не игрушка,
Сломать его едва ли можно вдруг!
Мне верить хочется, что чистый этот пламень,
Который в глубине её горит,
Всю боль свою один переболит
И перетопит самый тяжкий камень!
И пусть черты её нехороши
И нечем ей прельстить воображенье,-
Младенческая грация души
Уже сквозит в любом её движенье.
А если это так, то что есть красота
И почему её обожествляют люди?
Сосуд она, в котором пустота,
Или огонь, мерцающий в сосуде?
Это кайф. Чувствовать эти чувства. Да ещё и написано красиво
Эстетико-эмоциональный опыт
“Станция Речной вокзал —
Поезд дальше не идёт”.
А меня блять не ебёт!
Я сюда блять и желал!
Мне как раз сюда и было надо!
Я живу как раз здесь, сука, рядом!
“Просьба”, блять, “Освободить вагоны” !
Да ебу я на посох вас, гондоны!
Молчи, бессмысленный народ,
Поденщик, раб нужды, забот,
Несносен мне твой ропот дерзкий!
Я блять поэт, творец искусства,
А вы — ничтожное говно!
1990, осень
>Это кайф
Такой же кайф, как от прочтения ЕОТ тредов, еблан.
У этой татарке у меня вот любимое:
Кого когда-то называли люди
Царем в насмешку, Богом в самом деле,
Кто был убит – и чье орудье пытки
Согрето теплотой моей груди…
Вкусили смерть свидетели Христовы,
И сплетницы-старухи, и солдаты,
И прокуратор Рима – все прошли.
Там, где когда-то возвышалась арка,
Где море билось, где чернел утес, –
Их выпили в вине, вдохнули с пылью жаркой
И с запахом бессмертных роз.
Ржавеет золото и истлевает сталь,
Крошится мрамор – к смерти все готово.
Всего прочнее на земле печаль
И долговечней – царственное слово.
Старенькие ходики.
Молодые ноченьки…
Полстраны – угодники.
Полстраны – доносчики.
На полях проталинки,
дышит воля вольная…
Полстраны – этапники.
Полстраны – конвойные.
Лаковые туфельки.
Бабушкины пряники…
Полстраны – преступники.
Полстраны – охранники.
Лейтенант в окно глядит.
Пьёт – не остановится…
Полстраны уже сидит.
Полстраны готовится.
Изволь выйти отсюда вон тогда, зачем ты тратишь свое и наше время?
Иди нахуй, чмо
пиздец ты сучка насранная - сравнил поэзию Бродского с еот-тредами !
Хуй соси, быдло безвкусное.
Это одно и то же оливье, долбоеб, просто Бродский написал эту хуйню в стихах
Небыдло порвалось
Там, за болотом,
там, за бором,
произрастает комбинат!
Там транспаранты, как соборы!
Там транспаранты гомонят!
И это только мне бездомно,
где балки,
блоки,
бланки истин,
где кабинеты из бетона -
твоя растительность, Строитель.
А комбинат восходит выше -
твой сон,
твой заменитель солнца!
От лампочек сигнальных -
вишен,
до симфонических насосов!
Земля смородиной роится,
канаты -
лозы винограда!
Выращивай свой сад,
Строитель.
Я понимаю:
так и надо.
Мы на Бали, на вилле
После molly я милый (Е-йо)
Она на мне — я пилон (Я)
Мы улетаем — я пилот (Ви-и)
Сука танцует латину (Эй)
Девочка хочет мужчину (Е-оу)
Я хочу взять её силой
Но она уже сама на всё согласилась
Да, я звезда, я упал (Go) — то звездопад
Я кидаю на них guala, как осенний листопад
Да-Даже в середине лета в моём доме снегопад (Йей)
Смотрю на свои часы, но, сука, не на циферблат
Ты базаришь ни о чём, если речь не о деньгах (Хей)
Закрой рот и поделом, дядя едет по делам (Эй)
Я купил себе свободу — подарю её друзьям (Хей)
Буду счастливым тогда, когда счастлива вся семья (Йей)
Нахуй твой смысл (Фу), нахуй твои рифмы
Я не понимаю слов, сука, покажи мне цифры
Я не понимаю жизнь, так много вопросов
Кошелёк ест только зелень, почему он такой толстый?
И безумно чуждый мне.
Я томился и метался
В безнадёжной тишине.
Я не знал иного счастья,
Стать недвижным, лечь в гробу.
За метанья жизни пленной
Клял я злобную судьбу.
Жизнь меня дразнила тупо,
Возвещая тайну зла:
Вся она, в гореньи трупа,
Мной замышлена была.
Это я из бездны мрачной
Вихри знойные воззвал,
И себя цепями жизни
Для чего-то оковал.
И среди немых раздолий,
Где царил седой Хаос,
Это Я своею волей
Жизнь к сознанию вознёс.
Пусть лучше я ебнусь. Пусть съедет башня.
Мое рождение – посещение сомнительной вписки,
Сначала – весело, потом – страшно.
Не хочу силой тащить на этот праздник кого-то
Ведь я и сам здесь находиться не обязан.
Пьяный запираюсь в сортире и печаль моя – рвота
А стихи – всё, что мимо унитаза.
На кухне пьют, дерутся и обсуждают конституции
Выбирают новые вписочные формы правления
Девочки с мальчиками запираются и ебуться
И тут же ростят новое поколение
К концу вечерники в квартиру ворвется ОМОН
И самый главый, без маски, Господь Бог
Скрутит всем руки, сверит по списку имён
И половину – выведет за порог.
Никто не знает, что за пределами вписки.
Тем, кого выгнали, не дали второй шанс.
И всё, что могу рассказать, – комки и огрзыки
Не попавшие в унитаз.
Эти стихи, наверное, последние,
Человек имеет право перед смертью высказаться,
Поэтому мне ничего больше не совестно.
Я всю жизнь пыталась быть мужественной,
Я хотела быть достойной твоей доброй улыбки
Или хотя бы твоей доброй памяти.
Но мне это всегда удавалось плохо,
С каждый днём удаётся всё хуже,
А теперь, наверно, уже никогда не удастся.
Вся наша многолетняя переписка
И нечастные скудные встречи —
Напрасная и болезненная попытка
Перепрыгнуть законы пространства и времени.
Ты это понял прочнее и раньше, чем я.
Потому твои письма, после полтавской встречи,
Стали конкретными и объективными,
как речь докладчика,
Любознательными, как викторина,
Равнодушными, как трамвайная вежливость.
Это совсем не твои письма. Ты их пишешь, себя насилуя,
Потому они меня больше не радуют,
Они сплющивают меня, как молоток шляпу гвоздя.
И бессонница оглушает меня, как землетрясение.
… Ты требуешь от меня благоразумия,
Социально значимых стихов и весёлых писем,
Но я не умею, не получается…
(Вот пишу эти строки и вижу,
Как твои добрые губы искажает
недобрая «антиулыбка»,
И сердце моё останавливается заранее.)
Но я только то, что я есть, — не больше, не меньше:
Одинокая, усталая женщина тридцати лет,
С косматыми волосами, тронутыми сединой,
С тяжёлым взглядом и тяжёлой походкой,
С широкими скулами, обветренной кожей,
С резким голосом и неловкими манерами,
Одетая в жёсткое коричневое платье,
Не умеющая гримироваться и нравиться.
И пусть мои стихи нелепы, как моя одежда,
Бездарны, как моя жизнь, как всё
чересчур прямое и честное,
Но я то, что я есть. И я говорю, что думаю:
Человек не может жить, не имея завтрашней радости,
Человек не может жить, перестав надеяться,
Перестав мечтать, хотя бы о несбыточном.
Поэтому я нарушаю все запрещения
И говорю то, что мне хочется,
Что меня наполняет болью и радостью,
Что мне мешает спать и умереть.
… Весной у меня в стакане стояли цветы земляники,
Лепестки у них белые с бледно-лиловыми жилками,
Трогательно выгнутые, как твои веки.
И я их нечаянно назвала твоим именем.
Всё красивое на земле мне хочется называть
твоим именем:
Все цветы, все травы, все тонкие ветки на фоне неба,
Все зори и все облака с розовато-желтой каймою —
Они все на тебя похожи.
Я удивляюсь, как люди не замечают твоей красоты,
Как спокойно выдерживают твое рукопожатье,
Ведь руки твои — конденсаторы счастья,
Они излучают тепло на тысячи метров,
Они могут растопить арктический айсберг,
Но мне отказано даже в сотой калории,
Мне выдаются плоские буквы в бурых конвертах,
Нормированные и обезжиренные, как консервы,
Ничего не излучающие и ничем не пахнущие.
(Я то, что я есть, и я говорю, что мне хочется.)
… Как в объёмном кино, ты сходишь ко мне
с экрана,
Ты идёшь по залу, живой и светящийся,
Ты проходишь сквозь меня как сновидение,
И я не слышу твоего дыхания.
… Твоё тело должно быть подобно музыке,
Которую не успел написать Бетховен,
Я хотела бы день и ночь осязать эту музыку,
Захлебнуться ею, как морским прибоем.
(Эти стихи последние и мне ничего больше
не совестно.)
Я завещаю девушке, которая будет любить тебя:
Пусть целует каждую твою ресницу в отдельности,
Пусть не забудет ямочку за твоим ухом,
Пусть пальцы её будут нежными, как мои мысли.
(Я то, что я есть, и это не то, что нужно.)
… Я могла бы пройти босиком до Белграда,
И снег бы дымился под моими подошвами,
И мне навстречу летели бы ласточки,
Но граница закрыта, как твоё сердце,
Как твоя шинель, застёгнутая на все пуговицы.
И меня не пропустят. Спокойно и вежливо
Меня попросят вернуться обратно.
А если буду, как прежде, идти напролом,
Белоголовый часовой поднимет винтовку,
И я не услышу выстрела —
Меня кто-то как бы негромко окликнет,
И я увижу твою голубую улыбку совсем близко,
И ты — впервые — меня поцелуешь в губы.
Но конца поцелуя я уже не почувствую.
1941
Не тверди в строфах унылых:
«Жизнь есть сон пустой!» В ком спит
Дух живой, тот духом умер:
В жизни высший смысл сокрыт.
Жизнь не грезы. Жизнь есть подвиг!
И умрет не дух, а плоть.
«Прах еси и в прах вернешься»,—
Не о духе рек господь.
Не печаль и не блаженство
Жизни цель: она зовет
Нас к труду, в котором бодро
Мы должны идти вперед.
Путь далек, а время мчится,—
Не теряй в нем ничего.
Помни, что биенье сердца-
Погребальный марш его.
На житейском бранном поле,
На биваке жизни будь —
Не рабом будь, а героем,
Закалившим в битвах грудь.
Не оплакивай Былого,
О Грядущем не мечтай,
Действуй только в Настоящем
И ему лишь доверяй!
Жизнь великих призывает
Нас к великому идти,
Чтоб в песках времен остался
След и нашего пути,—
След, что выведет, быть может,
На дорогу и других —
Заблудившихся, усталых —
И пробудет совесть в них.
Встань же смело на работу,
Отдавай все силы ей
И учись в труде упорном
Ждать прихода лучших дней!
Лучшее.
Не предвидя будущей беды;
Было то оливье немногословным -
Лаконичной выжимкой еды.
От говна, как призрак аромата,
Поднималась сумрачная вонь.
Индивидуальностью помято
Врозь оливье лежало подневоль.
Я посрал. Таилось в унитазе
Депрессивным увальнем оливье,
Конспиратором, как будто бы из Штази,
Покрывалось сухостью оно.
Я готов. На кнопку осторожно
Положил я палец и обмяк.
О, оливье, как ты лежало ровно!
Я, не в силах сделать этот шаг,
Замер. И оливье мне подмигнуло:
Мол, смывай, нам это не с руки.
И в трубу ракетой прошмыгнуло,
Словно шахматы, что сброшены с доски.
За рекою делают шоколад.
На реке начинается ледоход.
И мы ждем от реки, но пока не идет
не троллейбус, но призрак его пустой –
свет безлюдный, бесплотный, летящий вперед
под мотора вой
и под грохот рекламных лат.
Нам не холодно, жди себе, стой.
Небо синее, и фонари горят.
Каждой новой минуты как призрака ждать,
для него одного наводить марафет,
пудрить светом лицо – плохо держится свет,
а без этого грима ты неотличим
не от множества лиц, но от прожитых лет,
словно звезды далеких и легких как дым.
Но от сладкого дыма, от славы небес,
как от книги, на миг подыми
заглядевшиеся глаза:
как звезда ни сияй, как завод ни дыми,
у всего есть край: золотой ли обрез
или облака полоса.
Отвернувшись от свадеб чужих и могил,
не дождавшись развязки, я встал
и увидел огромную комнату, зал,
стены, стены, Москву и спросил:
где тот свет, что страницы всегда освещал,
где тот ветер, что их шевелил?
Поздно спрашивать: каждый бывал освещен
и распахнут на правильном сне
для расширенных, точно зеницы, минут,
невредимых, как дым или сон:
прилетают, блестят, обещанье берут:
помни, помни (прощай) обо мне.
Хуета нечитаемая
таких же пидорасов, как они.
А я себе противен, безобразен,
чтобы любить такого же ещё.
Поэтому мне, лысому жирдяю
нужна густоволосая, худая,
такая, в общем, как ты баба, дабы
не быть с самим собой наедине.
Наедине с собой охота сдохнуть:
я нюхаю своё свиное тело,
что пахнет старым сыром плесневелым
и даже аммиаком, как помощник санты.
Моя помощник санты больная так зловонна,
воображал, как ей тебя пою,
спуская сперму гадкую свою
в салфетку, пожелтевшую, со стоном.
О, как мечтал тебя я опорочить
и хуем мерзким по тебе водить,
как по священным книгам. Чёрной ночью
узреть в тебе порок и покарать,
как будто бы ты предала свою же
святую красоту, не понимая
её сама. Высокая, худая,
раздвинуть ноги - для тебя есть грех!
Любил тебя, листая твои фотки,
мечтал украсть трусы или колготки,
примерить, чтоб вообразить на миг,
что я могу таким же быть прекрасным,
как ты, когда со взглядом безучастным
по вечерам снимаешь блузку, джинсы
и остаёшься полуголой. Если
есть ангелы и призраки на свете,
то смотрят они точно на тебя.
Вы помните ли то, что видели мы летом?
Мой ангел, помните ли вы
Ту лошадь дохлую под ярким белым светом,
Среди рыжеющей травы?
Полуистлевшая, она, раскинув ноги,
Подобно девке площадной,
Бесстыдно, брюхом вверх лежала у дороги,
Зловонный выделяя гной.
И солнце эту гниль палило с небосвода,
Чтобы останки сжечь дотла,
Чтоб слитое в одном великая Природа
Разъединенным приняла.
И в небо щерились уже куски скелета,
Большим подобные цветам.
От смрада на лугу, в душистом зное лета,
Едва не стало дурно вам.
Спеша на пиршество, жужжащей тучей мухи
Над мерзкой грудою вились,
И черви ползали и копошились в брюхе,
Как черная густая слизь.
Все это двигалось, вздымалось и блестело,
Как будто, вдруг оживлено,
Росло и множилось чудовищное тело,
Дыханья смутного полно.
И этот мир струил таинственные звуки,
Как ветер, как бегущий вал,
Как будто сеятель, подъемля плавно руки,
Над нивой зерна развевал.
То зыбкий хаос был, лишенный форм и линий,
Как первый очерк, как пятно,
Где взор художника провидит стан богини,
Готовый лечь на полотно.
Из-за куста на нас, худая, вся в коросте,
Косила сука злой зрачок,
И выжидала миг, чтоб отхватить от кости
И лакомый сожрать кусок.
Но вспомните: и вы, заразу источая,
Вы трупом ляжете гнилым,
Вы, солнце глаз моих, звезда моя живая,
Вы, лучезарный серафим.
И вас, красавица, и вас коснется тленье,
И вы сгниете до костей,
Одетая в цветы под скорбные моленья,
Добыча гробовых гостей.
Скажите же червям, когда начнут, целуя,
Вас пожирать во тьме сырой,
Что тленной красоты - навеки сберегу я
И форму, и бессмертный строй.
Черный человек
Друг мой, друг мой,
Я очень и очень болен.
Сам не знаю, откуда взялась эта боль.
То ли ветер свистит
Над пустым и безлюдным полем,
То ль, как рощу в сентябрь,
Осыпает мозги алкоголь.
Голова моя машет ушами,
Как крыльями птица.
Ей на шее ноги
Маячить больше невмочь.
Черный человек,
Черный, черный,
Черный человек
На кровать ко мне садится,
Черный человек
Спать не дает мне всю ночь.
Черный человек
Водит пальцем по мерзкой книге
И, гнусавя надо мной,
Как над усопшим монах,
Читает мне жизнь
Какого-то прохвоста и забулдыги,
Нагоняя на душу тоску и страх.
Черный человек
Черный, черный…
«Слушай, слушай, —
Бормочет он мне, —
В книге много прекраснейших
Мыслей и планов.
Этот человек
Проживал в стране
Самых отвратительных
Громил и шарлатанов.
В декабре в той стране
Снег до дьявола чист,
И метели заводят
Веселые прялки.
Был человек тот авантюрист,
Но самой высокой
И лучшей марки.
Был он изящен,
К тому ж поэт,
Хоть с небольшой,
Но ухватистой силою,
И какую-то женщину,
Сорока с лишним лет,
Называл скверной девочкой
И своею милою».
«Счастье, — говорил он, —
Есть ловкость ума и рук.
Все неловкие души
За несчастных всегда известны.
Это ничего,
Что много мук
Приносят изломанные
И лживые жесты.
В грозы, в бури,
В житейскую стынь,
При тяжелых утратах
И когда тебе грустно,
Казаться улыбчивым и простым —
Самое высшее в мире искусство».
«Черный человек!
Ты не смеешь этого!
Ты ведь не на службе
Живешь водолазовой.
Что мне до жизни
Скандального поэта.
Пожалуйста, другим
Читай и рассказывай».
Черный человек
Глядит на меня в упор.
И глаза покрываются
Голубой блевотой.
Словно хочет сказать мне,
Что я жулик и вор,
Так бесстыдно и нагло
Обокравший кого-то
Друг мой, друг мой,
Я очень и очень болен.
Сам не знаю, откуда взялась эта боль.
То ли ветер свистит
Над пустым и безлюдным полем,
То ль, как рощу в сентябрь,
Осыпает мозги алкоголь.
Ночь морозная…
Тих покой перекрестка.
Я один у окошка,
Ни гостя, ни друга не жду.
Вся равнина покрыта
Сыпучей и мягкой известкой,
И деревья, как всадники,
Съехались в нашем саду.
Где-то плачет
Ночная зловещая птица.
Деревянные всадники
Сеют копытливый стук.
Вот опять этот черный
На кресло мое садится,
Приподняв свой цилиндр
И откинув небрежно сюртук.
«Слушай, слушай! —
Хрипит он, смотря мне в лицо,
Сам все ближе
И ближе клонится. —
Я не видел, чтоб кто-нибудь
Из подлецов
Так ненужно и глупо
Страдал бессонницей.
Ах, положим, ошибся!
Ведь нынче луна.
Что же нужно еще
Напоенному дремой мирику?
Может, с толстыми ляжками
Тайно придет «она»,
И ты будешь читать
Свою дохлую томную лирику?
Ах, люблю я поэтов!
Забавный народ.
В них всегда нахожу я
Историю, сердцу знакомую,
Как прыщавой курсистке
Длинноволосый урод
Говорит о мирах,
Половой истекая истомою.
Не знаю, не помню,
В одном селе,
Может, в Калуге,
А может, в Рязани,
Жил мальчик
В простой крестьянской семье,
Желтоволосый,
С голубыми глазами…
И вот стал он взрослым,
К тому ж поэт,
Хоть с небольшой,
Но ухватистой силою,
И какую-то женщину,
Сорока с лишним лет,
Называл скверной девочкой
И своею милою».
«Черный человек!
Ты прескверный гость!
Это слава давно
Про тебя разносится».
Я взбешен, разъярен,
И летит моя трость
Прямо к морде его,
В переносицу…
…Месяц умер,
Синеет в окошко рассвет.
Ах ты, ночь!
Что ты, ночь, наковеркала?
Я в цилиндре стою.
Никого со мной нет.
Я один…
И — разбитое зеркало…
1923 г.
Я бы полюбил твой низ
И активно бы кончал
Облизав весь твой анал
И я в долгу бы не остался
И всю ночь с тобой ебался
А потом твое дерьмище
Поедал бы словно пищу
Кто-то скажет я больной
Но я вовсе не такой
Просто у моей любви
Нету трезвой головы
Но мне это не неловко
Ведь у члена есть головка
Так что быстренько давай
Пальчик в попу мне вставляй
Ты и я, я и ты — грязные животные
Так что пусть творят разврат жопы наши потные
Ты скорей поковыряй мне пальчиком в анале
Как макаки делают в зоофильской, бля, программе
Я хочу подстричь тебе
Волосы прям на пизде
Чтобы скушать их потом
Своим грязненьким ротом
Словно кот хочу блевать
Прямо на твою кровать
Ведь в блевотине так круто
Кайф друг другу доставлять
Жаль, что это лишь надежды
Оказаться где-то между
Ведь ты далеко живешь
И всей страсти не поймешь
Но как круто было б, если б
Мы вдруг оказались вместе
Ты бы пальцем меня ёбла
А я кушал пиво с воблой
Ты и я, я и ты — грязные животные
Так что пусть творят разврат жопы наши потные
Ты скорей поковыряй мне пальчиком в анале
Как макаки делают в зоофильской, бля, программе
Другое я все ненавижу,-
С тех пор, как тебя полюбил я,
Тебя только слышу и вижу.
И сам на себя я дивлюся,-
Как раньше не мог я заметить,
Что всюду, о смерть, ты владеешь,
А жизни нигде нам не встретить.
Анализ стхитворения уповня /б итт:
> Кажинный раз на этом самом месте
> я вспоминаю о своей невесте.
> Вхожу в шалман
Его невеста - шалманная шлюха? Пиздец
> заказываю двести
Алкоблядь
> Река бежит у ног моих, зараза.
> Я говорю ей мысленно: бежи
Пасеб что разрешил, без тебя бы ниче не получилось
мимо-река
> Моя невеста полюбила друга.
> Я как узнал, то чуть их не убил.
> Но Кодекс строг. И в чем моя заслуга,
> что выдержал характер
Чмоня, олень, попущ
> Правда, пил
Алкоблядь х2
> Я пил как рыба
Шта? А, понял, типа рыба живет в воде и поэтому типа наверна пьет дахуя, окда?)))
> Когда я вижу будку автомата,
> то я вхожу и иногда звоню.
Когда я вижу будку туалета
То я вхожу и иногда там кладу подарок
10 поэтов из 10
> Подходит друг,
Куда? К телефонной будке?
> и мы базлаем с другом
По фене, надо полагать?
> Он говорит мне: Как ты, Иванов?
> А как я? Я молчу
Содержательный диалог
> Зайди, кричит, взглянуть на пацанов.
А друг то похоже того, плохо вёл себя в этом году
> Их мог бы сделать я ей. Но на деле
> их сделал он
Куколд, рогоносец
> И я кричу в ответ: На той неделе.
> Но той недели нет в календаре
Алкоблядь совсем ебанулась
> Рука, где я держу теперь полбанки,
> сжимала ей сквозь платье буфера.
> И прочее
Алкоблядь-дрочер
> Мослы, переполняющие брюки,
> валялись на кровати, все в шерсти
Дрочер-алкоблядь
> Когда я слышу чаек,
> то резкий крик меня бросает в дрожь.
> Такой же звук, когда она кончает
Алкоблядь совсем ебанулась х2, его оргазмирующая тня кричит как чайка хо-хо-хо
> И я возьму еще бутылку белой.
> Она на цвет как у нее глаза
У ебанутой наглухо алкобляди снежинка слепая
Гениально, шедевр. Быстро в продакшн
Пиздобола в тебе вижу я. Всех в кучу собрал, лишь бы побольше и глубоко их творчество не изучал. Даже Гумилев ранний и поздний — это разные поэты, по сути. Я уже не новорю о том, что есть такие стихи, как "У цыган", которые вообще не акмеизм
надо было ещё сказать, что Ероха увёл невесту у Сычёва. Блэкпилл приплести. Тогда бы вообще детский утренник головного мозга был
>Щас долбоёбы опять будут кидать стихи про еблю пчёл, но похуй
Тинякова любим потому что, например
[Уж головы лип полуголы,
Остатки кудрей пожелтели,
И ласточки, бабочки, пчелы
С карнизов дворца улетели.]
Печальны осенние стоны,
Нахмурился, ежится замок.
И каркают хрипло вороны,
Быть может, потомки тех самых,
Которые мартовской ночью
Кричали в тревоге не зря,
Когда растерзали на клочья
Преступники тело Царя.
И мудрый, и грустный, и грозный
Закрылся безвременно взор —
И пал на Россию несносный,
Мучительно жгучий позор.
Не так же ли грязные руки
Взмятежили тихий канал,
Когда на нем, корчась от муки,
Израненный Царь умирал.
Не та же ль преступная воля
В Ипатьевском Доме вела
Зверье, — подпоив алкоголем,
Терзать малолетних тела?
Желябов, и Зубов, и Ленин —
Все тот же упырь-осьминог…
По-своему каждый растленен,
По-своему каждый убог,
Но сущность у каждого та же: —
У князя и большевика,
У каждого тянется к краже,
К убийству, да к буйству рука.
А к делу? К работе? Смотри-ка,
Взирай в изумлении мир,
Как строют Калинин и Рыков
Из русского царства сортир.
И правильно, мудро, за дело
Утонет Русь в кале своем,
Когда не смогли, не сумели
Прожить с светодавцем — Царем.
21-го июля 1927 г.
Ученью не один мы посвятили год,
Потом других учить пришел и нам черед.
Какие ж выводы из этой всей науки?
Из праха мы пришли, нас ветер унесет.
Дак так и есть. И кстати, судя по всему, его друг и есть тот Ероха, который помимо всего прочего еще и глумится над Сычевым, предлагая зайти и взглянуть на пацанов, которых сам же и заделал той снежинке. А Сычев вместо этого бухает и дрочит на воспоминания как еотова когда то дала подержаться за сисечку, при фантазируя как ее ебет, но т.к. девчтвенник и не знает каково это то представляет ее крики как крики чаек
Два важных правила запомни для начала:
Ты лучше голодай, чем что попало есть,
И лучше будь один, чем вместе с кем попало.
Ебучая винишка, сдрисни вкалтактик.
Ебучее быдло, сдрисни в /b/
Так, падажи...
Подтяни чтение, что могу сказать
ебать у двачеров профдеформация сознания. Всё видят через призму еоты, чэдов, ерох, сычёвых, хохлов, спасибо дядя Вов
Вижу смертных, спешащих к могиле своей,
Вижу славных царей, луноликих красавиц,
Отблиставших и ставших добычей червей.
Столыпина жаль, говоря исторически
и просто так, житейским манером,
но жаль и Богрова с его истерически
тявкающим револьвером.
Жалко жандарма. Жалко по Лысой
горе гуляющую ворону.
Жалко доставленного из полиции
с переизбытком тестостерону
душегуба, с утра хватившего водки –
но не берёт, да ну её к псу!
И он снимает с бледного Мордки
стекляшки, торчавшие на носу.
Палач проявляет жалость к еврею –
нехай жиду кажется, что всё во сне.
Да и неловко вешать за шею
человека в пенсне.
Настал июль: ебутся пчелы,
Ебутся в поле овода,
Ебутся с неграми монголы
И с крепостными господа.
Лишь я, неебаный, небритый
Дрочил в заплеванных углах,
И мне сказал отец сердитый:
"Без ебли ты совсем зачах!
Пойди, дурак, на дворик скотный
И выбери себе овцу".
И вот вступил я, беззаботный
На путь к бесславному концу.
Я оседлал овцу и с жаром
Воткнул в манду ей свой хуек, -
Но в жопу яростным ударом
Меня баран с овцы совлек.
Я пал в навоз и обосрался,
И от обиды зарыдал...
Коварный небосклон смеялся
И победитель мой блеял.
Говно забыл, реакция павлова демонстрируемая любым двачером на поэзию: запостить оригинальнейшие вирши про оливье
Бунтарский народ, стадо нетаких
Жаль с бутылки не слазят, зато в душе-то, в душе самые свободные
Но ты то нитакуся, ты видишь мир через призму хуев и гомосятины, верно?
Твой мир далек от идеала,
В нем мало смысла, правды мало,
Он странной кажется игрой.
Я, твой творец и твой палач,
Тебя затем туда отправил,
Чтоб ты играл, не зная правил,
Бредя дорогой неудач.
Ты, словно бабочка иглой,
Приколот строками к странице
И неспособен отстраниться,
Бежать в иной культурный слой.
Ты мир себе не выбирал,
И в этом мы с тобой похожи,
Поскольку твой создатель тоже
Когда бы мог, переиграл.
Пусть ты умен, как твой творец,
Но слишком слаб и благороден,
А это значит - старомоден
И по натуре не борец.
Ты, обреченный с первых строк,
Еще не ведаешь об этом,
Не веришь сплетням и приметам
И презираешь слово "рок".
Но все уже предрешено
Железной логикой сюжета,
И наложить на это вето
Тебе никак не суждено.
Я не испытываю грусть -
Ты гибнешь целесообразно,
А если это и напрасно,
То ну и пусть, то ну и пусть.
Тебя не следует спасать,
У нас у каждого есть дело:
Твое - погибнуть неумело,
Мое - об этом написать.
Мой бедный маленький герой...
>Ю. Нестеренко
С свинцом в груди лежал недвижим я;
Глубокая еще дымилась рана,
По капле кровь точилася моя.
Лежал один я на песке долины;
Уступы скал теснилися кругом,
И солнце жгло их желтые вершины
И жгло меня — но спал я мертвым сном.
И снился мне сияющий огнями
Вечерний пир в родимой стороне.
Меж юных жен, увенчанных цветами,
Шел разговор веселый обо мне.
Но в разговор веселый не вступая,
Сидела там задумчиво одна,
И в грустный сон душа ее младая
Бог знает чем была погружена;
И снилась ей долина Дагестана;
Знакомый труп лежал в долине той;
В его груди дымясь чернела рана,
И кровь лилась хладеющей струей.
Как светел снег
Молитесь колесу,
Оно круглее всех.
Деревья на конях
Бесшумные лежат.
И пасынки в санях
По-ангельски визжат
Знать завтра Рождество,
И мы бесчестный люд
Во здравие его
Немало выпьем блюд.
С престола смотрит Бог
И улыбаясь кротко
Вздыхает тихо ох,
Народ ты мой сиротка.
> верно?
да.
Скрипит? А ты лоскут газеты
Сложи в старательный квадрат
И приспособь, чтоб дверца эта
Не отворялась невпопад.
Порхает в каменном колодце
Невзрачный городской снежок.
Всё вроде бы, но остаётся
Последний небольшой должок.
Ещё осталось человеку
Припомнить всё, чего он не,
Дорогой, например, в аптеку
В пульсирующей тишине.
И, стоя под аптечной коброй,
Взглянуть на ликованье зла
Без зла, не потому что добрый,
А потому что жизнь прошла.
Галина Рымбу - МОЯ ВАГИНА
17 мая 2013 года под музыку группы «Смысловые галлюцинации»
из моей вагины вышел сын,
а затем — плацента, которую акушерка держала, как мясник —
взвешивая на ладони. Доктор положил мне сына на грудь
(тогда я ещё не знала имени сына)
и сказал: ваш сын. И сын тут же описал мне грудь и живот,
а мир стал саднящей вагиной, сыном, его горячей струйкой,
его мокрой тёплой головой, моим пустым
животом.
Потом мою вагину зашили,
она изменила форму. Стала узкой и стянутой
вагина-тюрьма, вагина-рана. На мне тогда были
белые компрессионные чулки — все в крови,
дешёвое красное платье-халат, купленное в китайском павильоне,
а на нём — две женщины, держащие кроны деревьев,
и звери, держащие женщин.
Без трусов, без поддержки, с запутанными волосами
я шла после операции по солнечному коридору роддома
забирать сына. Я взяла его и подумала:
его пальцы похожи на маленькие мармеладные червячки.
Теперь моя вагина — это норка
для твоего коричневого зверька с большой красной головкой.
куда он иногда проскальзывает, чтобы набраться сил. Это ямка
для твоего нежного языка, для твоих тонких крепких пальцев, похожих на письменные принадлежности
из прошлого века.
Моя вагина сжимается сейчас, рядом с нею, чуть выше — набухает клитор,
он похож на бусинку и завернут в нежный
складчатый капюшончик, который иногда можно снять
под слепым дождем лёгких прикосновений.
Ты можешь… Аккуратно…
Когда мне было 13, я пыталась засунуть туда дачный
огурец: хотела понять, что такое секс.
Тогда я ещё не знала, что это не только
пенетрация. Я часто смотрела на свой клитор в маленькое
разбитое зеркальце, которое папа использовал для бритья.
Я была сухим деревом, которое горело
с каждым днём всё сильнее.
Я жила в мире школьной литературы, где всё видно только мужским
взглядом, в мире районных разборок и падиков, набитых потными
парнями в чёрных куртках и рваных ботинках.
Я любила сидеть на кортах, любила
обтягивающие джинсы, сдавливающие клитор
и большие губы.
Тогда я ещё не знала, что до моей вагины всем есть дело:
государству, родителям, гинекологам, незнакомым мужчинам,
православным батюшкам, у которых под рясой погоны,
а на рясе — женская кровь,
работодателям, эшникам, военным, нацикам, миграционным службам,
банкам, консервативным критикам «развратного образа жизни»,
патриотичным деятелям культуры, юзающим традиционные ценности
под коньячок.
Из моей вагины раз в месяц идёт кровь,
и тогда мой любимый идёт в магазин за прокладками
(мне нравятся тонкие, с запахом ромашки).
Иногда кровь вываливается сгустками, похожими
на круглые шлемы маленьких астронавтов.
Мой менструальный космос в миниатюре: планета матки,
кометы яичников, млечная галактика припухшей вульвы.
Иногда кровь льётся, как водка,
из специального узкого горлышка сувенирной бутылки.
Иногда её нет.
Мне нравится заниматься сексом во время месячных,
всё тело становится супер-чувствительным.
Люблю, когда твой член весь в моей крови,
и люблю представлять, что у тебя тоже месячные,
что солёная тёплая кровь капает из маленькой дырочки
на твоей головке.
Люблю, когда твои руки липкие от моей крови,
когда она засыхает на твоих ногтях и заусенцах,
люблю чувствовать, как пульсирует матка в моём животе,
словно второе сердце, как набухает грудь и становится горячей,
как будто оттуда вот-вот польётся молоко.
Я дам тебе его пить, любимый, оно зальёт твое лицо,
твои нежные розовые соски (почти как у девочки),
сделает мокрыми твои волоски на груди,
твою шею, животик, в котором,
я мечтаю, ты когда-нибудь сможешь выносить нашу дочь.
Люблю, когда ты говоришь о моей вагине,
и когда мы вместе её обсуждаем,
пока ты сидишь на мне сверху
в моей футболке и зелёных серёжках,
которые я тебе подарила,
Люблю, когда ты легонько шлёпаешь меня по губам.
Как хорошо, что ты делаешь это не в России,
где Юлю Цветкову хотят отправить в тюрьму за нежные
рисунки вагины,
где мои подруги боятся целоваться на улице,
где мы с Катей после школы подолгу лежали на ковре
у неё дома и трогали друг друга, превращались в одно
солёное море, а потом
боялись об этом говорить.
Наши вагины и вульвы называют кисками,
но у меня скорее не киска, а домашняя декоративная мышка,
маленькая, пушистая, беспокойная.
Она умрёт раньше времени?
Она умрёт в клетке?
Однажды я трогала свою мышку на лекции в универе,
трогала её в пустом автобусе, ползущем по ночному городу
от заводов к панелькам, от кладбищ к торговым центрам.
Я трогала её за гаражами, осенним утром,
сидя на ржавой трубе,
трогала в машине скорой помощи, которая везла меня
на операцию, и трогала после операции,
когда в уретре стоял катетер, когда из уретры текла кровь,
трогала, когда мой живот был огромным, в душном
отделении роддома,
когда писала в баночку в поликлинике,
когда писала и плакала ночью в старом дачном саду,
полном кузнечиков и ночных мотыльков,
когда писала на иртышской набережной прямо в штаны
для прикола, когда писала на снег
у проходной завода,
когда писала в общаге в горшок сына,
когда писала после пива в парке культуры, а неподалёку
бродили менты,
трогала в летнем лесу, пока меня облепляли насекомые,
обнимали деревья.
Трогала её после того, как случайно порезала бритвой губы и клитор,
после ссоры с другом и после
судмедэкспертизы,
после поездки в онкоцентр и после
ареста, на съёмной квартире,
после акций протеста на Болотной площади
и после акций протеста на Марсовом поле.
трогала, читая Николая Кузанского,
читая Гастева,
Касториадиса,
Эрнста Блоха,
«Этику» Алена Бадью,
Исэ-моногатари,
учебник по физике,
антологию немецкой поэзии,
Маяковского,
Якобсона:
(я их захватила!).
Я трогала мою мышку, когда плакала и хотела от тебя уйти,
трогала, когда плакала и хотела от тебя ребёнка,
трогала, сидя у тебя на лице,
и трогала, прижимаясь лицом
к твоей тёмной промежности,
и просто — глядя тебе в глаза.
И всё равно до сих пор не знаю, не понимаю её до конца,
мою мышку,
боюсь и стесняюсь.
*
Но мне нравится мыслить её политически,
это заводит, качает танцпол старых идей,
даёт надежду в отсутствии новых
активистских методов.
Делать революцию вагиной.
Делать свободу собой.
Я думаю, а что, может, и правда вагина погубит это государство,
прогонит незаконного президента,
отправит в отставку правительство,
отменит армию, налоги для бедных,
фсб как структуру самой гнусной власти и подавления,
разберётся с полицией,
консерватизмом и реваншизмом,
расформирует несправедливые суды, освободит
политических заключенных,
сделает невозможным тухлый русский национализм,
унижение угнетённых, сфабрикованные дела,
разъебёт олигархат и патриархат,
парализует войска, движущиеся в чужих государствах —
всё дальше и дальше:
в пизду милитаризм!
Моя вагина — это любовь, история и политика.
Моя политика — это тело, быт, аффект.
Мой мир — вагина. Я несу мир,
но для некоторых я — опасная вагина,
боевая вагина. Это мой монолог.
И твою ощущу любовь
Твой язык ядовито-сладкий
Червяком проползет меж зубов
И утопший как звезды в луже
Утону я в твоих глазах
Чтоб гнилая и вспухшая туша
Через день поднялась в камышах
Я смотрю не моргая на солнце
Выжигая свои глаза
Это малая плата за то что
Я не буду в нём видеть тебя
Че думаете норм?
Я анально насиловал сраную рашку
Брайтонским батоном колбасы.
Я рашпилем анальным ебал ебал
Ебал ебал ебал ебал ебал ебал.
Und einen Herbst zu reifem Gesange mir,
Daß williger mein Herz, vom süßen
Spiele gesättiget, dann mir sterbe.
Die Seele, der im Leben ihr göttlich Recht
Nicht ward, sie ruht auch drunten im Orkus nicht;
Doch ist mir einst das Heil’ge, das am
Herzen mir liegt, das Gedicht gelungen,
Willkommen dann, o Stille der Schattenwelt!
Zufrieden bin ich, wenn auch mein Saitenspiel
Mich nicht hinab geleitet; Einmal
Lebt ich, wie Götter, und mehr bedarfs nicht.
Это паста с форчана, расходимся.
Willie Tokarev - Golden, immortal strings
I raped a fucking rash anally
Brighton sausage loaf.
I rasp anal fucked fucked
Fucked fucked up fucked up fucked up fucked up
У людей адекватных и вменяемых на первом месте стоит содержание, и лишь на втором месте форма. Обоссаные и дегенеративные же вырожденцы типа тебя и этого пидораса >>261070920 склонны наоборот возвеличивать форму, не обращая внимания на содержание либо же переоценивая его. Иными словами, если украсить кучу дерьса бантиком, то для нормальных людей она не перестанет быть дерьмом, но для вас это будет прекрасный ароматный перфоманс, украшенный атласной ленточкой. Не удивлюсь еще что будете и жрать дерьсо, если такой же нитакуся скажет что так и надо
Какое же верлибры говнище, что на русском, что на нерусском.
Плавится сгусток
Удара в всеобщее
Чувство искры
Ощущения ради
Мироздания вради
Проходи человек
Наблюдай за иными
В адской каптельне
Треклятые верой
В насущных местах
Где плавится мозг
Идёт тонким ледом
Ветер из вас
Открытый всему
Ограничен внутри
Круги ощущений
Наблюдений эксесс
Рекурсивно в затылок
Толкает всё вас
В адской каптельне
Всё плавят и плавят
Сердца экстазы
Итогов проклятий
И смертною правдой
О мире о вас
Выбиваются в средь
Где нету смертей
И понятие о вас
Структуре чувства и глаз
Отменяется в усталь
Нелогичностью форм
В экстазе в плавильне
Плавится мы
Всё ничего
Но мы то сидим
И слышамый вой
Абсурдностью форм
Проходят вне нас
Всё мимо всех нас.
Ещё один верлибр, ещё одно говнo.
Что за верлибр? Это опять какие-то книгодебильные термины?
Река дорог железных,
Течёт к нам из Орла,
Ла-ла, ла-ла...
Александр Тиняков
Настал июль: ебутся пчелы,
Ебутся в поле овода,
Ебутся с неграми монголы
И с крепостными господа.
Лишь я, неебаный, небритый
Дрочил в заплеванных углах,
И мне сказал отец сердитый:
"Без ебли ты совсем зачах!
Пойди, дурак, на дворик скотный
И выбери себе овцу".
И вот вступил я, беззаботный,
На путь к бесславному концу.
Я оседлал овцу и с жаром
Воткнул в манду ей свой хуек, –
Но в жопу яростным ударом
Меня баран с овцы совлек.
Я пал в навоз и обосрался,
И от обиды зарыдал…
Коварный небосклон смеялся
И победитель мой блеял.
<1914>
Едут навстречу мне гробики полные,
В каждом – мертвец молодой.
Сердцу от этого весело, радостно,
Словно березке весной!
Вы околели, собаки несчастные, –
Я же дышу и хожу.
Крышки над вами забиты тяжелые, —
Я же на небо гляжу!
Может, – в тех гробиках гении разные,
Может, – поэт Гумилев…
Я же, презренный и всеми оплеванный,
Жив и здоров!
Скоро, конечно, и я тоже сделаюсь
Падалью, полной червей,
Но пока жив, – я ликую над трупами
Раньше умерших людей.
Солнце встает
Над рекой Хуанхэ
Китайцы на работу идут
Горсточку риса
Зажав в кулаке
Мао портреты несут
Александр Тиняков
Водка! Святая, чудесная влага!
Дьявол она или Бог — я не знаю, —
Знаю одно: в ней огонь и отвага,
С нею я ближе и к Аду, и к Раю!
С ней забываю, что путь земной труден,
С ней прилетает желанная Воля
И от ползучих, томительных буден
Мчит далеко меня бес Алкоголя.
Я над пустыней земной вырастаю,
В сердце горит огневая отвага!
Думами близок и Аду, и Раю,
Водка, с тобой я, чудесная влага!
Валерия Юрьевна Перфилова
Я вижу твою улыбку, я помню свою ошибку, но сердцу уже не важно и я ошибаюсь дважды.
Пусть сегодня ты со мною поиграешь в любовь.
Девочкой своею ты меня назови, а потом обними, а потом обмани,
А маленькие часики смеются тик-так ни о чём не жалей и люби просто так. Тик-так. Тик-так.
За окнами дождик плачет я выпью за неудачу и станет совсем не важно, что я ошибаюсь дважды.
Пусть сегодня ты со мною поиграешь в любовь.
Девочкой своею ты меня назови, а потом обними, а потом обмани,
А маленькие часики смеются тик-так ни о чём не жалей и люби просто так. Тик-так. Тик-так.
Девочкой своею ты меня назови, а потом обними, а потом обмани,
А маленькие часики смеются тик-так ни о чём не жалей и люби просто так. Тик-так. Тик-так.
Вечерело, дело было к ночи,
На дорогу падал первый снег,
Вдруг навстречу мне из подворотни
Вышел как Кинг-Конг здоровый негр.
Весь его наряд - очки и галстук,
На ногах штиблеты без носок,
И на радость девичьиму глазу
Не было ни шляпы, ни порток!
Дама я не робкого десятка,
Если что и в бубен дать могу!
Лишь одним страдаю недостатком-
Мимо безобразий не пройду!
Говорю - Любезный, что за диво,
Почему в мороз и неглиже?
Тут вам, извините, не Мальдивы,
Можно отморозить фаберже!
Неприлично с эдаким гигантом
Шляться в голом виде по ночам!
Галcтуком махать как транспарантом
И пугать интеллигентных дам!
Может хулиганы вас раздели?
Здесь покруче чем в Чикаго люд!
Шастают такие прохиндеи,
Запросто хозяйство оторвут!
Пушкин - наше всё, а вы похожи
На него и в профиль и анфас,
Так что не могу я без одёжи
Одного в беде оставить вас!
Вот мой дом, пойдемте же скорее!
Посидим за ужином в тиши,
Я горячим чаем вас согрею
И теплом загадочной души!
В предвкушеньи сказочной интриги
Мы уже к подъезду подошли,
Как две молодые прощелыги
Вылетели пулей из такси!
Подскочили с криками - Рональдо!
Наконец-то мы тебя нашли!!!
И бесцеремонно и нахально
Негра из под носа увели!
Ну, а мне до слез обидно стало,
Как же распустилась молодёжь!
Шляются ночами с кем попало,
Может этот негр с помойки бомж!!!
Не моё конечно это дело,
Пусть морозят дурака всю ночь!
Я всего лишь навсего хотела...-
Безвозмездно ближнему помочь!
Превратились в крик.
Потому, что здесь не Час,
А эпоха Пик.
Потому, что ты увидел холмик под кустом
Потому, что ты услышал гробик с горбуном.
Потому, что он родился и не знал о том,
Что его положат в гроб с полукруглым дном
И не каждому на свет горб на спину дан,
Как не каждого тревожит телефонный хулиган.
Ведь горбуны останавливают время!
Горбуны останавливают время!
Они несут в горбах чудовищное бремя!
Горбуны останавливают время!
Часовщик был не простой он,
Этот часовщик.
Он умел целую вечность сократить за миг.
Маструбируя в коморке,
Превратившись в спазм,
Он умел на три недели растянуть оргазм.
Он умел не умирать бы,
Этот часовщик,
Но горбы на том лишь свете раскрываются.
Пара сильных, стройных крыльев расправляются
Горбуны туда за тем и отправляются.
И когда ты вдруг встречаешь
Мрачных горбунов
В мастерских, что по ремонту
Сломанных часов,
Знай - они не просто чинят
Это лишь предлог,
Они время замедляют и на оборот.
Ну а если тебя дразнит
Их занятие, что-ж
Воткни в спину горбунам ты
Ожуенный нож!
Какая же жиза, слёзы на глазах, комок в горле...
Информацию черпали из кино
Из кино про Великий чудовищный грех
Потных снов про выбрасывание в окно.
Коридор, длинный, темный, сырой коридор
Они нервной поступью промаршировали
Объявив в матюгальник: "Священный террор"
Тем, кого в ту секунду в объятиях держали.
Приходили и смотрели в зеркала,
И смеялись над людьми из телевизора.
К Магомету молча кэнала гора
Загноившуюся рану пес зализывал.
Я ведь знаю - ты преследуешь меня
Под юродивого косишь ты уродца.
Ты был послан, чтоб ТУДА забрать меня,
Когда я вдруг захочу выключить солнце.
Что-ж, уйду, коль не смогу
Опровергнуть постулат
Бритвы лезвием по коже -
Беспонтово, потом - хвать!
Хвать по венам, хвать по синим
Будет больно, а потом
Стены комнаты постылой
Превратятся в параллон!
Превратятся в пустоту
Мои радость и печаль
И любовь мою тогда
Будет мне не жаль.
И флакушники друзья
Будут поминать.
Мартовской сырой землей
Будут засыпать.
Будет жить все без меня
Копошиться будет
Ты меня же проведешь
В отделение судеб,
Выбраковке подлежащих,
Для отправки в лом
Неспособных выразиться
В роли канделем.
https://pesni.guru
За окошком под дождем - люди-капюшоны.
На подушку прыгнул гадкий и несчастный,
Изнасилованный ими, красный лягушонок.
Из замочной скважины злобно кто-то смотрит,
В батареях жалобно заиграла скрипка.
Медленно из шкапа, Гуимплен выходит,
Надо мной склонился, на лице улыбка.
Под кроватью нервно пол скребут поскребыши,
С каждой секундой все быстрей скребутся.
Из под одеяла кто-то шепчет что-то,
Люди капюшоны за окном смеются.
В лампочке потухшей бьется человечек.
Лампочка надулась, лампочка огромна,
Из последней мочи, непонятной речью,
Из под одеяла кто-то стонет громко.
В стекла стучат крупные капли алой крови,
Дома спят давно все, я один не сплю.
В центре комнатушки, босиком на стуле
Я стою. Стою готовый. Я смотрю в петлю.
https://pesni.guru
однажды понял что страдания можно сублимировать придумывая стихи. потом мне дед поклонник есенина прочел черного человека наизусть, я был в шоке пришел и выучил жизнь обман, потому что не хотел его забывать, потом наткнулся на фильм про чувака за стеной и вахабиста, ахуел когда вахабит зачитал ворона, кинулся читать, читал и плакал.. сам много всего исписал, но так ебет что никогда не приближусь к гениальному, как не наверни рифм это не критерий прекрасного
и да - люблю пиздострадание и размышление о пиздострадальческих вещах
Прикреплю это. Единственное стихотворение Цветаевой, знакомое мне. Оно быдо актуально в период моей жизни, когда я достаточно сблизился с девушкой из другого города. Девушкой, которую я никогда не видел... Она мне его прочитала.
Марина Цветаева
Расстояние
Рас-стояние: версты, мили…
Нас рас — ставили, рас — садили,
Чтобы тихо себя вели
По двум разным концам земли.
Рас-стояние: версты, дали…
Нас расклеили, распаяли,
В две руки развели, распяв,
И не знали, что это — сплав
Вдохновений и сухожилий…
Не рассорили — рассорили,
Расслоили…
Стена да ров.
Расселили нас как орлов —
Заговорщиков: версты, дали…
Не расстроили — растеряли.
По трущобам земных широт
Рассовали нас как сирот.
Который уж, ну который — март?!
Разбили нас — как колоду карт!
Лол, этот я запомню.
Бля, ахуенный тред
скажи мне, это поэзия или хуитация очередная?
https://www.youtube.com/watch?v=RslTF8Nw-TQ
We are;
Alone on the Halibut Hills
Afar,
With sweet mad Expressions
Of old
Strangely beautiful
So we're told
By the Creatures that Move
In the sky
And Die
On the night when the Dead Trees
Prance and Cry.
Sensitive, seldom and sad -
Sensitive, seldom and sad -
Simple, seldom and sad
Are we
When we take our path
To the purple sea -
With mad, sweet Expressions
Of Yore,
Strangely beautiful,
Yea, and More
On the Night of all Nights
When the sky
Streams by
In rags, while the Dead Trees
Prance and Cry,
sensitive, seldom and sad -
sensitive, seldom and sad.
накрыли столы,
смиренно с дарами
явились ко мне:
Слоновая кость,
янтарная рожь,
кристаллы и мех,
металлы и нефть
Шедевры творцов
да ключи от дворцов,
сокровища гор
и корона морей
Они поднесли мне вино и хлеба,
они привели мне своих дочерей
И в попытках помешать разлуке
слились кардиналы и маргиналы
Чьи-то губы целовали руки,
с груди срывали планки с орденами
Крики жертвенных животных почти заглушали громкую осанну
А на алтари из ЖК-панелей щедро капало святое сало
Так чего тебе надо, дурак?
Почему тебя манит куда-то?
Мы отдали блага и права!
Мы вручили ключи и мандаты!
Смотри, ведь они не готовы еще
и в глазах обезьянок лишь зависть и страх
До них не дошло, что все эти богатства существуют лишь в их головах
Мой скафандр идеально скроен
Мой звездолёт ослепляет вспышками
Секунда и я полечу стрелою
Серебряная пуля в глаз Всевышнего
Так и останусь я тут один
Я в мертвом космосе, ведь тут один
Миллиарды веков буду лететь один
То, что позади, — пропадом пропади
Ведь так и останусь я тут один
Я в мертвом космосе, ведь тут один
Миллиарды веков буду лететь один
То, что позади, — пропадом пропади
Они понастроили клеток, заборов
они возвели бастионы и стены
Собрав кропотливо, по винтику, заново
весь аппарат репрессивной системы
Люди с глазами немецких овчарок
небо утыкали жерлами гаубиц
Они подписали указы,
они возвели Гуантанамо и Аушвиц
И в попытке помешать разлуке
рыскали ищейки с силовиками
Стальные браслеты обнимали руки,
пристально глядели объективы камер
Буднично, как на работе,
лаяли собаки, лязгали машины
Вырывая стоны у покорной плоти
в эрогенной зоне строгого режима
Так чего тебе надо, дурак?
Почему тебя манит куда-то?
Мы отняли блага и права!
Мы отправили всех в казематы!
Смотри, ведь они не готовы еще
и в глазах обезьянок лишь злоба и страх
До них не дошло, что вся эта тюрьма
существует лишь в их головах
Ты же можешь сам себе ответить. Зачем тебе чужое мнение?
П.С. Дядя Женя - заебись. Но все заебали его переоценивать. По факту он просто ушёл на пике хайпа, не успев выпустить хуерги. Но и какой-либо глубины или чего-то нетленного он так и не выдал.
Ты же можешь сам себе ответить. Зачем тебе чужое мнение?
П.С. Дядя Женя - заебись. Но все заебали его переоценивать. По факту он просто ушёл на пике хайпа, не успев выпустить хуерги. Но и какой-либо глубины или чего-то нетленного он так и не выдал.
Для меня поэзия
и именно в таком формате она мне нравится
что Бабангида, что Дядя Женя обладают какой-то хуйней, которая заставляет переслушивать. Звук хуйня, мастеринг хуйня, биты у некро пизженные, но сука что-то цепляет.
Другое воспринимать не могу, вернее сложно дается
33левел, походу это возрастное
ни фильмы ни сериалы ни музыку нихуя не могу кроме этого воспринимать
до этого 10 лет на повторе Dream Theater гонял, да и сейчас через одну включаю
От твоего треда захотелось навернуть Сказ про Федота стрельца в виде моноспектакля где Давлатов раъебывает раунд за раундом
Филатов*
стыднофикс
Пропавшие дети
Лишь секрет фермы
С ветром по воде
Не заглядывая в окна
Разочаровашка — близкий человек
И не друг и не враг, а так
Там под прошлогодней листвой
Часики тикают тик-так
Они все заодно
С похожими чертами
И проще большего не знать
Вам с вами, нам с нашими
Пускай убегают потоки
Мы уже по-другому смеёмся
Реальность ожидания
Пускай убегают потоки
Мы уже по-другому смеёмся
Реальность ожидания
Пропавшие дети
Лишь секрет фермы
С ветром по воде
Где заглядывая в окна
Разочаровашка — близкий человек
И не друг и не враг, а так (так, а так)
Там под прошлогодней листвой
Часики тикают тик-так
Они все заодно
С похожими чертами
И проще большего не знать
Вам с вами, нам с нашими
Пускай убегают потоки
Мы уже по-другому смеёмся
Реальность ожидания
Удар