Глава 1. Полтора года меня нет дома. Полтора года (чуть больше, если быть точным) прошло с того дн
Аноним
# OP
14:37:57 Морндас, 4-й Вечерней звезды
№
1
Полтора года меня нет дома.
Полтора года (чуть больше, если быть точным) прошло с того дня, как я переступил порог своего дома и шагнул в абсолютную неизвестность, начав самое удивительное путешествие в своей жизни.
Монтонная речь судьи, зачитывающей свое сочинение, оглашение финальной части, конвой с наручниками, полумрак камеры, ожидание тюремной повозки и - здравствуй, новый, неизвестный мне мир...
Год и почти четыре месяца провел я в нём, и три месяца в зоне боевых действий.
Несравнимые временные отрезки, но какой разный у них цвет, вкус и наполнение. Какой разный у этих отрезков вес.
Про тюрьму у меня нет никакого желания ни вспоминать, ни что-то рассказывать.
Это при том, что ничего страшного и невывозимого я в этом месте не встретил.
Мне совершенно не на что жаловаться по большому счёту. Я не столкнулся ни с одной из лубочных страшилок и пугалок, ассоциирующихся с тюрьмой у человека (или мера) , бесконечно далёкого от соответствующего образа жизни.
Поэтому дело не в тяготах арестантской жизни, а в ее пустоте, бессмысленности и бесцветности.
Там нет цвета.
Там все серое.
Нет цвета, нет вкуса, нет самого ощущения жизни.
Я не говорю за всех, конечно. Я излагаю лишь свои собственные ощущения.
Тюрьма — это анабиоз, абсолютная заморозка всех жизненных процессов, буквальное убийство времени.
Многие люди, ещё не попавшие в тюрьму, но предчувствующие ее, строят планы, как они изучат в ее стенах даэдрический язык, напишут бестселлер, смогут осуществить ещё какой-то глобальный проект, на который, де, в обычной жизни не хватало времени...
Возможно, у кого-то получится, я не буду спорить.
Я сам, превознемогая болотную тягу, набросал кое-какие концептуальные заметки.
Но это очень сложно делать. Тюрьма убивает любое начинание такого рода, ее притяжение, ее трясину очень сложно преодолеть. Тюрьма все стремится "оболотить" и выкрасить в один, серый, цвет. Поглотить, отупить, убить все живое в человеке, атрофировать все мыслительные и чувственные процессы.
Не злобные татуированные орки с эрегированными членами, набрасывающиеся на несчастных филателистов из бретонских книжек-страшилок, не садисты-ординаторы, пытающие пленных в застенках Министерства, захлебываясь сатанинским хохотом, а серость и болотная трясина тюремного бытия — самое страшное и убийственное, что здесь есть.
Война — абсолютный, асимметричный контраст тюрьмы.
Война наполнена всей гаммой цветов, существующих на земле, даже теми их оттенками, о существовании которых ты не подозревал в той, прежней жизни.
Война — это фонтан эмоций, чувств и ощущений.
Это обострение всех форм человеческого осязания.
Это миллионы деталей и штрихов, от количества которых взрывается мозг человека, едва бы переступившего периметр лагеря, места, где все измеряется штучно, не превосходя количества пальцев на руках.
Это совершенно иная скорость времени и совершенно иная ценность каждого его отрезка.
Контрастный душ, который не всякому дано вынести без ущерба для душевного здоровья.
Нет ничего, ни одного фактора, которые могли бы как-то уравнять эти два мира, вывести какую-то формулу их схожести.
Кроме того, что тебя нет дома.
Внезапное одиночество
Некоторое время назад (я сознательно воздержусь от указания точных дат и географических терминов), мне довелось оказаться в одном селе, на позициях соседнего легиона.
Наша группа отходила через это село после задания, и на северной его оконечности я был отсечен огнем противника от своих товарищей. Ждать меня они не могли, поскольку сами находились под обстрелом и им нужно было перемещаться. Догнать их я не мог, поскольку надо было перебежать довольно широкую улицу, насквозь простреливаемую лучниками Доминиона, и я отошел в укрытие.
Дальше обстоятельства сложились так, что задержавшись здесь на пару часов, по факту я провел в этом селе почти трое суток. За него завязались бои, и в условиях, когда каждый меч был на счету, сказать: "Давайте, ребята, вы тут уж сами, а мне надо идти", я не мог.
Я оказал посильную помощь своим новым товарищам в обороне северной оконечности населенного пункта, и вместе с ними был выведен на пункт эвакуации по приказу местного командования.
Вывод на пункт эвакуации представлял собой перебежки из одного разрушенного дома в другой под беспрерывной работой вражеских катапульт.
Тогда я впервые столкнулся с работой боевых мвоов, и с тех пор на вопрос: "Что самое страшное на войне?", у меня имеется очень четкий и конкретный ответ.
Лично для меня — огненный шар.
Так, спасаясь от огня мага, который, корректируемый босмерскими рейнджерами, методично разбирал картонные домики, в которых мы прятались, я и ещё несколько человек, укрылись в чугунных трубах под дорогой, что-то типа ливневки.
По сравнению с домиками это было достаточно надёжное укрытие, и мы здесь залегли до наступления темноты.
В сумерках, по одиночке, по двое, мы продолжили передвижение.
Я пошел замыкающим и в темноте потерял ведущего. Дорогу мне объяснили, но одно дело объяснить что-то на пальцах, другое дело применить полученную информацию.
Я повернул куда-то не туда и потерял очень много времени, прежде чем понял, что сбился с маршрута, и вернулся обратно.
Покинув трубы, я будто пересёк какую-то границу между мирами. До меня не сразу дошло понимание этой разницы, то, что я очутился в части села, куда противник не стрелял.
Там, откуда я пришел, противно трещали катапульты, били фаерболы, свистели стрелы, здесь же была относительная тишина.
Я шел один, по пустой улице, среди брошенных, но совершенно целых домов.
На стыке двух этих частей села горел недавно построенный дом, его зарево было единственным источником света вокруг.
Ни голосов, ни каких-либо других звуков мира или войны не было. Абсолютно мертвая, пустая, темная улица. Оставленная людьми, но ещё хранившая их тепло. Здесь прямо остро чувствовалось, что люди ушли отсюда совсем недавно. Не было запустения в этих домах. Они ещё были живы.
Я дошел до очередного поворота, про который мне говорили, и пошел дальше, все больше и больше удаляясь от разрыва заклинаний, треска горящего дома.
Эта часть села была вообще не тронута. По мере того, как я углублялся в нее, я находил какие-то признаки жизни, с удивлением понимая, что здесь кто-то есть, что здесь ещё живут люди, не наши военные, а мирные, местные жители, кто по каким-то причинам не смог или не захотел уехать.
Я прошел мимо большого дома, с занавешенными окнами и услышал, как из под него, видимо из подвала, доносится блеяние коз.
Я прошел мимо мангала с гаснущими углями.
Я слышал голоса где-то в глубине одного из дворов.
Я чувствовал и понимал, что за мной сейчас наблюдают из этих темных, закутанных, занавешенных домов. Аркей весть с какими эмоциями и чувствами.
Вскоре я понял, что снова свернул не туда, и принял решение прекращать ночные блуждания.
Я понял, что пункт эвакуации я уже не найду, и поиски надо продолжать утром.
По дороге я приметил один хорошо сохранившийся дом, явно покинутый, и решил остановиться на ночь в нем.
Обследовав дом и убедившись, что я в нём точно один, я расположился на ночлег, улегшись на голую кровать с сеткой.
С облегчением стянул с себя доспех, снял кожаный шлем, которые будто уже срослись с моим телом, положил под голову рюкзак, снял сапоги, вытянул ноги....
... и понял, что впервые с того дня, как я переступил порог своего дома, отправляясь на оглашение приговора, я нахожусь наедине с самим собой.
Впервые за это время я обрёл абсолютное, полное одиночество, которое невозможно в камере, невозможно в колонии и практически невозможно на войне.
Везде и все время с тобой кто-то есть.
В камере, на бараке в лагере, на производстве, в учебке, в расположении, в окопах, на позиции, на задании — я всегда был с кем-то.
И вот впервые, резко и неожиданно, я оказался в чужом доме, в неизвестном мне месте, в какой-то ужасной, совершенно чуждой мне по природе, по духу, по укладу стране, совершенно один, наедине со своими мыслями и эмоциями, которые сейчас ничего не сдерживает.
Я буквально захлебнулся в их потоке.
Сюрреализм происходящего и пережитого не вместился в мою скромную черепную коробку, мозг поставил тормоз, закрыл шлюзы.
Я просто лежал несколько часов, глядя в потолок.
Изредка шлюзы открывались и дозированная порция рефлексий выплескивалась наружу.
Странно, но получив возможность упорядочиться, мое сознание приняло за отправную точку реальности именно то, что происходило со мной здесь и сейчас. Этот дом, кровать, занавески на разбитом окне, холодную сталь имперский меч, в обнимку с которым я лежал. Напротив, тяжело было принять то, что иная жизнь, находившаяся где-то там, за тысячи километров, это тоже реальность.
Что я, сидящий в своем магазине с бутылкой суджаммы, это не another me, а именно я.
Я за поводьями коня где-то на тракте, это я.
В лодке с удочкой на раскатах Горького Берега это тоже я.
Что мои родные и близкие это не имена в блокноте, которого сейчас даже нет со мной (на передок нельзя брать письменные принадлежности, они остаются в расположении, с личными вещами), а реально существующие люди, которые есть.
Вот это было трудно принять.
Все мои 44 года было трудно принять как реальность, а не как сон, фантазию, какое-то кино или литературный сюжет.
А вот текущее положение вещей сознание трактовало как должное и единственно могущее быть.
Наверное, так работают защитные механизмы мозга и психики. Наверное, это первостепенный ключ выживания в этих условиях.
Мне кажется, единственное что зависит от человека здесь — это абсолютно трезвое и адекватное восприятие реальности.
Пока оно есть, ты способен принимать правильные решения и соответственно реагировать на внешние условия.
Малейшее отклонение от принятия происходящего, допуск рефлексий и самой мысли о сюрреализме того, что ты здесь переживаешь: "да это мне снится, это не со мной, это не может быть правдой" — и все.
Ты запускаешь цепь необратимых событий, тянешься за бабочкой через бруствер окопа и тебя снимает условный босмер.
Это потом, если и когда все закончится, ты будешь вспоминать это все через призму рефлексий и балансировки на краю бездны.
Пока же надо смотреть в багровые зрачки реальности не моргая.
П.С. Утром я обнаружил пункт эвакуации в тридцати метрах от этого дома. Я прошел мимо него ночью, не распознав. Видимо, для чего-то мне надо было побыть в этом доме наедине с собой.
Возможно, что бы написать этот пост, а может быть для чего-то большего, что ещё ждёт своего часа.
Формально, и по сути, я здесь по доброй воле.
Однако, меня бы не было здесь, если бы не чудовищный, несправедливый приговор суда г. Балмора, отправивший меня за решетку на долгих семь лет.
Я прошел все инстанции, оспаривая свой приговор, но все это было тщетно...
Махнув рукой, я подал заявку на участие в Войне в Месяц Высокого Солнца 4Э 172, оставив за плечами четыре месяца в тюремной камере и год колонии общего режима.
"Лучше один раз напиться крови, чем триста лет жрать падаль" (с)
Ни секунды я не пожалел о своем выборе, хотя всегда считал и считаю по сей день, что военное решение этого вопроса - не самое лучшее, и далеко не единственное решение.
Я по прежнему считаю, что этой ужасной войны можно было избежать при более разумной и осмысленной внешней политике последних 20 лет.
Я по прежнему считаю, что этот шаг можно было отсрочить, и задействовать иные механизмы обеспечения безопасности и защиты государственных интересов Империи.
Однако, вышло как вышло.
И теперь, когда я нахожусь под знамёнами легионов, я могу лишь сказать то, что изложено ниже, на картинке.
Штрафной Легион будет выполнять задачи даже тогда, когда повернут назад все: мобики, легионеры, хваленые маги Синода, газетные войска etc.
Если мне посчастливится выбраться из всего этого живым, я расскажу о том, что видел, и о том, в чем мне довелось участвовать.
Возможно, это станет целью и смыслом моей оставшейся жизни.
Про боевых магов Синода уже написаны книги. Они уже - легенда.
Мы, Штрафной Легион - пасынки Империи, находимся где-то в тени, про нас что-то слышали, но никто ничего толком не знает.
Я бы хотел это исправить.
Очень хотел бы.
Я не знаю, чем закончится Великая Война. Достижимы ли, и будут ли достигнуты ее цели. Мне ли, бойцу штурмовой роты об этом судить, здесь и сейчас?
В той, прежней жизни, в моем былом положении, возможно....
Но не сегодня, и не на окраинах Эпплвотча.
Но я верю, нет, я знаю...
Именно мы, прогнанные волею судеб через горнило этой войны, выжившие и вернувшиеся домой, должны стать солью, основой, фундаментом Империи Титов.
Буду ли я в их числе - Акатош весть...
Ведь здесь, как пели редгарды, "смерть таится за каждым углом".
Но так или иначе, алинорский еnfant terrible, а вернее, тот пулл, что скрывается под его голограммой, запустил процесс, который, к счастью, необратим.
Империя (а теперь и весь Нирн) уже никогда не будет такой, какой она была до 30-го дня месяца Начала морозов, 4Э 171.
Его ландшафт, уже измененный, будет изменён далее, до неузнаваемости.
Мы в игре. Все. И на фронте, и в тылу.
И эту игру надо вести до конца.
"Очко Наарифина"
В окрестностях пгт. Эпплвотч, о существовании которого я даже не догадывался в прежней жизни, но которое теперь уже навсегда станет для меня знаковой точкой на карте, есть объект, несущий поэтическое название "очко Наарифина".
Солдатская терминология она всегда не в бровь, а в глаз.
"Очко" — потому что здесь действительно жопа.
А имя генерала враждебной державы добавлено для того, что бы показать масштаб этой жопы, ее доминирующее положение над бесчисленным количеством других жоп, имя которым здесь легион.
"Очко Наарифина" это наш "домик паромщика".
Даже по ландшафту оно напоминает чёрно-белые гравюры Битвы за Бруму или сражения у Красной Горы. Не хватает только обломков врат Обливиона (на этой войне неуместный девайс).
Место, бесконечно переходящее из рук в руки, место, уносящее десятки жизней с нашей, и с той стороны.
"Очко" обладает какой-то зловещей магией, заставляющее наше и их командование бесконечно снаряжать сюда штурмовые группы, способные взять его, но не способные в этом "очке" удержаться.
"Очко" простреляно нашей и их артиллерией до сантиметра. Туда тяжело добраться, но добравшись туда, храбрецы с имперскими или эльфийскими доспехами неминуемо погибнут под огнем или же будут вынуждены отступить.
В "очко" сливаются жизни людей, а горький цинизм солдатской терминологии превращает их смерть в апофеоз бессмысленности.
"Погиб в "очке Наарифина" - это совершенно не то, что просится на страницы героического эпоса, не так ли?
Между тем, вся моя эпопея, теснейшим образом увязана с этим чертовым "очком", равно как и со стертым с лица земли Эпплвотчем, расположение улиц которого, кладбище и прочие достопримечательности я могу воспроизвести на листке бумаги с безупречной топографической точностью.
С "очком" связаны первые потери боевых товарищей, и тогда, когда туда уходит группа, а потом возвращаются люди, по два, по одному, с пустыми, выжженными глазами: "тот 200, тот 200, что с остальными я не знаю...", и тогда, когда на подступах к этому проклятому "очку" из двойки, ушедшей вперёд, после арбалетного треска возвращается, взволнованный и запыхавшийся один, и роняет просто, без лишних слов: "у нас минус один".
Так просто... "Минус один".
А мы час назад с этим "минус один", пережидая обстрел фаерболами в каком-то лесном блиндаже по дороге сюда, кипятили воду в бурдюке.
Да-да, "минус один" научил меня за час до своей гибели этому нехитрому фокусу — на огне можно вскипятить воду в кожаном бурдюке, своевременно его прокручивая над язычком пламени, и ничего ему не будет.
Элементарная физика, в принципе, но вот я не знал.
И вот теперь он лежит где-то там, в паре десятков метров от нас, в "штанах", то есть в месте, где окоп раздваивается.
И будет лежать там Аркей весть сколько.
Остроухим его тело не нужно, а нам его не достать, потому что оно в паре шагов от них, засевших там, в этих "штанах".
И мы эти "штаны" не пройдем, хотя должны были сделать это.
Но нас туда пошло семеро, и двое позорно запятисотились, сбежали тихой сапой в лесополосе, исчезли, пропали, растворились в ней.
И теперь "минус один" это очень критично. Это соломинка, перебившая хребет гуару. Впятером мы могли бы попробовать, а вчетвером уже нет.
Вчетвером мы можем только удерживать этот пятачок, 90-градусный поворот в окопе, так что бы воспрявший духом противник, только что разделавший под орех, с трёх луков, "гомонорда", сам не штурманул его, не прорвался на этот участок.
Да, за нами, в двадцати метрах полнокровная рота мобиков.
Но мобики сидят прижавшись к стенке окопа, обняв луки, и на предложение нашего командира оказать нам содействие отводят глаза.
"Это не наша задача. Мы должны удерживать позиции и все. Мы здесь уже неделю. Мы устали. Нам сказали, придёт штрафной легион и выбьет пидомеров".
Они говорят о нас как о каких-то дийдра, способных творить чудеса.
А какие мы дийдры? Обычные уголовники, набранные с разных тамриэльских тюрем, с двухнедельной подготовкой.
Но считается так. Считается, что мы люди отчаянной жизни, отбитые на всю голову, одной духовитостью способны проламывать любое сопротивление.
Эх, если бы...
Командир наш машет рукой. Упрашивать бесполезно. Не пойдут. Не пойдут, хотя там, в этих штанах сидит человек десять, не больше. Можно их загасить. Там тоже не даэдра. Мечи и один арбалет. У нас "железный меч", "боевой молот", луки, можно загасить, но не вчетвером.
Вчетвером мы садимся в оборону и начинается долгий взаимный прострел серой зоны.
Мы с эльфами в одном окопе.
Пару дней назад они дерзко штурманули наш опорник, заняли его, и теперь вклинившись в нашу линию обороны отсекли примерно километр наших окопов, уходящих туда, в сторону чертова "очка Наарифина".
Мы сидим на углу девяностоградусного поворота, потом десять метров серой зоны, снова поворот, и там уже они.
Теперь и наша, и их задача простреливать серую зону так, что бы никто не решился в нее сунуться.
Это надо делать постоянно.
Потому что если не делать этого, то они могут попробовать сюда сунуться, и если допустить их до поворота, хана не только нам, но и сидящим в обнимку с луками мобикам. Их просто нашпигуют болтами и стрелами в траншее так, что они даже ничего не смогут сделать. Да они и не будут пытаться, они гуртом, топча друг друга побегут, теряя оружие и снаряжение. Ведь именно так было два дня назад.
Пидомеры тоже не хотят повторения нашего захода. Да, мы потеряли одного человека при разведке боем, но второй-то ушёл и унес с собой крайне важную информацию: где они сидят, а где их нет. И оттуда, где их нет, можно достать их там, где они есть. Они это все понимают, они знают, что если неды сейчас вернутся со знанием их расположения, им будет тяжко, а скорее всего им будет конец, потому что они сидят в нашем окопе, и отходить им по нему некуда, только наружу, в чистое поле и ломиться до своей лесополки.
Но они до туда не добегут.
Если мы выкурим их наружу и займем позицию, подтянем онагр, то это все.
Никто никуда не добежит.
Мы и должны были так сделать.
Но всемером. При самом трагичном для нас раскладе - впятером. Но вчетвером нам уже не справиться.
Вчетвером, в принципе, мы уже можем запрашивать разрешение на отход.
Но нам этого никто не даст, раз, во-вторых, нельзя этого делать.
Уйти сейчас, расшевелив это осиное гнездо и вытянув их сюда, на свой угол это значит сдать ещё километр наших окопов. Мобики не удержат.
Поэтому мы остаёмся и начинаем простреливать серую зону.
Про штурм уже речи нет, как я сказал. Просто не дать им сюда зайти, большего мы не сделаем.
Наша проблема в том, что обозначив свое присутствие здесь, мы соответственно и вызываем на себя их огонь.
Нас пытаются выковырять с этого угла фаерболами, огненным штормом, именно здесь я впервые знакомлюсь с боевыми скальными наездниками и переживаю их атаки.
Идут долгие, томительные часы.
Мы сменяем друг друга на углу, и пока один стреляет, второй заполняет колчаны. Снаряды расходуются как на полигоне.
Я даже в этих условиях не могу преодолеть свою природную скупость. Я экономлю. Изредка щелкаю тетивой в сторону противникв. Три очереди по три стрелы. Несколько раз подряд. Мои товарищи стреляют как в Бруме 3Э, только тетивы звенят. Периодически старший группы простреливает сектор из онагра, сразу по два снаряда. Иногда кидаем в их сторону ледяные копья.
К нам, осмелев, подтягивается группа поддержки из числа мобиков. Тусуются где-то вдали, на безопасном расстоянии, но постепенно осваиваются и откуда-то оттуда по-каджитски, из-за бруствера окопа постреливают куда-то в сторону Алинора.
Ну, ладно, Шор с ним. Без вреда и то вперёд.
За водой для нас они убегают охотно и даже, как мне показалось, с радостью.
Носить нам воду, стрелы и даже отдать свои сладкие рулеты они готовы.
Попив, я, ничтоже сумняшеся беру и рулет.
Как бы там ни было, но есть надо.
В самый разгар трапезы в бруствер над моей головой прилетает огненный зала, меня осыпает несколькими килограммами земли, в земле и чудеснейшие рулеты из Брумы.
Досадно...
Меж тем, как пишут мастера литературного жанра, смеркалось.
Командование, естественно, с самого утра знает о состоянии нашей группы, о пятисотых и о двухсотом. То, что задача не выполнена и не может быть выполнена. То, что задачу минимум мы выполнили, не допустив проникновения противника на свой участок в светлое время суток (а в темное время они и не полезут). Мы, наконец-то получаем разрешение на отход.
Отход это тоже не простая задача.
Некоторые блиндажи, через которые мы шли на точку днём, к вечеру уже разрушены магами противника. Местами мы продираемся через их руины, где-то прямо по трупам своих же солдат, местами приходится вылезать на поверхность и обегать их, рискуя словить стрелы от лучника.
Мобики провожают нас негодованием и упреками.
"Вы что, бросаете нас? Уходите?"
Я испытываю эльсвейрский стыд, когда такое мне, щуплому данмеру, говорит дядя весом сто килограмм с рожей втроём не обсеришь, и ещё его гневный голос срывается на фальцет.
В "Вороном курьере" есть хороший смайлик, дийдра рукой лицо закрывает.
Вот примерно так я бы охарактеризовал свои ощущения.
Выходим. Уже темно. Надо перебежать горелое поле и укрыться в спасительной лесополке. Прямо надо бежать. Если скальный наездник застукает на открытом пространстве, кто-то из нас тут останется по запчастям.
Слава Шору перебежали, укрылись среди деревьев, дальше можно идти быстрым шагом, с интервалом пять-шесть метров.
Уходя в лес я оглядываюсь на ленту окопов за спиной.
Где-то там, вдали, затаилось зловещее "очко Наарифина".
Где-то там, на подступах к нему, сжимая в окоченевший руке арбалет, лежит мой товарищ, неплохой в принципе, хотя и непутёвый по жизни, шебутной и какой-то "все у него через жопу" парень.
Мы спустились в окопы впятером, а уходим вчетвером.
В моей жизни это в первый раз, но, к сожалению, не последний.
"Очко Наарифина" ещё соберёт свою кровавую жатву.
Мне ещё доведётся столкнуться с ним, и предыдущая моя история, с ночью в заброшенном домике, она тоже в основе своей имеет поход на "очко Наарифина", только уже не пешком, через окопы, а на броне повозки....
Но это, как говорит Леонидас Каневус, "уже совсем...." Ну, вы поняли.
Но знакомство мое с "очком Наарифина" состоялось именно так.
Отказаться невозможно
...когда старший группы озвучил задачу, у меня стали ватными ноги, в животе возник противный липкий холод, а дыхание перехватило так, что я даже не мог сглотнуть.
Страх абсолютно нормальная реакция человека на любое рискованное мероприятие, в котором ему предстоит принимать участие.
Но есть страх в пределах нормы, в рамках задачи, которую ты сам определяешь как посильную, а есть страх, возникающий перед препятствием, преодоление которого ты считаешь за пределами своих сил, за гранью возможного.
Задача заключалась в том, что бы силами двух групп, на повозках, прорваться прямо к окопам противника, десантироваться с телег прямо к ним и произвести зачистку траншей на определенном участке. По мере выполнения задачи должна была подойти третья группа, а после закрепления на участке — подразделение регулярной армии.
Наша группа должна была идти первой, за нами, с большим отрывом, вторая. Третья стояла на фоксе и ждала нашего сигнала, что работа на первом этапе сделана.
Разумеется, речь шла о нашем горячо любимом "очке".
Сама по себе идея нестись куда-то по голому полю верхом на телеге меня уже огорчила. Тут уже само по себе вырисовывалось нетривиальное задание.
Телега не может пройти столь значительный участок незамеченным. Значит по нему будут стрелять задолго до выхода на позицию. И дай Азура если будут бить онагры, а могут и маги. Да и онагр несёт мало хорошего - попасть в быстро едущую повозку не так просто, но скосить пехоту на ней болтами вполне реально. А ехать внутри нельзя: план операции не оставляет времени на то, что бы закрыть боковые люки, а с откинутым трапом телега при отходе может зацепиться за деревья в лесополосе, на скорости это очень аварийно. Так, во всяком случае объяснил нам экипаж бронемашины. Поэтому только сверху, как в войне Красного Алмаза.
Ладно. Предположим, мы проскочили, высадились, вломились в окоп и заняли какую-то его часть.
А если что-то происходит со вторым экипажем? Если он не доезжает, и вторая группа не приходит нам в помощь? Тогда срок нашей жизни исчисляется сроком расхода стрел и свитков. Вломиться в окоп к пидомерам, мы скорее всего, вломимся. Но выйти оттуда, если что-то пойдет не так, мы уже не выйдем. Плана Б в схеме нет.
Дальше. Вломились мы в окоп, заняли свой сектор. Подошла вторая группа. Но, предположим, происходит что-то с третьей. А вероятность, что третий экипаж подобьют по дороге, после того кипеша, какой мы там наведём у эльфов, стремится к 99%. Мы может и проскочим. Каким-то неслыханным чудом проскочит вторая машина. Но на что они рассчитывают, посылая третью? Когда ее уже будут ждать все их чародеи, катупальты, которые тут есть, лучники и т.д. Это так и осталось для меня загадкой.
Но, предположим, порвалась и третья. И вот вся наша зондеркоманда в окопах, все сектора зачищены, противник уничтожен или выгнан из траншей, и по нам начинает работать эльфийская артиллерия. А она начнет работать безусловно. И в этих условиях командир регулярного подразделения принимает решение своих людей на участок не заводить. А он именно такое решение и примет.
И что тогда? Насколько нас тут хватит? Час? Три часа? Двенадцать? Сутки.
Отойти, повторюсь, мы не сможем. Нас не случайно десантируют с повозки, такой способ доставки обусловлен тем, что пешая группа до окопов не доберется. Там не подойти. А раз не подойти, то значит и не уйти.
Поэтому любая хрень в схеме (а мой жизненный опыт гласит, что если в схеме есть херня, то херня обязательно произойдет) оставляет нам только один исход — героически погибнуть в окопах противника.
Хоть что-то, хоть где-то идёт не так, и нам конец.
И все это настолько очевидно и мне, и другим бойцам, и старшему группы, что понимание того, что наш жизненный путь подошёл к концу, приходит разом ко всем.
Отказаться невозможно. От такой задачи могут отказаться рядовые легионеры, мобики, на такую авантюру никогда в жизни не подпишутся Синод и Пенитус Окулатус, но штрафной легион не может пойти в отказ.
Потому что в этом и есть смысл формирования штурмовых отрядов из числа лиц, осуждённых за преступления разной степени тяжести.
Мы должны беспрекословно идти туда и на те задачи, куда невозможно или нецелесообразно посылать подразделения, сформированные из вольных людей.
Это условие сделки.
Империя даёт нам возможность соскочить с очень нехилых сроков, получить досрочное погашение судимости и возможность вернуться к полноценной жизни спустя полгода, но мы берём на себя обязательства идти в самую жопу, в самое лютое мясо, туда, куда не пойдет больше никто.
Никто сюда никого на заклинании подчинения не тащил. Все вводные были озвучены на берегу. Никто никого не обманывал, и у каждого было очень много времени все обдумать.
И после того как ставки сделаны — надо соответствовать тому, на что ты подписался.
Поэтому мысль о том, что мы, похоже, подошли к финалу своего жизненного пути пришла всем, но мысль сдать назад, сказать "везите меня обратно в Мрачный Замок и хоть сколько навешивайте там сверху, но мы хотим жить, жить, жить... " — такая мысль никому в голову не пришла.
Не тот психотип у людей, которые здесь оказались. Не те жизненные принципы. Не та закалка.
Ну а если и были среди нас такие, кто поехал из лагеря на войну, не понимая, куда он едет, то на исходе двух месяцев их уже с нами не было.
На этой войне первыми гибнут дураки и трусы.
Вот эти две категории тут долго не живут. Проверено.
Остальные тоже гибнут, да, но массовая утилизация касается только вот этих типажей.
Таковых тут не нашлось, поэтому получив задание и изучив вводные, мы, с трясущимися поджилками, бледные и крайне неразговорчивые, начали собираться.
Выдвинулись по серости в точку сборки, ночь провели в лесополосе, а на рассвете за нами пришла карета.
Операция началась.
Её ход и развитие я описывать здесь не буду. Слишком много подробностей приближают меня к границам недопустимого в военное время, полагаю, это всем очевидно. Возможно когда-нибудь я накидаю что-то фрагментарно, по пазлам, из которых не сложить слишком уж откровенную мозаику.
Мой рассказ он, собственно не про батальные сцены.
Меня вообще не тянет на описание перестрелок, перебежек, взрывов там всяких, этого убило, того разорвало, а того эльфа мы разьебали с двух стволов....
У этого всего мне кажется будет много певцов и без меня.
Ярких, красочных, со смаком и натурализмом.
Мне больше интересен внутренний мир людей, шагающих в Обливион. Переживания, ощущения, мысли, эмоции. Проявление низменного и высокого.
И более того, особо важным мне кажется рассказать и раскрыть механизм поведения особой категории участников. Тех, о существовании которых известно всем, но кто крайне редко появляется в газетной сфере.
Спецконтингент.
Люди, некогда совершившие не очень хорошие поступки в своей жизни и сознательно избравшие такую форму искупления и очищения.
Про нас я думаю, никто не напишет, кроме нас самих. Это очень сложно сделать со стороны. Очень много вещей может раскрыть, изложить и объяснить только тот человек, который сам "потоптал поле битвы", хотя бы годик.
Я потоптал. Я попробую.
У нас есть "Пелинал"
Я бегу, продираясь сквозь заросли акации, по сухой, выжженной солнцем траве. Ветки, усыпанные колючками, цепляют меня за форму, ремень ножен, рюкзак, больно, до крови рассекают руки, норовят хлестнуть по лицу.
Здесь все против нас, в этой проклятой стране.
Всё ненавидит нас.
И даже акация пытается схватить меня за плечо, задержать, не дать мне уйти от стремительно нарастающего свиста сзади. Я падаю на колючие, упругие ветки, они пружинят, пытаясь вытолкнуть меня обратно, навстречу оглушительному взрыву , разбрасывающему комья земли, поднимающему тучи пыли, раскидывающему где-то по верхушкам крон смертоносные, крутящиеся вокруг своей оси осколки с острыми, как бритва, краями.
Я поднимаю голову, оборачиваюсь. Упало недалеко. Там, сзади, один из наших, замыкающий. Зову его. Раз, другой. Он откликается. Одновременно спереди зовут нас обоих. Откликаюсь я.
— Живы? Нормально все?
— Нормально.
— Надо идти. У вас там "птицу" не слышно?
Не слышно. Ещё раз внимательно прислушиваюсь к звукам вокруг.
В небе чисто. Птицы нет.
Но ее нет здесь, прямо над нами. Где-то там, дальше, она есть. Высоко в небе, неслышимая и невидимая. Но она видит нас, видит всю эту лесополку и оттуда, из своего прекрасного далека, передает координаты своим.
Скальному наезднику видно, как семь человечков, рассыпавшись в длинную, с интервалами в 8-10 метров вереницу, убегают, продираясь через кусты акации, на юг. Мы иногда пропадаем, скрывшись в зарослях, потом появляемся снова, когда они редеют. Упёршись в совсем уже непроходимые кущи выскакиваем на дорогу и бежим, задыхаясь, изнемогая под грузом брони и оружия, вдоль лесополки по обочине, снова теряемся в кустах.
Он наблюдает и передаёт сигнал другим, таким же маленьким с его высоты, суетящимся возле орудий.
И человечки возле орудий отправляют по его наводке снаряд, летящий в кусты акации, что бы настигнуть нас, продирающихся на юг.
Талморские баллисты чередуют свои посылки. Фугасно-осколочный, потом кассетный, потом снова фугасно-осколочный.
Снаряды ложатся точно по пути нашего отхода, но постоянно сзади. Иногда мне кажется, что человечки возле орудий прогоняют нас, не дают нам остановиться, но цели уничтожить нас у них нет. Ничего не стоит им сделать поправку и снаряд ляжет не сзади, а точно в середине нашей вереницы. Но они и не пытаются это делать. Они кладут снаряды сзади, отгоняя нас на юг.
Там, на юге, село. Село числится за нами, и, судя по всему, плохо изучено разведкой противника. Нам дают отойти туда, вернее, гонят туда, что бы увидеть, куда мы в этом селе пойдем. Возможно, они надеются вскрыть замаскированный пункт эвакуации с нашей помощью. Но, скорее всего, они ждут возвращения за нами бронеповозки, которая пару часов назад забрала большую часть нашей группы с другого места. Поэтому они гонят нас в село, на предполагаемую точку встречи. Накрыть нас вместе с телегой, которую они тогда проморгали, им интереснее, чем выбивать рассыпанных по лесополке семь легионеров.
Если бы мы шли кучей, как это часто делают необстрелянные новички, то это одно. Но мы разбиты на два звена по три и четыре человека с интервалом двадцать метров, и внутри звена не сближаемся более, чем на восемь шагов. Такую конфигурацию сложно и трудозатратно уничтожить в кустарнике.
Поэтому нас и гонят на юг.
В селе мы находим разрушенный дом на окраине, с хорошо сохранившимся подвалом. Теперь нам не страшны кассетки, да и попадание малым калибром не особо нам страшно.
Вызывать эвакуацию нельзя, нужно ждать. Противник отследил где мы, и теперь будет наблюдать за этой точкой. Но долго он этим заниматься не будет. Нет у них технической возможности закрепить за нами постоянное наблюдение. Но пару-тройку часов придется здесь переждать.
Человечки с орлами на рукавах закидывают нам пару кассеток, что б не расслаблялись, и, кажется, теряют к нам интерес.
Не в кого стрелять.
Враг где-то там, далеко за линией горизонта, вне пределов видимости. Его глаза — это скальник, висящий в небе. Для нас он недосягаем. Смерть ищет нас с неба, падая вокруг снарядами, фаерболами, кассетками.
Мы не боимся врага, мы пошли навстречу с ним, в очередной раз туда, в злосчастное "очко Наарифина", на этот раз путанными, обходными маршрутами, через несколько лесополос.
Мы готовы были схлестнуться с ним в стрелковом бою. Мы увешаны боекомплектом, гранатами, я тащу на себе, кроме автомата "дагот-трубу".
Но весь этот смертоносный арсенал абсолютно бесполезен, потому что враг выследил нас с помощью дронов, отгородился от нас ливнем огня и стали на полпути к нему, и с трёх ночи мы только откатываемся, с точки на точку, на юг.
Откатываемся, пересиживая обстрелы в чужих окопах, в заброшенных блиндажах, унося ноги через чёртову акацию, пропадая с его глаз и вновь попадаясь ему на глаза.
Мы не прошли по темноте, а днём об этом и говорить нечего. Миссия невыполнима. Теперь только уносить ноги, днём мы можем только или перебежками откатываться на юг, или шкериться где-то в окопах, блиндажах, да так, что бы не навести на себя что-то очень серьезное.
И в этом бесконечном беге на юг (смешной километраж, растянувшийся очень надолго) нам нет никакого прока ни от "дагот-трубы", ни от ни разу не стрельнувших в этот выход арбалетов, ни от болотного цвета, увесистых шестоперов.
Все это просто куча металла, неспособная даже нас самих защитить от несущейся с неба смерти, оглушительных взрывов и противного треска кассеток.
Мы как алйдейды Меретической Эры, с луками и стрелами против Пелинала.
What ever happened
We have got
The Pelinal
And they have not...
"Курио или Ревен? — пытаюсь вспомнить я автора строк, откинувшись спиной на стену и закуривая трубку. — Кажется, Ревен... Ну да, конечно. У Ккрио немного другой ритм в оригинале, хотя в переводе на данмерис они очень похожи."
Наверху у входа в подвал надрывается "азарт". Наконец-то нам удается связаться с командованием. Командование недовольно нашим отходом:
— Что значит невозможно пройти, кроют артой? Там всегда кроют артой. И всегда будут крыть.
Задача должна быть выполнена. Возвращайтесь на исходные позиции и по серости повторите заход. Пожрать и воды возьмёте там-то и там-то.
Все. Конец связи.
Я надеялся, что хотя бы сегодня нас отведут и на повторное выполнение задачи мы выйдем как минимум завтра вечером, с учётом изменившихся вводных.
Но надо возвращаться сегодня.
Что бы на сей счёт сказал Курио или Ревен? Наверняка что-то бодрое, пафосное. Но не все ли равно? Они, увы, сейчас на той стороне. Это же их мир, их цивилизацию, воспеваемую ими систему ценностей защищают сейчас человечки, посылающие нам кассетки под двери подвала. Хорошие туземцы, присягнувшие айлейду. Верные, преданные, стойкие...
Как там он писал про облагодетельствованных, "полулюди-полузвери"?
"Нет, — пресекаю я эти размышления, — настоящий талант, настоящие произведения, культура, литература, искусство, кино — это универсальное наследие Тамриэля, стоящее выше сиюминутных распрей и смут. Настанет время, и все встанет на свои места. Поэтому, — я щелчком пальцев отправляю трубку в сторону хрипящего шара связи — Не будем отрекаться ни от Курио, ни от Ревена. В конце концов, среди этих достопочтенных джентльменов есть и тот, кто сказал:
Уходит многое, но многое пребудет;
Хоть нет у нас той силы, что играла
В былые дни и небом и землею,
Собой остались мы; сердца героев
Изношены годами и судьбой,
Но воля непреклонно нас зовет
Бороться и искать, найти и не сдаваться."
П.С. Ценой каких-то невероятных ухищрений в ходе переговоров с командованием старший группы добился-таки того, что бы в этот день нас все же вывели. Мы вернулись в расположение.
Следующий поход на "очко Наарифина" состоялся много позже.
Но это, как говорит Леонидас...
Ну, вы поняли.
На штурм
Деревянное хищное тело телеги, почему-то напоминающее мне щуку, летит по разбитой дороге вдоль полосы деревьев. Мы, сидя на броне, периодически прижимаемся к его телу, чтобы не зацепило ветками.
Руки зябнут от прикосновения к частям, за которые надо держаться. А держаться необходимо, любая сильная встряска может смести тебя на землю.
Я держусь обеими руками, периодически оглядываясь по сторонам.
В прежние времена, опиши мне все происходящее со мной сейчас в красках, и задай вопрос, какая бы была моя реакция, я бы честно ответил, что впал бы в ступор, поплыл бы.
Но в реальности все было совсем не так.
Даже мысленно попрощавшись с жизнью, я не потерял интерес и любопытство ко всему вокруг.
И когда возница стремительно выскочил на поле из лесополки, набрав скорость, я не смог сдержать совершенно идиотский всплеск восхищения от открывшейся мне эпической картины, одной из самых ярких из того, что мне когда-то довелось пережить ...
По нам открыли огонь практически мгновенно. До точки высадки оставалось не менее двух километров, а мы уже летели по голому полю под обстрелом.
С брони я вживую, впервые так ярко и откровенно, наблюдал совершенно кинематографические разрывы снарядов.
До этого все артобстрелы я пережидал или в укрытии, или уткнувшись в землю.
А здесь, верхом на броне, некуда было прятаться и оставалось лишь смотреть на клубы черного дыма на месте разрывов.
Стреляли они, конечно, не прицельно, разброс был совершенно дикий - справа, слева, по ходу, сзади, и достаточно далеко от нас.
Цокот копыт заглушал свист прилёта и разбрасываемых осколков. Лишь один раз до моего товарища по левую руку, долетели комья земли.
Экипаж то набирал скорость, то сбрасывал.
Периодически, на ухабах, подбрасывало так, что екало и без того сильно бьющееся сердце.
Господи, это же все по правде...
Это происходит сейчас со мной. Это я сижу на имперской телеге с отбитой от тряски жопой, промерзшей от холода. Это мои руки синеют от холода и напряжения, вцепившись в .... Нет, хоть убей не вспомню, за что я там держался.
Экипаж резко заложил вправо и набрал скорость, поле кончалось, впереди замаячила какая-то лесополоса.
Скоро спешка .. скоро он тормознет и даст три сигнала, и нам надо будет прыгать с его брони.
Что нас там ждёт? Сколько арбалетов и луков будет по нам стрелять? Сколько из нас преодолеет пространство от повозки до бруствера, сумеет заскочить туда, в траншею? Что будет там?
А если ледяной шип попадет прямо в голову, я успею на какие-то доли секунды осознать свою смерть, или просто неожиданно погаснет картинка и все исчезнет? Как это происходит?
Нам сказали, что у остроухих там какие-то пенсионеры, фарготы с пузиками. Мол с шара их видели. И что когда телега подлетая, даст арбалетный залп по окопу, фарготы разбегутся, попрячутся кто куда...
Мы, конечно, не верим в это.
Но воображение все равно рисует доброго фаргота с пузиком, в надвинутом на глаз эльфийском шлеме, и то, как фаргот с пузиком успеет вскинуть лук и выстрелить мне в голову.
У Вункида, в "Последних ножнах Акраша", главного героя прирезал дедушка. И он успел увидеть красную вспышку.
Но откуда Вункида знать про вспышку? Он это придумал все. Это литературный ход. На самом деле, никто не знает, как это.
Он вообще пиздобол этот Табар Вункид. Всю жизнь писал про страдания и рефлексии, а сам до восьмидесяти лет прожил на вилле в Вейрестее и трахал красивых бретонрк под вино "Алто".
... Резкий грохот и экипаж просто замирает как вкопанный. Двое по правую руку слетают с брони, как мешки с песком. Я вижу как один, упав, тут же вскакивает, а второй падает всем телом, на спину....
Я теряюсь. Я делаю совершенно глупые вещи. Я продолжаю сидеть на броне и кричу, не кому-то конкретно, а всем: "Что, слезаем?"
Нет, блядь, сидим на подбитой телеге посреди чистого поля и ждём развития ситуации!
Спрыгивать я не решаюсь, сползаю по корпусу вниз, и лишь когда жопа касается края телеги, неуклюже отталкиваюсь и приземлюсь на землю.
Все на мне: арбалет, рюкзак, дагот-труба. Тот кто держал в руках оружие, остался без него.
"Где мой лук?" — кричит товарищ с другой стороны.
Командир между тем орет: "Отходим к лесополосе".
Цепочкой, друг за другом, бежим в сторону деревьев. Экипаж уходит с нами. Они без брони, без шлемов, без оружия. У одного лицо разбито в кровь.
Я бегу и думаю о главном: не сбить дыхание. Дышать ровно. Главное не сбить дыхалку.
Во мне 63 кг. На мне имперская клепанная броня, шлем, рюкзак, забитый зельями, пачками болтов, камень душ для азарта, меч и дагот труба. Грубо говоря, полменя.
Все это надо тащить бегом, не останавливаясь, по возможности, дальше, дальше от телеги.
Что с ним случилось, я не понимаю. Попадание? Не похоже. Руна? Вроде не было характерного щелчка. Это я потом узнаю, что мы на полном ходу влетели в противотележный ров.
А сейчас я бегу к лесополке.
Все мы бежим к лесополке, а по нам издалека уже работает боевой маг.
Кто в лесу? Чей он? Кто там?
Я ничего этого не знаю. Должен знать командир, но я не уверен. Может и он не знает.
Но на открытом месте нельзя стоять. Значит вариантов нет, кроме как туда, под прикрытие деревьев, где, впрочем, может быть все заминировано рунами.
Тем не менее, на душе мне легчает.
Странно говорить такое, но фарготы в окопах очевидно отменяются.
Человек больше всего боится неизведанной угрозы, а текущая мне понятна, я ее проходил много раз: под прикрытием лесополки выйти из зоны обстрела в относительно безопасное место.
Выйдем, даст Азура. Главное, чтобы в лесополке не было фарготов с пузиками.
Мы бежим по дороге, вьющейся между деревьями.
Фаерболы ложатся по правую руку, достаточно далеко. Я уже обстрелян к этому времени настолько, что по звуку понимаю, что можно не пригибаться, не достанет.
Меня обгоняет возница. Здоровый мужик в зелёной, орсимерской тельняшке.
Это плохо.
Эльфы не носят тельняшки, это орочья, мордорская одежда, непременный атрибут их пропагандистских роликов, где в них одеты грязные, пьяные, вонючие на вид люди, которым полуразложившаяся альдмерка серпом режет горло, бормоча что-то на альдмерисе...
Кучер неожиданно тормозит, поворачивается влево, кричит кому-то: "У тебя есть связь?" Идёт в лесополку.
Слава Шору, в лесополке наши.
"С В. можно через тобой связаться?"
Значит, только обстрел таит для нас угрозу. Но это ничего, ничего, ничего....
Не теряя темп, чтобы не сбить дыхалку, я бегу дальше.
Пробегаю метров пятнадцать и слышу сзади две арбалетные очереди.
Слышу топот за спиной.
Истошный, надрывистый крик: "Эльфы!!! Уходим!!!!"
Не наши в лесополке. Не у наших мехвод запросил связь с В. В. - крупный чин, позывной которого совпадает с названием большого скайримского города. Услышав его, альтмер сказал: "Щас я тебе покажу В." и метнулся к оружию.
Двое наших, замыкающих, стали свидетелями этой сцены, выйдя из-за кустов, и убили его. Но сами не ушли. Один за другим полегли там от огня его побратимов. Я узнал это позже, от хозяина скального наездника соседней части, который видел все происходящее. Тогда я не знал, что с ними произошло. И про убитого мера я не знал.
А возница улизнул, успел убежать. Обогнал меня на дороге все так же крича: "эльфы, эльфы!!"
Сейчас я понимаю, что если бы он не свернул в лес, а, не заметив альтмера, прошел дальше, тот вышел бы прямо на меня и увидев на мне имперскую броню, расстрелял бы меня сбоку. Я бы даже ничего не успел предпринять, скорее всего.
А так я ушел далеко вперёд.
Но теперь это уже мало что меняет. Вся лесополка будто зашевелилась. По нам открывают огонь с двух сторон.
Будто вши по гаснику, отовсюду ползут пидомеры. Так нам кажется. Будто их сотни, тысячи, миллионы. Они кругом. Они везде.
Мы бежим.
Но книжный свист стрел вообще никакого отношения к реальности не имеет. Стрелы не свистят. Они издают неприятный стук, воспроизвести который, описать, мне сейчас очень сложно. Но его надо один раз услышать, и больше его ни с чем не спутаешь.
Я перебегаю открытые пространства с той же скоростью, что и бегу под защитой деревьев. Все уже, мне не изменить темп не смотря на смертельную опасность. Я бегу так, как бегу, ровной, равномерной рысцой, уповая только на защиту Богов. Малейшее изменение темпа и я задохнусь, и потом мне не восстановить дыхание.
Упаду, сяду, остановлюсь. А это смерть.
Между деревьями мелькает крыша дома.
Резко, как из под земли всплывает покореженный, прострелянный дорожный указатель "Н-ка".
Прохожу мимо него, всматриваясь в название, не зная ещё, насколько важным в моей жизни станет этот населенный пункт.
Не знаю я и того, что в эти секунды жизнь моя, и моих товарищей висит на самом тонком волоске, за всю эту историю.
Что мы все на мушке своих же, имперских солдат, строго проинструктированных уничтожать всех идущих с севера, потому что там наших нет.
Доли секунды отделяют нас от гибели. Спасают драконы на руках и ногах.
Спасает колебание наших, нежелание убивать, пока нет железной уверенности что перед тобой враг (нежелание, характерное для многих наших воинов, заплативших за него жизнью, заколебавшихся там, где надо уверенно и без рефлексий стрелять).
Спасает нарушение четкого приказа во имя каких-то более высоких, что ли, ценностей.
Так или иначе, но они подпускают нас, и вот я уже вижу, как наши встречаются с нашими. Как изнеможенно падает один из моих товарищей на землю. Вижу незнакомых солдат, окруживших наших бойцов.
Сам бегу к ним, сам опускаюсь на землю, потому что налитые свинцом ноги не могут уже держать ни мой вес, ни все, что на мне.
И буквально через минуту этот сраный стук.
И все бросаются кто куда: солдаты на позиции, а нашим командир кричит "уходим!"
Вся сволочь, расшевеленная нами в лесополке, выползает, как болотная нечисть следом за нами сюда, на окраину села.
Начинается сеча.
Я из последних сил поднимаюсь с земли, бегу за своими и.....
.... оказываюсь в начале одного из своих более ранних рассказов.
Широкая улица. Я на углу дома. Мои на той стороне, бегут под прикрытием домов и деревьев вниз, отстреливаясь на ходу.
А я смотрю то на фонтанчики стрел на дороге, то на их удаляющиеся фигуры.
Мне кажется вечность я смотрю на это.
Но по факту решение принимается очень быстро: мне не перебежать улицу, слишком плотный огонь по ней.
Я откатываюсь назад, падаю за крыльцо дома. Скидываю с плеч рюкзак.
Один из солдат, местных, оборачивается ко мне: "Что со своими не ушёл"?
"Отсекли", — коротко отвечаю ему, занимая позицию.
Тот кивает, все понимая.
Я выпускаю молнию из свитка в сторону лесополки, где засели пидомеры.
Начинается моя "н-кая эпопея", одна из самых ярких, насыщенных и эмоциональных страниц моей жизни длиной в трое суток...
Я же говорил
Мальчик погиб самым первым.
И как бы нам не было страшно за себя, в первую очередь, его столь быстрая смерть потрясла нас всех.
Дом был весь окутан пылью от разнесенной стены. Её клубы, как дым, выползали в дальнюю комнату, где находился я.
Я только что проснулся буквально в огненном аду.
Стрелкотня кругом, во дворе разрывы, пыль, что-то где-то горит. Кто-то орет.
И всегда, сколько бы вас ни было, найдется кто-то, один, кто обязательно скажет: все, нам пизда....
Посмотрим.
Может да. А может и нет.
Maybe rain, maybe snow
Maybe yes, maybe no...
Одеваю доспех, шлем. Со двора, через проем выломанного окна что-то прилетает, больно жжёт бедро. Крови нет, штаны целые. Видимо, раскалённый осколок прижег.
Узнаю характерные выстрелы за стеной, вернее за тем, что от нее осталось.
Огненный атронах.
Все, как я говорил.
У нас у каждого в жизни была ситуация "а я же говорил!". Но, положа руку на сердце, она всегда притянута к событиям постфактум.
Но не в моем случае и не сейчас.
Я говорил. Я ошибся только во времени.
Я сказал, они приедут в пять, а они приехали в 3-30. Все как они любят.
Внаглую подлетает атронах и десант, а группа поддержки подтягивается из лесополки.
Мы с мальчиком, стоя "на глазах" спалили их перемещения ещё позавчера. Лупили по ним с двух тетив. Подтягивали людей. Обстреливали кусты, где они собирались с разных точек.
Прибежал командир, орал: куда вы стреляете, там никого нет!
Ну, конечно, сейчас там уже никого нет.
На следующий день все повторилось. Лесополка за ними, они приходят и уходят, когда хотят. Выползают из своих нор и идут, мимо моих товарищей, тех, двух, что шли замыкающими. Они отпинали их тела с дороги, и они теперь лежат там. Может быть лицом в землю, а может быть лицом к небу. Вот они идут мимо них, по той дороге, по которой мы убегали на юг. Перед знаком Н-ка рассеиваются, расползаются. Они всегда рядом. Они все держат на контроле.
Поэтому наши выставляют "глаза" не только в домах на окраине, но и там, под знаком. Выставляют ночью, а днём их выкашивают огнём и молниями. Там негде спрятаться, люди лежат под кустами буквально.
Вечером, перед тем как стемнело, через проем в стене я наблюдал ужасную сцену, как метится камикадзе в одного из наших бойцов, заползающего под дерево. Он ползет и из положения лёжа, в отчаянии бьёт по нему из автомата, дрон кружится, выбирая траекторию и с усилившимся визгом, режущим ухо, атакует. Яркая вспышка, взрыв. Но он рванул где-то в ветках. Может быть, наш и выжил.
Весь вечер вокруг творилось что-то непонятное.
Никакой информации у нас, засевших в этом доме на окраине Н-ки, нет. Нет понимания четкой картины.
Наши маги работают по полю с правой стороны.
Кто там, что там — мы не понимаем.
Один из взрывов подкидывает до высоты третьего этажа полчеловечка. Он летит, кувыркаясь, и машет ручонками, как крылышками.
Кто это? Мы не знаем. Как эти люди оказались на поле?
А что если это наша вторая группа со второй телеги, думаю я. Они прорвались, заняли окопы, сидели там сутки. Потом не дождавшись никого, начали откатываться, отползать через поле, вытесненные эльфами и это сейчас их разделывают наши же маги, приняв за противника.
Может быть все что угодно.
Когда стемнело, все подуспокоилось.
Но оттуда, из лесополки остроухих, кто-то кричит, зовёт на помощь на чистом тамриэлике, без хэканья.
Так зимой волки запускают на окраины деревень свою течную суку, чтобы одуревший от похоти кобель побежал за ней в темноту, где его ждут клыкастые разбойники.
Так и эльфы выманивают кого-то из нас чистым, бравильским говором.
Но меня они точно не выманят. Я-то знаю, что там, за знаком. Там смерть.
Там, от самого нашего, уже, наверное, сгоревшего и разбитого экипажа, и до этого знака - царство Аркея, поглотившее двух моих друзей. Там враг. Там смерть.
И оттуда с полуночи прилетают даэдрические снаряды.
Выстрел, мгновенный прилет.
Даэдрический снаряд узнаешь по скорости, по ощущению мощи с которой он летит и врезается в землю.
Окучивают окраину села. Очень плотно. Снаряды ложатся прямо рядом с домом. Все сыпется, пыль через все щели проникает внутрь. Земля летит в выбитые окна.
Я только и успеваю что падать со своего наблюдательного пункта на пол, вжиматься в него, молиться что б пронесло. Потому что не выдержит наш домик прямого попадания, рассыпется в хлам.
Со мной в этой комнате мальчик и двое каджитов, посланных на усиление. Коты классические, четкие. Меховые мокасины, заниженная повозка, вот это вот всё.
Каджитам абсолютно насрать на даэдра и на все на свете, они покушали и спят в обнимку с ятаганами. Мальчика я тоже пожалел, и отправил спать.
Остался дежурить один.
Враг отработал боекомплект, теперь у меня будет небольшой перерыв.
Можно чуток расслабиться.
Я закуриваю и смотрю на песочные часы. Два. Я должен дежурить до четырех, но внутренний голос говорит мне, что пост надо сдать в три. Рационального объяснения нет. Я просто понимаю, что так надо сделать.
Неожиданно в комнате становится светлее. Поднимаю голову и выглядываю в проем.
Где-то далеко висит, будто замерший, раскинувшийся на полнеба зеленоватый фейерверк. Рассыпаясь на кучу бесчисленных огоньков, медленно опускается вниз.
Мастер магии Разрушения работает, догадываюсь я. Первый раз вижу такое, и это впечатляет. Не хотелось бы мне сейчас оказаться там, куда опускаются эти огоньки.
Но и здесь скоро будет не скучно.
Я это знаю наверняка, весь мой скромный опыт, знакомство с тактикой Доминиона говорит мне, что эти движения последних двух суток неспроста.
Утром, на рассвете, они атакуют при поддержке атронахов.
Вот здесь, на выезде из села, стоит наша сожженная телега.
Вот сюда, на этот пятачок они и выкатятся, разнесут в хлам все наши домишки и высадят десант.
А те, кто сейчас залёг там, в темноте, перед нашими "глазами", подтянутся.
На "глазах" нынче выставлены десять человек по обе стороны дороги. Участь их незавидна. Этот наш авангард попадет в самый лютый замес, под огонь с двух сторон. Мало кто выберется оттуда.
С вечера ещё я делюсь своими соображениями с командиром. Он только машет рукой, мол, не нагнетай. А между строк я читаю: много там про себя думаете, в штрафных легионах своих. Специалисты хреновы.
Ну, ок.
Тем не менее, делаю всё по своему.
В три я бужу старшего, говорю, что рубит сильно и надо мне немного поспать. Он с пониманием, потому что сам говорил, будет рубить, буди, сменимся.
Предлагает мне лечь в этой же комнате, место есть.
Но я говорю нет, пойду я туда, где раньше спал. И ухожу.
Надо поспать часика два, пока не приехали гости, думаю я.
Но поспать мне удалось в ту ночь только полчаса.
Мальчик
Мальчик был родом из Рорикстеда.
Когда эльфы резали ту несчастную семью, ему было шесть лет. Но события те ему были известны и отзывался о них он с некоторой важностью. Так знакомые данмеры говорят о временах Нереварина. Он, конечно, злодей и исчадие ада, и наркобизнес это плохо, но...
— А знаешь, чем ещё известна твоя деревня? — неожиданно спросил я его.
Он подумал, пожал плечами и покачал головой.
— В 1Э под Рорикстедом состоялась одна из последних конных атак в истории. Нордские конники, используя рельеф местности подобрались к расположению части снежных эльфов и атаковали ее в конном строю, опрокинув и рассеяв.
Не удержавшись, я помолчал немного, и продолжил щеголять своими знаниями:
— А несколько позже такую же атаку провели акавирцы из полка "Абу Тангмо". На сей раз вырубили наш стрелковый батальон. И поставили точку в многовековой истории конных боёв. Больше мне не известны случаи атак кавалерии в конном строю с холодным оружием.
Он с недоверием посмотрел на меня и спросил:
— Откуда ты все это знаешь?
— Я учился на историческом факультете. Знаю немного таких вот вещей.
— Ого, - мальчик смотрел на меня одновременно и с удивлением и с недоверием. — А как же ты оказался в тюрьме?
Черт... Да я сам себе не могу дать однозначный ответ на этот вопрос.
Как же я оказался в этой сраной тюрьме, путь из которой привел меня сюда, на окраину какого-то безвестного сиродильсконо села в двух километрах от "очка Наарифина". Какие-то раздолбанные телеги, какие-то разрушенные дома, какие-то люди, с которыми я бы в прежней жизни ну никак бы не пересекся. Пидомеры эти говенные в соседнем лесу. Перестрелки, перебежки...
И все это часть пути, на который я встал не вчера, и не позавчера.
Прежняя жизнь оборвалась в одночасье тем солнечным днём Высокого Солнца.
Утром она ещё была, та жизнь, а в три часа дня — перечеркнута, разорвана, изломана с лязгом наручников на руках.
Но именно в тот же проклятый день, с размаху опустившись на самое дно, я оттолкнулся от него и начал медленное и мучительное всплытие. Шаг за шагом, день за днём, но именно тогда, когда была перечеркнута моя прежняя жизнь, я начал свое возвращение к ней.
Как змея менял я свои шкуры: вычурный наряд поменял на домотканую одежду, а робу уже здесь, на фронте на имперскую броню.
Но все это этапы одного пути.
И мертвая окраина Н-ки это один из них.
Мальчик, тем временем, ждал ответа.
Терпеливо смотрел на меня, погрузившегося в свои мысли. Я поднял голову, так и не зная, что ему ответить.
Не помню, что я ему ответил тогда.
Зато хорошо помню, как присел рядом с ним, лежащим лицом вниз, вытянувшим ноги. Как внимательно осмотрел его тело, пытаясь понять, что убило его. Ни крови, ни ран, ни пробития на доспехе я не увидел. Переворачивать его я не стал.
Внешне он напоминал крепко спящего человека. Но он был мертв. Руки и ноги его уже окоченели.
Я потрепал его по затылку. Шлем он принципиально не носил, хотя мы все ругались с ним из-за этого. Но он упорно не одевал его.
А сейчас лежал с непокрытой головой, лицом вниз.
Черные, как смоль волосы, без единой сединки. И они уже никогда не станут седыми.
"Прости, Олаф, - прошептал я. — Прости, но нам надо решать сейчас свои вопросы."
Прочитал три главы, дальше читать сейчас нету времени, но получил искреннее удовольствие. Благодарю. Потом, если на то будет воля Истребований, дочитаю, на тредис подписываюсь.
Продолжай, если это еще не конец. Умеешь писать, могешь.
Довольно странно, что героя мобилизовали из Морровиндской тюрьмы, конечно. Разве на момент Великой Войны в Морровинде еще оставалась имперская администрация? Да даже если формально и оставалась - вряд ли данмеры стали бы отдавать Киродилу своих зеков, зеки же самим данмерам пригодятся для восстановления провинции или даже для набегов штрафбатами на аргониан.
Привет, анонче. От меня тут только тесовские переделки (местами кривые и местами неполные - то луки в автоматы превращаются, то еще что, за это прошу прощения), оригинал - канал в Телеграме, который ведет дядечка прямиком с Великой Войны. Не знаю, можно ли размещать тут ссылки на каналы, но найти его несложно - просто вбей в поиске фамилию Туленков.
Спасибо за обратную связь, будет время - напердеделываю еще, если работа не задушит.
Всех обнял.
Относительно Морровиндской тюрьмы - выглядеть может и правда странно, но представить, что Империя в период тяжелейшего для себя кризиса найдет способ надавить на правительство формально подчиняющейся ей провинции несложно.
Кстати, а как бы жилось серым при Доминионе? Пили бы альтмерское и катались на грифонах?
Прорыв дракона.
Ну ты же последнюю, проигранную империей, войну описываешь переделаешь. А там нимало катжитов против Талмора пошли. Империя все же была многонациональной державой, а вот третий талмор даже несмотря на старых союзников был крайне фашистским и об этом все знали.
>>1935467
>переделки
Да уж, "фонтанчики стрел" резали глаз;)
>От меня тут только тесовские переделки
Ха! Была такая мысль, что это паста, пока читал. Но ты настолько филигранно перепилил всё это под лор Свитков, что я эту мысль отмел. Малаца, сумел наебать меня, хотя я в таких вопросах не пальцем деланый и двачер со стажем.
>но найти его несложно
Не, спасибо. Мне именно переделка под ТЕС понравилась. Хотя дядечка пишет тоже определенно неплохо, да и человек интересный.
>>1935469
>Империя в период тяжелейшего для себя кризиса найдет способ надавить на правительство
Ну возможно. Могли и выкупить за дрейки, например. Кроме того, можно предположить, что герой пасты - какой-нибудь оппозиционер из Хлаалу, так что в Морровинде его выпускать опасно, он там может ситуацию начать дестабилизировать, вот его и продали имперцам на пушечное мясо.
>как бы жилось серым при Доминионе?
Плохо, конечно же. У Талмора и данмеров же глубинные метафизические разногласия. Не думаю, что такой союз вообще возможен, разве что чисто тактический и временный.
>>1935477
Это возможно, двачую анона выше. Там же политический конфликт, а не расовая бойня (как в маняфантазиях Талмора), теоретически можно даже имперцев на стороне Талмора предположить, каких-нибудь наемников например или сторонников свержения Тита Мида.